памяти его восставали светлые дни, когда добрый батюшка приходил к ним, учил грамоте, счёту и письму, как читали они священные книги, как пахли руки отца Филиппа, как мягок и горяч был монастырский хлеб, что приносил батюшка.
– Всё верно, – вздохнул Владимир, боясь, как бы те воспоминания не захлестнули его с головою. – Ещё в отрочестве отец Филипп был нам опорою.
– Нынче Иоанн боле всего нуждается в митрополите. Боле, чем когда-либо, – молвил Басманов.
– Неужто святой отец стал митрополитом? – подивился Владимир.
– Нет, – мотнул главою опричник, – и это безмерно гложет Иоанна.
Старицкий прятал взор, не ведая, куда податься. Фёдор на время смолк, видя, как речи воздействуют на князя. Они вышли к озеру, которое казалось вовсе куском неба, ниспосланного на землю. Гладь вторила торжественной небесной лазури.
– Царь простил Евдокию, – молвил наконец Басманов. – Прошу же, княже – поговорите с отцом Филиппом. Он всегда вступался за земских и много подавал челобитных. Ежели Филипп оставит Иоанна… Даже думать боязно.
– Спасибо, что служишь брату моему, – молвил Владимир, – береги же с братией тело его, и я упрошу Филиппа позаботиться о душе Иоанна.
Фёдор поклонился князю, с улыбкой принимая сей ответ. Подняв светлый взор свой, опричник принялся выискивать Данку. Набрав в грудь воздуха, Фёдор присвистнул, подзывая резвую свою любимицу. Лошадь же припала к озёрной воде и тотчас же подняла главу, едва заслыша зов хозяина.
* * *
Князь Иван Андреич Бельский стоял на крыльце, опёршись на перила. Последние вести, что донеслись до него, тревожны были и неясны. Сделанного было не воротить, и князь даже предвкушал уже царских опричников, что примчатся по его душу. Второй день ожидания измотал Бельского. Он отослал семью прочь, но ратных людей оставил у себя да велел быть начеку.
Наконец заслышался топот копыт. Бельский поднял взгляд, и жданные гости и впрямь прибыли. Во главе отряда ехал Фёдор Басманов, что ничуть не удивило князя. Опричникам отворили ворота. Всадники скоро окружили двор. И факелы, и сабли были наготове, да только погрома не начиналось.
Фёдор спешился, пока Данка ещё ступала резвой рысью. Чёрная накидка взмыла вверх вороньим крылом. Басманов направился ко крыльцу, мимолётно поглядывая на тех людей, которых Бельский пытался выдать за холопов да простых крестьян. Фёдор ступил на крыльцо, отдавая низкий поклон. Золотые серьги качнулись в ушах, явя огненный блеск свой из-под чёрных прядей.
– Доброго здравия, княже, – молвил Басманов.
Бельский улыбнулся, ответил на поклон и жестом пригласил Фёдора войти внутрь дома.
– Думалось мне, – молвил Иван Андреевич, – что вам, опричникам, клятва не велит знаться с земскими.
– Всё верно, всё верно, – кивнул опричник, проходя в терем.
Бельский удивлённо повёл бровью, покуда они ступали в княжеском доме. Они пришли в светлицу. В углу стоял большой стол. Он был застлан белою скатертью с вышитыми цветами по краям.
– Даже разговаривать с земскими грешно нам, преступно, – продолжил Басманов, оборачиваясь к князю. – Я много рискую, Иван Андреич, и посему призываю к твоей чести, дорогой хозяин. У меня премного вопросов.
– Как и у меня, Фёдор Алексеич, – молвил Иван, указывая на место напротив себя.
Опричник сел за стол, сильно откинувшись назад.
– Валяй, – Басманов пожал плечами.
– Уж явно не улики искать примчалися из самой столицы, – произнёс Иван. – Вам, опричникам, царе на слово верует.
Фёдор самодовольно улыбнулся да кивнул, да притом с видною отрадой.
– Стало быть, – продолжил князь, – с чем же прибыл?
– С надеждою, – молвил Басманов, и всё боле занималась лукавая улыбка, – что кто-нибудь тебя да надоумил подкупом задобрить меня.
Бельский развёл руками, но взгляд отворотил.
– Это ж чем же тебя, Фёдор Алексеич, и подкупить-то? – вздохнул Иван, поглядывая на серьги да на кольца басманские.
Тот перелив самоцветов много разнился со строгим чёрным плащом на плечах.
– От и чем же соблазнить-то тебя? – вопрошал Бельский. – Говорят, будто бы вхож ты в царские сокровищницы.
Фёдор внимал князю, покручивая перстень с крупным рубином на указательном пальце. Басманов кивнул, точно соглашаясь с молвою.
– Как и в царскую опочивальню, – тихо, но безо всякого стеснения молвил Бельский.
Фёдор отвлёкся от своих украшений и поднял лукавый взор на князя. Он убрал прядь за ухо да прищурился, точно припоминал что-то.
– Помнится, с тобою явился князёк… От ни имени, ни роду припомнить не могу, – произнёс Басманов, щёлкнув пару раз. – Как-то он ещё пошутил прескверно… Как же звали-то его? Скотское что-то, Боровицкий, что ли? Курякин?
– Овчинин, – твёрдо пресёк Иван.
Фёдор усмехнулся да закивал.
– Точно-точно, – согласился Басманов да осенил себя крестным знамением, – Царствие ему Небесное. Добрый наш царь прирезал его у всех на глазах – и хоть бы кто вступился за Овчину!
Князь сдержал всякий гнев, что поднимался в нём.
– И право, – молвил Бельский, и голос его оставался твёрд, – нету иной гнусной мерзости, нету греха более гадкого, от которого бы царь открещивался так рьяно.
Фёдор всплеснул руками, сохраняя улыбку на своём лице.
– А на кой чёрт ты вообще вздумал гневить государя нашего? – вопрошал Басманов.
– Не гневить, но вразумить, – ответил Иван.
– Ну, что-то не задалось. И ты лишаешься всех земель, – объявил опричник.
Бельский оставался невозмутим.
– Скоро тебя сошлют во служение костромскому князю, – продолжил Басманов. – Уверен, вы славно поладите! А отчего ж я не застал ни жены, ни детей твоих?
Фёдор оглянулся по сторонам да вскоре отмахнулся.
– Впрочем, Бог с ними, – молвил Фёдор. – Наш владыка добр и милосерден, и посему твои домашние не будут глядеть, как их великий славный отец в грязи и лохмотьях прислуживает опричнику. Жена и дети будут разосланы по монастырям. Я всё силюсь припомнить, куда именно сошлют их, да я о таких глухих местах отроду не слыхивал. Пусть не горюют родные твои в разлуке – даю своё слово, мы с братией славно позаботимся о них. Сколько твоей меньшой?
– И на кой же чёрт ты явился? – вопрошал Бельский.
Фёдор всплеснул руками да подался вперёд и будто бы в большом оживлении намеревался поведать князю страшную тайну.
– Жест доброй воли, Иван Андреич, – молвил Басманов.
– Я призываю тебя к чести, – твёрдо произнёс князь.
– Приговор будет исполнен в среду, – сказал Фёдор, пожав плечами да откидываясь назад. – Можешь уже бежать. Я соскучился по славной резвой погоне – и лошадь меня ни разу не подводила.
– Что тебе нужно? – вновь вопрошал князь, уже знатно нахлебавшись этой гадской манеры опричника.
– Ничего, – беззаботно, да притом с каким-то сокровенным упоением, ответил Фёдор. – Право, княже, у меня всё, чего душа желает. А вот у тебя всё скверно. Не так скверно, как у Старицких – видал я накануне
