С игрой надо было кончать. И Марк ухватился за мысль сопричастности общему пороку, как за спасательный плот, именно чтобы было противно, стыдно! Марк знал, что боги не могут оставаться равнодушными к молитвам избавить его от недостойной привычки. И это обжигающее стыдом прозрение собственного недостоинства – разве не помощь богов? И как хорошо, что Валерию пришло в голову помянуть о Публии Сципионе!
Марк тряхнул головой: он справиться, обязательно справится!
* * *
Темень за окном сгустилась, но Марк не торопился зажечь светильник. В непроглядной сверчковой темноте за окном, откуда днем хорошо была видна морская гладь, сейчас зыбко плясали – в море ли, в небе ли, не разобрать! – ночные фонари рыбачьих лодок. Огоньки мерцали как упавшие в волны звезды, будто небо слилось с морем воедино. Откуда-то с дальних холмов сонно звякали бубенцы запоздалого стада, голоса пастухов доносились сквозь ночь безмятежно и лениво.
«Как тихо здесь, Гай! Упоительно тихо! Я и предположить не мог, что эта провинциальная неспешность и тишь придется мне по вкусу. Но Рим в моей душе еще так близок…»
* * *
Цирк ревел: римская колесница Нунция, по прозвищу Стремительный, на этот раз обошла всех соперников! Долго же римляне этого ждали! В прошлый раз победил молодой италик Руф. Было бы еще полбеды, если б римляне вообще не участвовали в забеге, но был все тот же Нунций, который как болван на самой последней дистанции зацепился ободом за поворотный гранитный столбец. Колесо со свистом слетело, и под стон разочарованных трибун (от верхних скамеек плебса, выдолбленных прямо на склоне Палатина, до деревянного помоста с навесом для знати) рабы оттащили Нунция в сторону. И хорошо еще, что успели! Летящие следом ездоки уже никак не могли свернуть в сторону, и Стремительного постигла бы самая печальная участь: Главный цирк видывал и разбитые копытами лошадей головы, и окровавленные, израненные и измятые колесницами тела несчастных.
Нунций Стремительный отделался на тех бегах легкими ранами и площадной бранью грубой толпы, не терпящей разочарований. Руф обошел его тогда по всем правилам и заслуженно получил пальмовую ветвь победителя, рукоплескания зрителей, а также приличную сумму денег и заинтересованные взгляды нескромных римских матрон.
Теперь победил Нунций. Остальные участники пришли к финишу с огромным отрывом: и грек Полифем (поджарый дылда с гордо задранным носом), и тот же Руф, и еще один италик с длинным незапоминающимся именем, и фракиец Пирожок (слишком упитанный, по мнению публики, чем и заслужил свое прозвище).
Марк, от азарта все бега просидевший на самом краю скамьи, откинулся назад.
– Ты так горланил, – недовольно заметил Валерий, – что я чуть не оглох! Подумаешь, дело: Нунций Стремительный победил! За ним будет еще с десяток таких Нунциев! Ради каждого не наорешься.
И Валерий еще долго бубнил и читал нотации.
Марк не обиделся. Он заранее предвкушал возможность «отомстить» Валерию в театре, где их ждало гладиаторское представление: Валерий был равнодушен к бегам, зато истово загорался при виде сражающихся гладиаторов. Однажды, в порыве эмоций, он так вцепился Марку в плечо, что остались изрядные синяки. Марк нарочно перетерпел и не отнял руки, зато потом целую неделю насмешливо демонстрировал эти синяки несчастному смущенному приятелю.
И когда после бегов они добрались до театра и удобно расположились на скамье, он притворно-боязливо скосился на Валерия и с задумчивым видом потер свое плечо.
– Лучше не говори ничего! – задиристо выпалил Валерий. – И не смотри на меня так, сегодня я собираюсь держать себя в руках!
– Разве я сказал что-нибудь? – невинно проговорил Марк. – Можешь, если хочешь, держать себя в руках, или держать за руку меня, или держаться за поручень сиденья – мне что за дело! А можешь пересесть вон к той прелестной молодой особе и опираться в случае нужды на ее нежное плечико – судя по ее взгляду, это придется ей по вкусу!
Валерий, не вытерпев, оглянулся. На них смотрела и приветливо махала рукой младшая сестра Гая, Терция, девушка лет шестнадцати, с огромными голубыми глазами и по-детски округлым рисунком губ. Она радостно улыбнулась, когда Валерий обернулся к ней, и еще раз махнула им ладошкой.
Марк пихнул друга локтем:
– Что ты сидишь как сапожник? Трудно поднять в приветствии руку?
– Марк, честное слово… – сконфузился Валерий.
– Ну вот, теперь он конфузится! Что дурного, если ты вежливо поприветствуешь девушку из хорошей семьи, сестру твоего приятеля Гая? Ты ведешь себя как хмурый грек, которому претит появление женщины в обществе. Давай оба надуемся и отвернемся от нее с презрением в глазах. Вот потеха!
Валерий слабо улыбнулся Терции и деревянно пошевелил поднятой ладонью в знак приветствия, на его лбу выступила испарина.
– Можно подумать, – ехидно потешался Марк, – что тебя просят бежать за ее носилками с веером, прилюдно декламировать оды в ее честь или провожать по вечерам с факелом! Вот, смотри, я машу ей и улыбаюсь, и даже Луций, который сидит, заметь, пятью рядами выше, не находит в этом ничего, кроме дани вежливости.
– Марк, умоляю! – чуть не простонал Валерий. – Эта девушка… словом… Да вот уже выгнали наконец на арену этого ленивца Друзия с его львом!
На арену действительно вытолкали актера, разряженного шутом, и его вечно сонного ручного льва. Лев, со старой провислой спиной и недовольной мордой, нехотя переставлял лапы, понукаемый сзади острым копьем стражника, и вяло оглядывал тысячи раз виданные им шумные людские толпы.
Шут и это несуразное животное должны были разыгрывать на потеху публике, скучающей в ожидании настоящего боя, смешные сценки, пародируя гладиаторов с дикими зверями. Но то ли актер был сегодня нездоров, то ли лев переспал, или наоборот, но игра их не заладилась с первой же минуты.
Друзий, пытаясь хоть немного раззадорить льва, подбегал к нему справа и слева и то дергал за усы и гриву, то тянул за хвост, то что-то орал ему в самые уши. Но дело с места не двигалось, и зрители стали проявлять недовольство – на арену полетели палки, огрызки фруктов, мелкие камешки. В ответ на это многоопытный лев на минутку встал и со знанием дела протрусил на равноудаленное от трибун, недосягаемое место арены. Там он лениво улегся на бок, как большой утомленный кот, представив взорам публики мягкое седеющее брюхо.
Друзий, явно раздосадованный, еще пытался тянуть его за заднюю лапу, бряцая своими шутовскими доспехами, но достиг лишь того, что лев вальяжно развалился на спине, предоставляя партнеру по сцене выкручиваться самостоятельно.
Публика захохотала: ей понравилось поведение льва.
– Друзий! – донеслось из рядов. – Ложись рядом и вздремни: ты явно вчера выпил лишнего!
– Оставь льва в покое, бездельник! Ты, верно, пашешь на нем на своем единственном югере земли?
– Откуда у этого паршивца хоть югер земли? Он давно все пропил!
– Друзий, проваливай, лев нам больше по вкусу!
Актер еще пытался волочить льва, но тот и не думал двигаться – зрители заходились от смеха. Тогда шут, вдруг сообразив, как повернуть всю эту нелепую ситуацию к своей выгоде, сбросил доспехи и завопил, обращаясь ко льву:
– Живо вставай и приготовь мне ужин, старушка Пакувия! Твой супруг вернулся с охоты!
Передние ряды, до которых быстрее дошел смысл происходящего, повалились от хохота: все знали, что Пакувией зовут жену Друзия, ленивицу похлеще супруга, о чем ходили настоящие легенды и анекдоты.
Пока актер на все лады бранил и пихал в бока льва, по его ловкому замыслу «изображавшего» ленивую жену, Марк со смехом поглядывал на приятеля: Валерий так старательно таращился на арену и так преувеличенно заинтересованно рассматривал шутовскую парочку, что никак нельзя было упустить случай поддеть его!
– Вот, Валерий, – наставительно изрек Марк, – смотри и запоминай: эта сцена непременно должна запечатлеться в твоей душе!
Ничего не подозревающий Валерий с удивлением обернулся:
– Это еще почему?
– Да как же! – воскликнул Марк и для пущей убедительности всплеснул руками. – Этот бесподобный лев и его одаренный хозяин представили нам сейчас назидательную для юношества картину семейной жизни!
– Так-так, – буркнул Валерий, – ну, а я-то тут причем?
Марк вздохнул и оглянулся назад, потом еще раз вздохнул и укоризненно покачал головой. Валерий снизил голос до отчаянного шепота:
– Ладно! Я действительно влюблен в нее. По уши! А ее, похоже, прочат за какого-то важного господина, годного ей если не прямо в деды, то уж в отцы точно! Что мне делать?!
– Прости, я не знал, что все так грустно, – посерьезнел Марк. – А сама Терция знает о твоих чувствах?
– Нет! Давай не будем об этом. Что сделаешь? Ничего не изменить!
Марк посмотрел на него исподлобья:
– И это называется римлянин? Ах, «ничего не изменить»! Ах, «что сделаешь»! А пробовал?!
