Мужчина поднялся и посмотрел на очертания замка вдали. «Ну вот, Мнишек сказал, что царевич уже на пути сюда. Не царевич, — поправил себя Болотников, — царь Дмитрий Иванович, законный наследник трона московского».
Он положил сильные пальцы на рукоять сабли и, раздув ноздри, вдохнул сладкий, осенний воздух: «Ох, погуляю. Как я с казаками гулял — то по юности было, а сейчас, на четвертом десятке, да еще и с армией холопской подо мной, — в крови там все потоплю».
Марина отложила замшевую тряпочку, которой полировала ногти, и взглянула на пани Эльжбету — искоса. Длинные ресницы были опущены, под глазами виднелись темные круги, и, — увидела Марина краем глаза, — на прикрытой скромным кружевным воротником шее проступали очертания синяков.
«Из кареты ее не вытолкнешь, — холодно подумала Мнишек. «Мы хоть одного роста, но она сильнее. Кричать еще начнет, а тут охрана. И отравить ее никак не удастся — я бы в Львове купила мышьяка, у аптекаря, однако меня одну никуда не отпустят, а при ней яд тоже выбирать не будешь. Хотя зачем грех на душу брать? Просто приду к нему и все скажу, когда вернемся.
— Он не выдержит, — красивые, тонкие губы Марины усмехнулись, — он ведь мужчина, и какой мужчина, — девушка почувствовала, что краснеет. «А потом ему придется меня увезти — иначе папа его убьет. Вот и все. Там, в Италии, — она томно закрыла глаза, — он всегда будет моим».
Лиза подняла ресницы и улыбнулась: «Почитать вам, пани Марина? У меня та книжка с собой, что отец Тадеуш из Рима получил. Ну, о страданиях умерших за веру».
— Почитайте, пожалуйста, — горячо сказала девушка. «Какие праведники, пани Эльжбета, ведь вы подумайте — уже есть много свидетельств того, что на месте казни отца Джованни, да хранит Господь его душу, — девушка перекрестилась, — люди исцеляются от болезней».
— Да, — Лиза потянулась за бархатным мешочком, — ну, надеюсь там, на Москве, нашим пастырям не придется жертвовать собой».
— Даже если придется, пани Эльжбета, — девушка оправила темно-серую, отделанную серебряной прошивкой шелковую юбку, — то жертва, угодная Богу, святая жертва. Этот ведь отец Франсуа — он тоже, на кресте погиб, да упокоит его Иисус.
— Аминь, — Лиза перекрестилась и начала читать: «Оказавшись в Нагасаки, я первым делом посчитал своим долгом записать все, что случилось в наших странствиях, а также честно и без прикрас поведать о мученической смерти моего товарища, который отдал свою жизнь, для того, чтобы спасти семью христиан от казни…»
Марина смотрела на алые, красивые губы женщины и вдруг подумала: «Вчера-то другое теми же самыми губами говорила, курва. Да и…, - вспомнив что-то, Марина отчаянно покраснела, и пани Эльжбета, прервавшись, озабоченно спросила: «С вами все в порядке?»
— Да, да, — пробормотала девушка, — жарко просто, я окно открою.
— Конечно, — женщина улыбнулась и вернулась к чтению, а Марина, опустив веки, вздохнув, сказала себе, твердо: «Ничего не бойся. Все будет так, как ты хочешь».
— Ну вот, — Юрий Мнишек отложил письмо и победно улыбнулся, — мой зять, Константин Вишневецкий, уже на пути сюда, с царевичем Дмитрием Ивановичем.
Теодор посмотрел на карту и задумчиво сказал: «Все равно, ваша светлость, боюсь, что полутора тысяч ваших добровольцев и двух тысяч казаков из Сечи не хватит, чтобы взять Москву. Даже с холопской армией на юге, да и, — мужчина поморщился, — не верю я, что пану Болотникову удастся собрать больше, тысячи сторонников. И артиллерии у нас нет, а у них, — Теодор кивнул на восток, — отличные пушки».
— Ах, пан Теодор, — рассмеялся Мнишек, — да московиты и не будут сражаться против законного царя, обещаю вам. Как только они увидят знамена Дмитрия Ивановича, они сложат оружие и перейдут на нашу сторону.
— К тому же, как нам сообщают, — он положил руку на бумаги, — следующим летом хан Казы-Гирей опять собирается в поход на север, и, таким образом, царская армия не сможет нам противостоять — они будут заняты отражением атак хана.
— Значит, следующим летом, — улыбнулся пан Теодор.
Мнишек кивнул.
— Ну, да хранит нас Бог, — мужчина перекрестился, и еще раз бросил взгляд на карту — Москва лежала в самом центре, и Теодор холодно подумал: «Ну, Смоленск им не взять, нечего и пытаться даже. Там Федор Савельевич такую крепость построил, судя по слухам, что город неприступным стал. Значит, кружным путем отправятся, через Чернигов. Посидели бы они здесь подольше, вот что. До конца лета, скажем, а лучше — до распутицы».
— Я вот что подумал, — сказал Теодор медленно, не отрывая взгляда от карты, — я ведь все-таки русский, ваша светлость, — он усмехнулся. «Давайте, я провожу пана Ивана через границу, и отправлюсь на Москву. Нам же нужны, — он помолчал, — сведения о том, что там происходит».
— А ваша семья? — озабоченно спросил Мнишек. «Все-таки, это опасно».
Теодор поднял искренние голубые глаза и серьезно сказал: «Ну, до возвращения истинного царя осталось совсем недолго, а там уже все трудности минуют и Москва заживет спокойно, не так ли?».
— Мы вам очень, очень благодарны, — Мнишек помолчал и продолжил: «И, конечно, Дмитрий Иванович наградит вас землями, по воцарении на престоле».
— Не в землях дело, — отмахнулся Теодор, — мне просто хочется видеть свою страну процветающей, ваша светлость.
— Нам тоже, пан Теодор, — тихо сказал Мнишек. «Нам тоже».
Лиза вышла на рыночную площадь, и взглянула в сторону толчеи вокруг торговых рядов.
«Все-таки хочется в Москву, — подумала она. «Или в Венецию. Львов, конечно, с ними не сравнится, но тоже — город, не деревня».
На кафедральном соборе зазвонил колокол и Лиза, перекрестившись, свернула в узкую, вымощенную булыжником улицу, разминувшись с повозкой, груженой битой птицей.
В лавке было сумрачно — кружева не любили солнца.
— Пани Эльжбета, — торговец расплылся в улыбке. «Готов ваш заказ, платки, как и просили, шесть штук, и три рубашки, одна, — он подмигнул, — короткая».
Лиза чуть покраснела и ворчливо сказала: «Длинные рубашки не всегда удобными бывают».
— Это точно, — владелец протянул ей перевязанный лентой сверток. Лиза положила на прилавок шелковый мешочек — серебро чуть звякнуло, и, попрощавшись, вышла.
«Дальше уже не наше дело, — вспоминала она слова мужа, возвращаясь в покои воеводы.
«Там позаботятся о том, чтобы письма были доставлены по назначению».
Вечером, сидя у камина, она читала письма от матушки, и вдруг, подперев рукой щеку, вздохнула: «Даже Феде их не отвезти, опасно это. И то, все, что приходит от Джона, — он сразу сжигает». Она бросила в огонь листки, и, вдруг, улыбнувшись, погладила печать со львом и единорогом.
— Поменяли, — смешливо подумала Лиза. «Ну, да король Яков — он ведь Стюарт, новая династия». Она вдруг вспомнила мраморную лестницу венецианского палаццо, и его губы.
«Нежные губы, такие нежные, — подумала Лиза. «Да нет, — она встряхнула головой, — никого кроме Феди мне не надо, а то был морок, наваждение, как тогда, — женщина вдруг поежилась, — в Несвиже».
Оставалось последнее письмо. Она раскрыла конверт, и, пробежав глазами строки, улыбнулась, — посчитав на пальцах.
— Шестой мальчик у нее, — Лиза рассмеялась. «Господи, я с двумя детьми жалуюсь, бывает, а у Мирьям семеро — и ничего, справляется. Но у нее дочка старшая, уже и взрослая, Пети нашего на год младше, помогает. Нам бы дочку, и Федя девочку хочет, — Лиза почувствовала, что опять улыбается. «Ну, вот до Москвы доберемся, и рожу. Хотя, наверное, опять сын будет, ну да тоже хорошо».
Она встала, и, сбросив халат на меху, повертелась перед зеркалом. «Короткая, — Лиза огладила руками нежное, сливочного цвета кружево. «Как раз такая рубашка, как Федя хотел. Как он там с мальчиками один? Хотя, что беспокоиться, батюшка был хороший отец, и Федя тоже — для детей ничего не жалеет. А еда — ну оставила я им, если не хватит, — Лиза вспомнила забитую кладовую, — в трактире возьмут».
Женщина забралась в большую кровать, и, потянувшись, зевнув, сказала: «Ну вот, завтра и домой!».
Болотников спустился к реке и посмотрел на лодку, что, борясь с быстрым, сильным течением, медленно приближалась к берегу.
«Значит, через границу вместе отправимся, — мужчина задумался. «Можно было бы там все, и закончить — и с ним, и с детьми. Но ее мне везти некуда, не в лагерь, же военный. Хотя, если обвенчаться, — а обвенчаться надо, — то можно и при себе держать. Никто ее тронуть не посмеет, а кто посмеет — тот в землю ляжет.
— Но нет, прав был Рахман-эфенди, подожди, потерпи. Потом их найдешь. Хотя, — он вспомнил синие глаза и нежную, белую кожу, — я бы ее прямо на трупе мужа своей сделал, как положено. Так и будет, но не сейчас. И щенков этих надо вырезать, ни к чему они, мне сыновей родит».
— Здравствуйте, пан Теодор, — поклонился он, как всегда, подумав: «Господи, я девять вершков, а он — все пятнадцать, наверное».
