Виктор Павлович сидел под взглядом этой женщины, как в столбняке, — он похож был на кролика, притягиваемого взглядом боа и готового броситься в его открытую пасть, чтобы найти в ней блаженство гибели.
Все думы, все мысли как-то моментально выскочили из его головы, и она, казалось, наполнялась клокочущею, горячею кровью.
— Ирена… — задыхаясь, произнес он и бросился к ней.
Она как будто ожидала именно этого и отстранила его, бывшего уже совсем близко от нее, своей рукой.
Разрезной рукав капота позволил ему увидеть точно отлитую из светлой бронзы, обнаженную почти до плеча руку.
— Я не ожидала, что вы так рады встрече со мной, Виктор Павлович! — насмешливо произнесла она.
Руки, поднятые для того, чтобы обнять эту чудную женщину, опустились.
Он отступил и как-то весь съежился.
Обливаемый у колодца горбун почему-то пришел ему на память.
Холодная дрожь пробежала по его телу.
— Ирена… — тоном мольбы, снова произнес он.
— Добро пожаловать, дорогой муженек… Довольны ли вы своей холостой квартирой?
Он молчал.
— Присядем, что же мы стоим… Вы как-то странно принимаете гостью, даже не предложите сесть…
Она звонко засмеялась, сделав особое ударение на слове «гостья».
Он бросился подвигать ей кресло.
— Нет, я сяду здесь, — сказала она и быстро направилась к турецкому дивану, уселась на нем, вытянув свои миниатюрные ножки в красных сафьянных туфельках и чулках телесного цвета.
Виктор Павлович стоял, судорожно сжимая рукой спинку кресла.
Она снова подняла на него свои смеющиеся глаза.
— Что ж вы не ответили мне, довольны ли вы вашей квартирой, которую я убрала с такой заботливостью, с таким старанием и с такой… любовью…
Она снова захохотала, подчеркнув это последнее слово. Этот хохот произвел на него впечатление удара бичем.
— Что вам от меня надо?.. Зачем вы меня мучаете?.. — прохрипел он.
Его горло, видимо, сдавливали нервные спазмы.
— Ха, ха, ха… — снова разразилась она веселым хохотом, — мучаю… Чем же это, позвольте вас спросить, мучаю… Не тем ли, что позаботилась устроить вам удобную квартиру, сообразную положению капитана гвардии… Вы, впрочем, исключены, кажется… Вы забыли и о службе, и о карьере для прекрасных глаз Зинаиды Владимировны…
— Ирена, — перебил он ее, — я запрещаю вам произносить это имя…
— Запрещаю… — фыркнула она… — Запрещаю… Кто же это вам дал право мне что-нибудь запрещать или позволять?.. Если так, то вы каждый вечер будете слышать от меня это дорогое имя, которое я профанирую, по вашему мнению, моими грешными устами. Грешными… А ведь они были, быть может, почище и посвятей, чем уста Зинаиды Владимировны… А кто сделал их грешными? Отвечайте!
Виктор Павлович молчал, до боли закусив нижнюю губу.
— Вы молчите… Извольте, я не буду задавать вам более таких щекотливых вопросов, но помните, что слово «запрещаю» относительно меня вы должны навсегда выбросить из вашего лексикона.
— И вы для этих разговоров удостоили меня своим посещением, да еще и незвестным мне путем? — делано-холодным тоном спросил Оленин.
— Для чего бы то ни было, я имею полное право, когда хочу, приходить к моему мужу, а путь очень прост. Вам стоило обратить внимание на глубину двери, ведущей отсюда в кабинет, чтобы догадаться, что в толстой стене, разделяющей эти комнаты, устроена лестница, ведущая наверх, а в боковой стене двери есть другая, маленькая дверь, запирающаяся только изнутри, и ключ от которой находится у меня. Удовлетворено ли ваше любопытство?
— Это, однако, не объясняет мне ничего в наших отношениях, да и самое требование ваше о моем переезде сюда, в квартиру с такими странными приспособлениями, мне, признаться, совсем непонятно…
— Вот как… А вам было бы, конечно, понятнее, проделав с бедной, беззащитной девушкой постыдную комедию, лишив ее честного имени, бросить ей подачку и передать другому, успокоившись устройством таким способом ее судьбы… Это для вас понятнее?
— О какой подачке вы говорите?.. Я хотел разделить с вами мое состояние…
— А разве это не подачка? Разве значительность суммы может изменить дело, разве десять рублей не все равно, что десять тысяч, сто тысяч, миллион даже, разве сумма цены изменяет факт купли? — взволновано заговорила она и даже отделилась всем корпусом от спинки дивана.
— Но… — растерянно и смущенно перебил ее Оленин, — я предложил вам этот дележ после того, как вы отказались обвенчаться со мной вторично и сделаться на самом деле моей законной женой… Я и теперь снова предлагаю вам это, вместо этой устроенной вами для меня тюрьмы и исполнения вами роли тюремщика…
— Тюрьмы, — усмехнулась она. — За ваше преступление тюрьма небольшое наказание, а такого тюремщика вы и совсем не стоите… А, может быть, вам бы хотелось в его роли видеть Зинаиду Владимировну…
— Ирена!
— Что… Ирена… Я вам сказала, что я не перестану говорить о ней и не перестану…
Она уже сползла с дивана и, опустив ноги на пол, топнула ножкой.
— Но почему же вы не хотите быть моей женой? — прошептал он, совершенно подавленным голосом.
— Не чувствую ни малейшего желания изменить свое положение.
— Что же хорошего в этом положении?
— А что же дурного? Я девица Родзевич… Живу со своей теткой. Свободна как ветер… Меня окружают поклонники, которым я, благодаря вам, могу безнаказанно дарить свое расположение в весьма осязательной форме…
— Ирена… Замолчи! — вскрикнул он.
— Почему я должна молчать… Мы вдвоем, и я говорю вам правду… Мне терять нечего… Надо только действовать с умом, а его я не пойду занимать у вас… Я довольствуюсь вашим состоянием…
Она захохотала, но в этом хохоте слышались горькие ноты.
— Возьмите его себе… Все… и освободите меня от этой муки! — выкрикнул он.
В этом крике слышалась нестерпимая внутренняя боль.
— Оно и так мое, — холодно сказала она. — Но мне нужно и вас.
— Зачем?..
— Вопрос более чем странен… Я затрудняюсь ответить, так как вы сейчас доказали мне, что не любите откровенности… Ну, хоть бы затем, чтобы быть холоднее с моими поклонниками…
— Мне страшно понимать вас…
— Какой вы стали боязливый… А почему вы не подумали, что мне будет страшно то, что вы заставили меня понять…
— Я увлекся… Я любил вас…
— А я, может быть, вас до сих пор люблю…
— В таком случае… Ирена, дорогая… — он подошел и сел около нее на край дивана. — Почему ты не хочешь обвенчаться со мной?
— К чему… Что изменит брак в наших отношениях? Ничего… Для вас, я понимаю, он был бы выходом из вашего тяжелого положения, для вас он был бы к лучшему, а для меня только к худшему… Я ведь не сказала вам, что я люблю вас до самопожертвования… Я люблю вас… люблю потому… потому что вы мне еще не разонравились…
— Это откровенно…
— Я предупреждаю вас, что буду только откровенной…
— Но почему же, сделавшись моей женой, ваше положение изменится к худшему?
— А вы этого не можете сообразить… Между тем это так просто… Теперь вы мой раб, а тогда я буду вашей рабою…
— Как так?
— Да так. Теперь вы в моей полной власти… Я могу распоряжаться вами и вашим состоянием…
Он вздрогнул.
— Не бойтесь, я не буду злоупотреблять этим… А тогда выдав мне свое имя, не лучше чем имя Родзевич, сочтете, как всякий мужчина, свой долг относительно меня исполненым… Вы устроите дом… будете отпускать мне суммы на хозяйство, на булавки. А себя сочтете свободным… На ревнивых жен не обращают внимания… Ревность жены — такое общее место… Ведь ей дано положение, место почетной прислуги… Ведь развлечения мужа на стороне не потрясают ее домашнего трона… Чего же ей нужно… Так рассуждают мужья и жены волей-неволей должны подчиниться… Не то в нашем положении… Я не потерплю не только малейшей измены, но даже возникшего подозрения… Вам придется забыть Зинаиду Владимировну…
Он встрепенулся…
— Но я не могу же не бывать там хоть изредка… Это покажется странным… Мы даже дальняя родня.
— Как вы перепугались… Даже приплели родство… Бывать я вам разрешаю везде… Но знайте, что мне будет известно каждое ваше движение, каждое слово… И берегитесь, если вы от вашего немого обожания к этой девчонке, перейдете к более существенным доказательствам ваших чувств… Горе и ей… Впрочем, она мне поплатится и за прошлый год.
В последних словах Ирены Станиславовны прозвучало столько злобы, что Виктор Павлович невольно вскочил с дивана и отошел в сторону.
— За что же?.. В чем же она виновата?.. — простонал он.
— В том, что стала на моей дороге… Вы знаете басню Лафонтена «Волк и ягненок». — Я волк — вы меня сделали им… Но довольно об этом, поговорим о вас… Вы хотите поступить снова на службу?
