– А платить-то ты чем будешь? Талерами или золотом из алтаря? – рявкнул проходивший мимо солдат.
Толпа отвечала взрывами смеха. Брат Макарий отмахивался от назойливых шутников, а купец, не понимавший, в чем дело, радостно тараторил, скаля зубы.
Какой-то мальчишка, от горшка два вершка, прыгал перед лавкой и, видя душевные муки квестаря, показывал ему нос. Но брат Макарий не замечал этого: ему внезапно в голову пришла такая мысль, что от радости у него даже глаза заблестели. Он сделал шаг вперед, потянулся к лакомствам и сгреб их в большую кучу. Вокруг него теснилась огромная толпа: каждый хотел быть очевидцем грехопадения квестаря. Брат Макарий, улучив минуту, вдруг повернулся и прохрипел старческим голосом:
– Люди, не толкайтесь! Верные прихожане! Я – прокаженный, и вам грозит костлявая смерть, она не пощадит никого.
Ужас охватил зевак при этих словах, они отпрянули, как громом пораженные. А квестарь показал на бородавку, украшавшую его нос, как на явный признак болезни. Все начали в испуге креститься. Ошеломленный купец стоял, раскрыв рот. А квестарь тем временем преспокойно собрал с прилавка все, что ему попалось на глаза, и собрался уходить. Басурман вдруг опомнился и, крича во всю глотку, потребовал платы.
Брат Макарий высунул из-под капюшона нос, украшенный бородавкой. Купец ничего не понимал. Кто-то из толпы начал объяснять купцу на его родном языке. Перепуганный турок схватился за голову и начал биться о прилавок. Квестарь только того и ждал. С милой улыбкой он попытался вернуть взятые лакомства и положить обратно туда, где они лежали. Увидев это, купец стал изрыгать ругательства на своем чертовском наречии, приказал ему уходить со всем взятым прочь и, схватив палку, не подпускал квестаря к прилавку ни на шаг. Брат Макарий, не имея никакого намерения скандалить, конечно, отступил. Он упрятал сладости в мешок и, кусая сладкий фрукт, мягкий и сочный, двинулся дальше. Толпа расступилась, и квестарь спокойно вышел. Лишь позади раздался гул, в котором слышался ужас и отвращение.
Было самое подходящее время закусить: солнце стояло высоко, а пустой желудок напоминал о себе. Поэтому брат Макарий направился на Братскую улицу в один отменный кабачок, где он не раз мочил усы в прекрасном венгерском. Легко, по-юношески сбежал он вниз по ступенькам кабачка и, поздоровавшись, уселся в темном уголке.
Посетителям прислуживала ловкая и расторопная Маргося, дочка хозяина заведения, немца, пана Майера, девица кровь с молоком. Она лишь посмеивалась, если кто-нибудь из посетителей пробовал ее ущипнуть. Кабачок потому всегда был полон, а кошелек хозяина все больше разбухал. Кого привлекали в кабачок прелести Маргоси, а кого – пользовавшиеся заслуженной славой вина и мед, которыми угощал немец. В кабачке стоял невыразимый шум: одни хотели промочить горло, другие под стук кружек обделывали свои дела.
Когда Маргося подошла к квестарю, тот привлек ее к себе и шепнул на ухо такое, от чего та зарделась, а потом скрылась с ласковой улыбкой, и вмиг полный жбан вина стоял перед братом Макарием. В награду он достал из своего мешка басурманское лакомство и преподнес его ветренице, которая тут же сгрызла его, как белка. При этом она так мило и беспечно смеялась, что брат Макарий почувствовал, как у него защемило под ложечкой. Он постарался поскорее вызвать в своем воображении адовы муки и увидел их так наглядно, что его даже в жар бросило. Долго еще ощущал он какое-то смутное желание, поэтому ему пришлось сурово отчитать себя:
– Ах, брат Макарий, брат Макарий! Не видеть тебе больше дна в бочке, и будешь ты пить лишь воду, закусывая кореньями, и замерзнешь ты пред вратами небесными.
А красавица, зная цену своим прелестям, кокетничала с ним: то как бы случайно бедром его заденет, то озорно прижмет к его щеке упругую грудь. Брат Макарий крутился, как подсолнечник за солнцем, и пил вино без особого удовольствия: оно показалось ему невкусным и даже отдавало уксусом. Но когда он лихо ухватил Маргосю за ногу, та прыснула ему в лицо, повернулась юлой и, вспорхнув, как птичка, скрылась в глубине кабака, только ее и видели. Вот тут-то брат Макарий сразу почувствовал, что у него во рту пересохло, в горле першит, а в желудке пусто. Отставив кубок, он приложился к кувшину и не выпускал до тех пор, пока там не осталось ни капли. Затем отер губы тыльной стороной руки и, повеселев, осмотрелся кругом.
Горожане толпились возле столов и галдели, словно находились на еврейском постоялом дворе на Казимеже[22], а не в заведении, расположенном неподалеку от монастыря отцов-францисканцев. Все уже успели изрядно захмелеть, языки развязались, и каждый как умел восхвалял собственную персону, А поскольку в стране были неурядицы, посетители кабачка проезжались по адресу самых знатных людей, которые, как они говорили, отчизну заковали в цепи.
– Эй, поп! – крикнул кто-то из другого угла кабака и начал пробираться сквозь толпу.
Когда незнакомец подошел поближе, брат Макарий узнал пана Тшаску. Не ожидая приглашения, тот уселся за его стол.
– Каким ветром тебя занесло? – воскликнул пан Тшаска, заглядывая в жбан. – Тебя мне сам бог посылает!
– Я всегда там, где во мне нуждаются, – ответил брат Макарий.
– Я вижу, ты не брезгуешь местами, где можно горло промочить, – продолжал пан Тшаска. – Мало тебе, стало быть, слова божьего?
– Я, брат, всегда стараюсь быть там, где люди грешат, чтобы оказать им помощь и вселить в них надежду.
Пан Тшаска нахмурился и хлопнул себя по боку, где висела сабля.
– Ты что, поп, сказал – «брат»?! Может быть, в этом шуме я ослышался?
– Нет, брат, ты расслышал хорошо.
– Брат?
– Брат.
– Да как ты смеешь, монастырская крыса, так разговаривать со шляхтичем?
– А разве, дорогой брат, твой славный пан назвал тебя хоть раз братом?
Пан Тшаска был несколько озадачен таким маневром квестаря, но, по-видимому, ничего не смог придумать в ответ и печально сказал:
– Нет, никогда.
– Но если тебя пан ни разу не назвал братом, разве ты его не достоин? Ведь поскольку я тебя так называю, значит, ты достоин.
– Что-то я ничего в толк не возьму. Знаю лишь одно: мой пан – это пан, и все тут.
– А чем же он от тебя, шляхтича, отличается?
– Вот еще вопрос! Да всем. Запомни это, мерзкий поп.
– А у него десять пальцев на руках?
Шляхтич захлопал глазами и замолчал, пытаясь представить руки своего господина.
– Да, пожалуй.
– Ну и у тебя столько же.
Пан Тшаска посмотрел на свои руки и, растопырив короткие, узловатые пальцы, стал их про себя пересчитывать.
– Столько же.
Квестарь почесал мучительно зудевшую бородавку и ласково спросил:
– А у твоего пана есть деточки?
– Целых пятеро, разрази меня гром.
– А ты можешь похвалиться своими, брат?
– Ого! Еще как! Моя супруга недавно двенадцатого мне подарила.
– Стало быть, и у того и у другого есть все, благодаря чему Речь Посполитая не может пожаловаться на недостаток граждан. Может быть, твоему пану эта работа не по душе?
– Что ты, напротив!
– Таким образом, брат, вот тебе простое доказательство того, что мы братья, и ничего тут не поделаешь.
– Ладно, поп, убедил. Но все же впредь называй меня «пан брат».
Тут Тшаска наполнил кубки и, расправив усы, погрузил в вино мясистые губы.
– Усвоил, брат, мои доказательства?
– У-гу, почтеннейший.
– Ну вот, так-то лучше, – заявил брат Макарий и чокнулся со шляхтичем. – Вижу, что ты на лету усваиваешь основы философии. Шляхтич фыркнул, как напуганный конь, поднял кубок и чокнулся с квестарем.
– Эхма, пей не жалей, где пьют, там и льют!
Брат Макарий выпил и тут же поспешно наполнил свой кубок, затем, страшно фальшивя, запел басом:
– Сла-сла-сла-сла-ва!
Выпив, оба вздохнули, словно после тяжелой работы, а пан Тшаска, покручивая старательно обсосанный ус, заметил:
– Нет ничего лучше духовных песен.
– Правильно, – подтвердил квестарь. – В этих песнях подлинное вино жизни.
Пан Тшаска заглянул в жбан, опрокинул его и, когда оттуда вытекла одна-единственная капля, стукнул кулаком по столу:
– Эй, девка, как же ты оставила нас с пустой посудой? Где у тебя совесть?
Маргося в это время пыталась вырваться из рук купцов, шумевших на весь кабак и пытавшихся обстоятельно изучить ее прелести. Она дала знак пану Тшаске, что сейчас придет и полностью выполнит все его желания, и, поддернув стеснявшую ее движения юбку, смазала одного по физиономии, стукнула другого по затылку, а третьему дала пинок под зад. Купцы, потирая поврежденные места, утихли, как ягнята, тем более что пан Майер грозно посматривал из-за двери. А за этой дверью, как было всем известно, сидел дюжий слуга, исключительный силач, который собирал подвыпившую братию, как пучок редиски, и выбрасывал на улицу. Достаточно было хозяину мигнуть глазом, как Стасько бурей проносился по кабаку и всыпал как следует бездельникам, скандалившим в заведении его патрона.
