— Я не раз участвовал в беседах отца с устадом Қавамом, — закончил свой рассказ Низамеддин, — и слыхал, что господин Исамеддин так же, как господин Саид Барака дает наставления и советы царевичу.
В самый разгар беседы к друзьям неслышно подошел худощавый бесцветный человек с бородкой клинышком, весьма приятный на вид. В руках у него было глиняное блюдо с дымящимся мясом.
— Вам принес, — тихо проговорил он, — отведайте, юноши.
Все трое посмотрели на незнакомца и горячо по благодарили его.
— Зачем же было утруждать себя, мы ведь и сами могли пойти. Вот ведь какой конфуз получился, — сказал, вскакивая с земли, Абуали.
— Это мы должны вам подавать, мы моложе, а пришлось хлопотать вам, — добавил Низамеддин.
— Не хотелось мне прерывать вашей сладкой беседы, — мягко проговорил незнакомец. — Я даже позавидовал вам… Сам-то я уже стар для таких бесед.
Смущенные Шадманбек и Абуали взяли чашки и пошли к котлам. Низамеддин остался с незнакомцем. Ничуть не был похож на воина этот доброжелательный и обходительный человек. Он спросил Низамеддина, кто он, откуда родом, чем занимается. Узнав, что Низамеддин сын Наджмеддина Бухари, незнакомец сказал, что юноша вправе гордиться таким отцом — человеком столь редких достоинств, столь всеми уважаемым, и прочитал благословение Наджмеддину Бухари. Низамеддин приветливо и благодарно смотрел на незнакомца.
Приятели Низамеддина принесли суп в глиняных чашках и тонкие лепешки, испеченные в золе. Незнакомец поднялся и со словами: «Ну вот и ешьте на здоровье, путь-то долгий»— удалился.
— Даже сравнить нельзя этого человека с грубияном сотским Абдуллабеком. Этот как отец родной — добрый, заботливый. Вот таким и надо быть в походе. Мудрые люди всегда доброжелательны.
Низамеддин с Шадманбеком наперебой превозносили незнакомца, да и не удивительно — с той поры, как они покинули отчий кров, это был первый человек, проявивший о них заботу и поинтересовавшийся их здоровьем.
На рассвете лагерь свернулся, и войско, во главе с полководцем Амиром Давудом Барласом, снова двинулось в поход. Шли два дня и две ночи, с короткими перерывами, и расположились на привал лишь в стороне от Ходжента, на берегу Сайхуна. Улугбек-мирза получил тайное сообщение из Герата, где вновь говорилось о походе на Фергану. Бек Ходжента вышел навстречу царевичу, тот принял его в своем шатре, и, после секретных переговоров, бек оставил ему сотню воинов под началом Якуббека.
— На обратном пути, высоко воздев знамя победы, загляните в Ходжент, будете дорогим гостем, — пригласил бек.
Попрощавшись, он вскочил на коня и с сопровождающей его свитой отбыл в свой город.
Едва улеглась пыль, поднятая копытами лошадей, едва скрылся из виду бек со своим отрядом, как к яме, вырытой в стороне среди густых зарослей колючек, под вели двух юношей. У обоих были связаны за спиной руки. Низамеддин и Абуали еще вчера приметили, как роют в сторонке эту яму кетменями, и всё дивились — если для котлов, то почему роют ее на отшибе, из-за колючек к ней и подобраться нельзя. Да разве кто делает очаг таким глубоким? Но не успели они разгадать эту загадку, как к яме подвели двух каких-то юношей, и сотские кликнули воинов. Целой толпой воины бросились на их зов… Низамеддин, Абуали и Шадманбек тоже подошли поближе и удивленно взирали на пропс ходящее. Еще позавчера они столкнулись с этими юношами около котла, когда те брали еду. Оба были вооружены, оба чему-то весело смеялись…
Воины тесным кольцом окружили яму. Тысяцкий влез на холм, поодаль от связанных юношей, и обратился с речью к воинам. В толпе находились также Амир Давуд Барлас с шейх-уль-исламом Исамеддином.
— Верные воины его величества государя! Слушайте все! Вот они — негодные сыновья самаркандского купца Исраилходжи. В пути они незаметно отделились от победоносного нашего войска и намеревались бежать. Можем ли мы, храбрые государевы солдаты, снести такой позор? Оба преступника приговорены к смерти.
— Неправда! Мы не собирались бежать, — в один голос негодующе закричали приговоренные.
— Аминь! Аллах велик! — Шейх-уль-ислам провел ладонями по лицу.
И тут на глазах у всех два темнолицых великана палача выхватили из-за голенищ ножи и с размаху вонзили их в грудь осужденных. Когда юноши с криками боли упали на бок, палачи, ловко выдернув ножи, еще дважды поразили ими свои жертвы. Несчастные рухнули в яму. И сразу же двое людей, держащие наготове кетмени, стали поспешно ее засыпать. Поднялось целое облако душной пыли, угрюмо, в безмолвии стали расходиться испуганные зрители.
Еще только вчера весело шутившие с товарищами и друг с другом, смеявшиеся по любому поводу, а то и вовсе без повода, Низамеддин и Абуали, тревожно переглянувшись, молча побрели к своим стреноженным коням. Никто в эту ночь не забылся сном. Перед глазами стояла страшная картина — сыновья самаркандского купца с ножами в груди. Не трудно было догадаться, что где-то здесь, поблизости, бродит Караилан, что это его черные дела. Ох, Караилан, Караилан!
Подложив под головы седла, воины лежали, устремив глаза в небо, а над ними, в высоком небе, огромная черная туча медленно наплывала на молодой месяц, и туча эта отчего-то казалась им особенно жуткой и страшной. И казалось им такое, будто Караилан страшен и черен, как эта грозная туча, будто он не черный змей, а черный дракон — черная смерть. Черная туча поглотила молодой месяц, и сердца людей сжались от ужаса.
— Караилан проглотил луну, — шепнул Низамеддин.
— Смотри-ка, я только что собирался это сказать. Слова сами родились у меня в сердце, — отозвался Абуали.
— И держали бы их при себе в сердце, не допускали бы их до языка, — посоветовал Шадманбек. — Хоть мы и в степи, но не забудь, что и растения имеют уши.
— Ну чего ты так боишься? — спросил Низамеддин. — Разве можно идти в бой, пугаясь собственной тени?
— Наше дело рубить головы врагов! — отозвался Абуали. — И если господу будет угодно, мы разобьем неприятеля в пух и прах.
— Хвала вам, отважные воины, — бросил проходивший мимо тот прежний, ничем не примечательный человек с бородкой клинышком. В руках он нес чайник с чаем…
Как только Мирза Улугбек выступил с войском из Самарканда, государь вызвал второго своего сына, Ибрагима Султана, из Шираза в Герат.
— И большая война, и малая война, — сказал он сыну, — рассудить, та же азартная игра. Мы можем и выиграть, можем и проиграть. Сражение продлится недолго, но войско Хорасана должно быть наготове.
Государь знал, сколь жесток, суров и желчен был нравом его второй сын, знал он и о том, что никогда не выйдет тот из повиновения, что хватка у него железная, и волю отца он сумеет претворить в деяния.
Государь спешно послал одного из своих верных приближенных, Гуляма Бадра-тархана, к Васиятиддину Дулдаю — верному человеку Шаха Малика-тархана, оставшемуся в Самарканде. А за два дня до этого в тот же Самарканд отправил он находящегося на тайной службе при дворе Караилана с его людьми.
Прибыв в Герат, Ибрагим Султан тут же созвал начальников всех канцелярий и ведомств и от имени государя огласил приказ о немедленном прекращении любых дополнительных расходов и о закрытии царской казны.
Отныне все ворота города будут охраняться, кроме обычных стражников, еще и конными воинами.
Царевич приказал взять иод неусыпное наблюдение купцов, въезжающих в Герат, и тщательно проверять каждого покидающего город. Задерживали всякого мало-мальски подозрительного человека. Незамедлительно стали собирать налоги с населения, и в первую очередь с землевладельцев. Временно прекратились и расходы на строительство.
По душе государю была прижимистость Ибрагима Султана. И вызвал-то он его из Шираза, злая, что только Ибрагим сумеет проводить твердую политику в государстве, особенно в дни войны. Да и пусть поучится, пусть накапливает опыт. Во время походов Тимур подолгу оставлял его, Шахруха, в Самарканде, и там он тоже, творя волю своего великого отца, отдавал точно такие же распоряжения, как ныне отдает Ибрагим Султан, тоже держал весь город в страхе и повиновении.
Еще слишком юными были Байсункур, Суюрготмыш и Мухаммад Джуки, и Ибрагим Султан считался правой рукой отца. Он тоже был молод, но даже вельможи и крупные чиновники побаивались царевича, статью, лицом, манерой говорить похожего на своего прославленного деда Тимура и с детства отличавшегося высокомерием и коварством. Ученым, поэтам, художникам Ибрагим предпочитал военных.
— Пускай попробуют эти мавляны своими книгами да посохами защитить государство. А вот не будь военных, вся наша страна придет в упадок.
Поэтому-то ученые и поэты и искали покровительства у самого государя или защиты у правителя Самарканда Улугбека-мирзы. Зато «секретная служба» дворца, военачальники и военные вельможи связывали все свои чаяния с молодым царевичем и свято верили, что «преемником престола государства, созданного Тимуром, будет после Шахруха только Ибрагим Султан, и только он».
