стыд этого рода не продолжается долго, человек осваивается с положением, объясняет себе, лжёт, оправдывая себя ошибками других и… потом… уже с лица сотрёт остатки девичьего срама. Славский отстранился от него, других знакомых он почти не имел, легче ему было в этом одиночестве с ней. Мира же не спешила ради него завязывать отношения, чтобы никто таким лёгким, как ей казалось, человеком не воспользовался.
С чрезвычайной ловкостью, с непомерным инстинктом она постепенно обвивала его сетями. Поддельная великая скромность и боязливость были одним из средств, которые использовала. Орбека не мог ни на шаг продвинуться дальше того, что ему было дозволено при первом знакомстве. Когда весь город считал его за близкого друга Миры, он был только самым близким её слугой. С несмелой натурой, уважающий женщину, он не имел отваги продвинуться на шаг дальше, эта чистая любовь была ему милее всего, а Мира хорошо рассчитывала, что лёгкой для него быть не должна.
Тем временем она старалась утвердить свою власть, а иногда пробовала немного капризы, также очень дественные.
Из прошлой жизни остались ей, кроме неудобных знакомств, таких, как, например шамбеляниц, ещё более страшные долги. Даже во времена наивысшей своей красоты Мира без них как-то обойтись не могла. Было это тогда в хорошем тоне – иметь долги. Купцы охотно давали кредит. Но когда суммы увеличивались, а ничего не плыло, начинали быть докучливыми. Во время знакомства с Орбекой Мира была в довольно неприятном положении по этой причине; напоминали, преследовали её, должна была закрывать двери, но когда разошлась новость, что крупный зверь снова попался в сети, кредиторы притихали, не желая мешаться.
Некоторые, однако, рассчитав время, прикинув обстоятельства, постепенно появлялись снова. Мира не знала уже, как от них избавиться, а не хотела ещё ничего требовать от Обеки, ждала… Он на самом деле был очень услужливым, но она не изучила ещё, какое впечатление на него произведёт сдирание живьём кожи.
Одним из самых ловких и докучливых кредиторов был пан Джоли, экс-француз, модный ювелир, человек, который и в кредит давал бриллианты не самой первой моды, и выкупал за бесценок драгоценности, и деньгами ссужал, и служил посредником в многочисленных деликатных делах.
Джоли, который прибыл в столицу как челядник сорок лет назад, было лет шестьдесят, но ещё был красивый, элегантный и очень живой. Его тучность немного мешала, но чересчур ловко её носил и крепко.
Джоли был в очень близких отношениях с Мирой. Неизвестно, с каких расчётов следовало ему несколько сот дукатов, в доме их не было и двадцати, а доход на три года вперёд был давно съеден.
Одного утра Джоли, которого много раз уже под видом мигрени, прогулки, сна, гостей и т. п., она отправляла от дверей, в этот раз в них долбил достаточно резко. Час был ранний, Мира велела его впустить. Она лежала, свернувшись клубком на канапе, на двух розовых лапках держа не менее розовое лицо. Укладывали её светлые распущенные волосы, она была похожа на херувима.
Восхищённый Джоли остановился на пороге.
– Пани графиня, если долгов не платите, то сами виноваты; как можно, будучи такой чудесно красивой, не иметь миллионов для разбрасывания?
Эта лесть была в то же время нахальством, но кредиторам многое прощается, а лесть как фимиам всегда по вкусу, хоть не очень подобранная.
– Какой ты скучный, мой Джоли, – отвечала Мира, – ради жалких нескольких сот дукатов так мне покоя не даёшь, когда ты у меня тысячи заработал.
– Но, дорогая пани графиня, – сказал Джоли, беря стул и садясь без церемонии, – тут дело идёт не столько об оплате, сколько о договорённости.
– О какой?
– Я хотел знать, что с вами делается. Какие виды? Может, если бы ничего не было, то бы всё-таки что-то нашлось.
– Но оставь меня в покое, – румянясь, отпарировала эксподчашина. – Мне кажется, что иду замуж… и богато.
– А! За кого?
Она тихонечко шепнула ему: «За Орбеку».
– Не знаю, – сказал Джоли, но после минуты раздумья и брошенных вопросов, оказалось, что знал, о ком речь.
– Какую бы ты мог мне великую оказать услугу, а может, одновременно и себе, – шепнула после минутного раздумья Мира. – Много ли тебе причитается?
Джоли достал портфель и прочитал 300 и 256 дукатов.
– Слушай и пойми меня хорошо, – начала она говорить потихоньку с искрящимися глазками. – Тебе следует пятьсот пятьдесят дукатов.
– И шесть, – добавил Джоли.
– Я тебе выдам квитанцию на шестьсот пятьдесят.
– А сто нужно добавить? – прервал холодно ювелир. – Но не имею, слово чести, не имею.
– А! Нет, – смеясь, воскликнула Мира. – Орбека купил дворец после пана С. Первый этаж заняла я, он живёт внизу. Если бы вы пошли с расчётом, так немного резко напирая, будто бы по ошибке, к нему. Вам нет необходимости говорить, что нужно и меня там в розовом и чёрном цвете обрисовать и… в то же время испробовать, какой это человек для дел. S’il lâche son argent facilement; ou…
– О! О! Я понимаю и принимаюсь, – сказал ювелир, – завтра утром дам вам ответ.
Мира хотела его снабдить более обширными инструкциями, но пан Джоли почти этим обиделся, и заверил, что справится, и ни в коем разе ущерба не сделает. Сказав это, он вышел.
Можно себе представить, с каким нетерпением ожидала Мира новостей об обороте этих деликатных переговоров, которые начала для проверки грунта. Какой-то дивной случайностью выпало, что этого дня Орбека, который бывал часто по несколько раз, а всегда почти хоть на минуту должен был каждый день видеть Миру, не пришёл.
Поэтому она допускала, что проверка не удалась, что долг мог устрашить либо оттолкнуть Орбеку, что вся её работа была обращена в ничто. Под вечер разболелась её голова, а когда подошла Люльер, хоть ей ни в чём не признавалась, ловкая придворная легко могла понять по лицу Миры, что её угнетает какого-то беспокойство.
Но узнать не могла. Её это сильно заинтриговало, исследовала, однако, напрасно. Мира сбывала ни тем, ни этим, жалуясь на свет и людей.
Ночь прошла неспокойно, долгое утро было мучительным, в одиннадцать объявили приход пана Джоли. Мира бросилась ему навстречу. Ловкий дипломат имел мраморное лицо, почти ничего из него вычитать было невозможно.
– Что же ты сделал? Говори, что сделал? – воскликнула она порывисто.
– Но, сначала нужно знать, сделал ли я что-нибудь? – отпарировал с улыбкой ювелир.
– Ты безжалостен! Как же это было?
– План, отлично составленный вами, был выполнен с интеллигентностью, – сказал медленно ювелир. – Я пошёл во дворец кислый, нетерпеливый; я говорил в сенях так долго, что, наконец, выманил
