— Вы должны мне рассказать все о своей жизни! — сказала мадам Арто. — Вы же стали всемирной известностью: тогдашний маленький Пьер стал теперь большим человеком. Вы обязательно должны приехать ко мне в гости! Вместе с госпожой Чайковской! Вы же еще женаты, дорогой Пьер? — Она задала этот вопрос с мягким, почти нежным ехидством.
— Я никогда не был женат, — ответил Чайковский.
— Ах, — произнесла мадам Арто удивленно. — Но мне же рассказывали…
— Не стоит об этом, — прервал ее Петр Ильич хриплым голосом. — А вы, Дезире? — спросил он. — О вас много говорят. Похоже, вы здесь, в Берлине, пользуетесь таким же успехом, как тогда в Варшаве, Москве и Петербурге.
— Меня здесь очень тепло принимают, — широкое плоское лицо певицы вдруг стало печальным, двойной подбородок и покрытые пушком напудренные щеки жалобно обвисли, — но я уже не молода, — тихо добавила она, слегка склонив голову в пышном убранстве.
— Вы желанная гостья при дворе, — сказал Петр Ильич. — Вы исполняете для их германских величеств ваши неповторимые трели и пассажи. Я завидую немецкому кайзеру. О Дезире, вы неуязвимы для времени! Я очень хорошо могу себе представить вас в глубоком дворцовом реверансе — он наверняка получается у вас с изысканным величием!
Они оба рассмеялись. Вдруг раздался оглушительный голос:
— Ты, похоже, отменно развлекаешься, моя дорогая!
За спиной Дезире стоял богатырь во фраке. Лоснящаяся черная шевелюра обрамляла оплывшее, но в общем добродушное лицо с влажными губами и маленькими, горящими и очень черными глазками, выглядывающими между жировых складок. Это был Падилла.
Она, улыбаясь, обернулась к нему.
— Chéri[4], — сказала она, — позволь представить тебе моего старого друга Пьера Чайковского.
— Хо-хо, — воскликнул в ответ господин Падилла, с такой силой хлопнув Петра Ильича по плечу, что тот вздрогнул от боли. — Хо-хо! Вот это величайшая радость!
— Это я со своей стороны чрезвычайно рад, мсье Падилла! — ответил Петр Ильич, подавленный мощью голоса и телесной массой богатыря.
— В конце концов, должен же я знать, как выглядит бывший жених моей жены! — И господин Падилла преувеличенно громко расхохотался над этой бестактностью.
— Падилла! Ну что ты болтаешь? — воскликнула мадам Арто, замахиваясь на него платочком.
А Петр Ильич подумал: «Жених! А я был ее женихом? Ну да, вся Москва об этом говорила, а мой старик отец написал благословительное письмо: „Если вы любите друг друга, дети мои…“ — и его не смутило, что она на пять лет меня старше, а то, что она тогда намного больше меня зарабатывала, ему, наверное, даже нравилось. Мои друзья тогда переживали, чем все это кончится, особенно Николай переживал и даже злился. И чем все кончилось? Она уехала, в один прекрасный день она уехала в Варшаву в сопровождении своей властолюбивой мамаши, которая всегда плела интриги против этого брака (властолюбивая мамаша, надеюсь, за это время успела скончаться!). А пару недель спустя она уже была замужем за этим быкообразным баритоном, ни словом меня не известив. Был ли я твоим женихом, Дезире?»
— Вы обязательно должны прийти к нам на ужин, дорогой Чайковский! — сказал Падилла.
А госпожа Арто игриво заметила:
— Я уже давно его пригласила, дорогой мой!
Нина и Эдвард Григ специально приехали из Лейпцига на берлинский концерт Чайковского. Интимный ужин в доме Падиллы был назначен на вечер накануне концерта. «Небольшой праздник в предвкушении большого успеха, который вам предстоит, дорогой Пьер!» — сказала Дезире. Петр Ильич попросил ее пригласить Григов. Таким образом, собравшееся общество состояло из пяти человек: супруги Падилла, супруги Григ и Чайковский.
Петр Ильич пришел к выводу, что Падилла, в сущности, человек приятный, если смириться с его шумными манерами и наивной бестактностью. Сначала нужно было выдержать сокрушающий удар по плечу, которым он каждого приветствовал, потом пережить оглушающий взрыв хохота и неуместную шутку, но в итоге гость чувствовал себя в его обществе вполне комфортно. Он был задушевным человеком.
— Как у вас уютно, Дезире! — заметил Петр Ильич. — Да, у вас по-настоящему домашняя обстановка…
Она кокетливо прижалась к своему могучему супругу, который в этот момент над чем-то оглушительно смеялся.
— Да, мы счастливы, — ответила она, улыбаясь Петру Ильичу. — Так жаль, что я не могу представить вам нашу дочь. Она прелестна, намного прелестнее, мне кажется, чем я была тогда, в Москве. И у нее есть талант! Ей предстоит большая карьера.
Мадам Арто выглядела в этот вечер и солиднее, и миловиднее, чем тогда на вечеринке в пышном бальном платье. Обширность бюста была завуалирована черным шелком.
Настроение уже было приподнятым, когда стали садиться за стол. Разговаривали по-французски, хотя Григи изъяснялись на этом языке с трудом. Их торопливое, подскакивающее, время от времени забавно спотыкающееся щебетание очаровательно контрастировало с плавным, мягким, растянутым и певучим произношением Чайковского, с грубым жаргоном Падиллы и с гортанным «р», характерным для парижского акцента мадам Арто.
— Вот мы все собрались здесь, в берлинской столовой, — сказал Григ, и его жена Нина беззвучно шевелила губами, повторяя его слова, — француженка, русский, испанец и два норвежца. Мы, люди искусства, представляем собой модель интернационального общества будущего!
— Прост! — немного невпопад воскликнул господин Падилла, поднимая рюмку с портвейном (на первое подавали суп). — Давайте выпьем за то, что вы так и не поженились! — обратился он, нарочито громко смеясь, к своей жене и Петру Ильичу.
Эдвард и Нина смутились, а Петр Ильич, краснея, опустил голову. «Он глумится надо мной, — страдальчески думал он. — Может быть, ему это кажется безобидным и забавным, но, в сущности, все сводится к самой что ни на есть отвратительной насмешке». Госпожа Арто замахнулась на своего супруга шелковым платочком, который сегодня в соответствии с ее темным нарядом был кремового цвета, с черной кружевной каймой.
— Ну Падилла! — сетовала она. — Какой ты ужасный!
— Но почему же, почему? — спросил разгоряченный от смеха баритон. — Мы же превосходно ладим, твой бывший и я!
Мадам Дезире вдруг торопливо стала расспрашивать Чайковского о своей старой учительнице Полине Виардо, с которой он встречался во время своего последнего пребывания в Париже.
— Старушка любезно пригласила меня на завтрак, — сказал он, не отрывая глаз от тарелки с супом. — Удивительно, какой она осталась моложавой и бодрой.
— Да, она удивительный человек, — ответила Арто немного рассеянно.
Пока подавали второе, Григ поинтересовался у Петра Ильича, как прошел его гамбургский концерт. Петр Ильич рассказал о Сапельникове и Хансе фон Бюлове.
— Встреча с фон Бюловом была странной, — сказал он. — Мне показалось, что он очень изменился. В нем как будто что-то совсем переломилось.
— Он, наверное, так и не пришел в себя после трагедии с Козимой, — сказала Арто, следя глазами за движениями прислуги, подающей закуски.
— Да, на нашу долю выпадает немало испытаний, — произнес Петр Ильич как-то отвлеченно.
— Мне никогда не понять, — воскликнула Нина и, казалось, сама испугалась невольно вырвавшегося восклицания, — как женщина может так поступить, я имею в виду, в таких обстоятельствах. Это же ужасно: фон Бюлов работал на Вагнера в Мюнхене, он все свои силы вкладывал в произведения своего великого друга! А она в это время изменяла ему с этим же самым великим другом!
Эдвард успокоительно поглаживал ее руку.
— Иногда происходит некое сплетение судеб — судеб людей большого формата, понимаешь, дитя мое, о которых нам, маленьким людям со стороны, судить не дано, — сказал он утешительно.
Господин Падилла начал было рассказывать анекдот на тему супружеской измены в кругах парижской оперы, но Арто с каким-то патетическим упрямством вернулась к теме Вагнер — Козима — фон Бюлов.
— Да, — сказала она, — Григ прав: здесь речь идет о людях большого формата, и мы не должны судить о них по своим мещанским меркам. Мне несколько раз приходилось встречаться с Козимой. Какая женщина! Достойная дочь Листа и графини Д’Агуль. Она могла позволить себе быть вне общих правил. Разумеется, Зигфрид Вагнер — плод свободной любви. Но в то же время разве эта любовь не была великой, страстной, отчаянной и готовой на любые жертвы? — вызывающе спросила мадам Дезире.
В то время как Нина слегка покраснела, а господин Падилла неуместно захихикал, Петр Ильич подумал: «Боже мой, она начиталась Ибсена! Она хочет произвести впечатление — но на кого, спрашивается? На меня! На самом деле она совсем не сторонница свободной любви, она всегда придерживалась мещанских взглядов, и мы часто об этом спорили».
