Он взглянул в темно-серые, как грозовое небо глаза, и, наклонившись к маленькому уху, шепнул: «Больше всего на свете, пани Марина».
В студии, под самой крышей замковой башни, было прохладно, и Теодор велел, оторвавшись от холста: «Ну-ка, пани Марина, закутайте ноги в меховую полость, я не хочу, чтобы вы простудились».
— А почему вы не закрываете окна ставнями? — поинтересовалась девушка. Она сидела на возвышении, в большом, обитом бархатом кресле, среди наброшенных на его спинку шелков и кружев.
— Подбородок выше, — коротко сказал мужчина, — и вот эту руку, на которой потом будет сидеть сокол — держите ее ровно. Нет, — он отложил уголь, — не так.
Пани Марина почувствовала прикосновение его пальцев и, как всегда, заставила себя не краснеть. От него пахло краской, свежим деревом, и девушка, скосив глаза, увидела кровь под его ногтями. «Правильно, — подумала она, — собака же принесла ту птицу, и он ее сам приготовил, на костре, сказал, что побалует меня и папу настоящим охотничьим обедом.
Господи, у него рука, — в пять раз больше, чем моя».
— Отлично, — мужчина вернулся к холсту. «А ставни тут ни к чему, — из-за света, пани Марина.
Все равно пришлось бы их держать открытыми». Марина посмотрела на то, как он набрасывает контуры портрета — уверенными, быстрыми движениями, и вдруг сказала: «Я не знала, что архитекторы пишут картины».
— Не все, — он усмехнулся. «Я, в общем, тоже предпочитаю работать в стиле синьора Андреа Палладио, но ваш батюшка попросил, и, — Теодор улыбнулся, — я не смог ему отказать. Ну, и, в общем, я неплохой портретист, вы же видели альбомы».
— А вы у Палладио учились, там, в Италии? — спросила Марина.
— Я его не застал, к сожалению, — Теодор отступил от холста и несколько мгновений помолчал. «Очень хорошо, — одобрительно сказал он. «Я, пани Марина, учился у его ученика, синьора Виченцо Скамоцци, мы с ним вместе строили крепость Пальманова, в Альпах. Вам бы понравились виллы Палладио, когда я жил в Венеции, я часто уезжал на материк, их рисовать».
— Так интересно, — вздохнула Марина. «А я нигде не была».
— Вы станете царицей московской, — Теодор рассмеялся. «Этого, как мне кажется, вполне достаточно. К тому же вам пятнадцать лет всего лишь, пани Марина. Голову чуть поверните, — приказал он, и девушка, опустив длинные ресницы, часто, прерывисто дыша, — подчинилась.
Высокий, черноволосый мужчина взвесил на руке саблю и, улыбнувшись, сказал оружейнику:
«Вот теперь в самый раз».
В мастерской пахло гарью и раскаленным железом, шипел, остывая, клинок, опущенный в деревянное ведро.
— А это для кого? — заинтересовался Болотников.
— Пан Теодор заказал для сына своего старшего, десять лет ему, пора мальчику собственную саблю иметь, — мастер вытер пот со лба и восхищенно сказал:
— Вот у пана Теодора клинок — то, пан Иван, дамасская сталь, цены нет сабле такой, тут разве что у его светлости похожий, а так, — оружейник махнул рукой, — такому клинку и король рад будет. Видели вы рукоять? — мастер снял кожаный фартук и добавил: «Червонного золота насечка, алмазы и сапфиры, индийские».
— То панское оружие, — процедил Болотников, все еще рассматривая свою саблю, — в бою, пан Анджей, не камнями драгоценными сражаются.
— Ну, так, — пан Анджей рассмеялся, — видели вы, как он ей владеет, пан Иван? Чучело наискось, с одного удара рассекает. Не хотел бы я его противником быть. И сын старший у него такой же — вроде ребенок еще, а ростом — с шестнадцатилетнего.
Болотников обхватил сильными пальцами простую рукоять своей сабли и погладил короткую бороду: «Знаете, пан Анджей, господа — они ведь потом придут. Мне людей под копыта коней боярских бросать, а они, — мужчина кивнул в сторону замка, — тут отсиживаться будут, а после — за своими вотчинами явятся».
— Ну, царь Дмитрий Иванович вас тоже, пан Иван, наверняка наградит, за верную службу, — протянул оружейник.
— Наградит, — презрительно сказал Болотников, поведя широкими плечами. «Я же не за награды сражаюсь, пан Анджей, а за царя законного, чтобы эти Годуновы, — он хотел выругаться, — но сдержался, — на колу торчали, что Борька, что сынок его.
— Пан Анджей, — раздался с порога мастерской нежный голос, и оружейник радостно сказал:
«Готов ваш кинжал, пани Эльжбета, почистил, как просили».
— Здравствуйте, пан Иван, — небрежно сказала женщина, и Болотников тихо, поклонившись, ответил: «Здравствуйте, пани».
Запахло чем-то свежим, как будто цветами, и пани Эльжбета, положив кинжал на узкую, ухоженную ладонь, смешливо сказала: «Вам не кажется, пан Анджей, что эта рысь, — женщина указала нежным пальчиком на золотую фигурку, — похожа на меня? Пан Теодор так говорит».
— Ваша правда, — оружейник рассмеялся, — и смотрит так же, гордо. Только вам надо глаза у нее на сапфировые поменять. Пусть будут синие, словно у вас, — как на сабле у пана Теодора.
— Нет, — Лиза ласково погладила голову рыси, — то кинжал старый, семейный, пусть остается таким, как был. Спасибо, пан Анджей, — она расплатилась и вышла.
— Тоже дамасская сталь, — вздохнул мастер. «Под женскую руку делался, сразу видно».
Болотников, не слыша его, следил за ней. Она подхватила пышные, бархатные юбки цвета старой меди, и пошла к входу в замок. Каштановые волосы блестели в утреннем, ярком солнце. Соколиные перья берета чуть покачивались. Сливочного цвета кружева закрывали высокую шею.
Он, было, стиснул зубы, и велел себе отвернуться, как женщина, поскользнувшись на краю оставленной ночным дождем лужи, охнув, — упала.
Лиза ударилась локтем о каменную ступеньку и зашипела от боли.
— Пани Эльжбета, — сильная рука подняла ее, и Болотников озабоченно спросил: «Вы не ушиблись?»
Ее щеки — белые, словно молоко, чуть покраснели, и женщина ответила: «Немножко, но все прошло уже. Спасибо, пан Иван».
Кинжал лежал рядом с изящной, обутой в сафьяновую туфельку, ножкой. «Господи, какая маленькая, — подумал Болотников, — как у ребенка». Лиза потянулась за ним, но мужчина сказал: «Что вы! Я сам».
Он наклонился и увидел, — совсем рядом, — тонкую щиколотку. Через шелк чулка просвечивала нежная кожа. Мужчина взял кинжал, но тут, же выронил — чья-то нога наступила на его руку.
— Не трогай то, что не твое, холоп, — раздался презрительный, мальчишеский голос.
Прозрачные глаза Петра оглядели мужчину с ног до головы, и он добавил: «И не смей касаться моей матери, а то я тебе руку отрублю. Пойдем, матушка».
Мальчик поднял кинжал, и они ушли, а Болотников все стоял посреди замкового двора, провожая ее глазами. В карих глазах заиграла холодная ненависть, и он неслышно сказал:
«Ну что ж, и холопы, бывают, царями становятся».
— А почему мы с матушкой не можем поехать во Львов? — Стефан недовольно выпятил губу.
«Там интересно, мне понравилось».
— Потому что матушка едет с пани Мариной и эскортом от его светлости, — коротко ответил отец и налил себе вина. «Они будут покупать вещи к свадьбе, детям там не место. Зато, — Теодор улыбнулся, — я вас за это время научу грести, на реке, и верховой ездой позанимаюсь. Ну и рисованием, конечно, — он потрепал младшего сына по голове.
— А лодка уже просохла, можно на воду спускать? — Петр оглянулся на дверь и пробормотал:
«Ну, когда уже, есть очень хочется».
Лиза внесла большое блюдо с жареной олениной и сказала: «Сейчас еще будут овощи и каждый, — она со значением посмотрела на детей, — получит свою долю».
Стефан скривился: «Ненавижу овощи. Папа, а это ты оленя убил?».
— Я, — Теодор положил себе мяса и кивнул сыновьям: «Налетайте, только маме не забудьте оставить. И этого, и тех трех, что в кладовой висят. А лодка, — он посмотрел на Петра, — да, просохла, так что вы оба молодцы, я ведь даже не помогал вам, сами построили».
— Да это так, — пробурчал Петр, краснея от удовольствия, — ерунда. Хоть этот, — он кивнул на брата, — научился молоток в руках держать, и доски пилить.
— Морковка с имбирем и медом, — весело сказала Лиза, внося миски, — и пюре из репы — тоже с медом!
— О, — Стефан оживился, — а ты говорила — овощи! Это я съем, — ребенок, было, потянулся к ложке, но мать строго сказала: «Сначала отцу, потом старшему брату, а потом, — она поцеловала огненно-рыжий затылок, — нашему сладкому Стефану».
— А еще что-нибудь будет? — поинтересовался Петр, когда блюдо с мясом опустело.
— Пирог с потрохами, — улыбнулась Лиза. «Сейчас принесу, и ешьте быстрее, вас отец Тадеуш ждет».
— Он вас хвалил, кстати, — добавил Теодор, отрезая себе сразу половину пирога. «А когда вернетесь из костела — матушка с вами французским позанимается».
Когда прочли молитву, и дети, убрав со стола, убежали, Лиза закрыла дверь на засов, и, принеся перо с чернильницей, сказала: «Давай».
