Глава 3
Родители без устали занимались образованием Сэма. Джина научила его читать, считать, писать, то есть выводить буквы с помощью палочки и ручки на конце. Боб изучил с ним простые учебники по истории, географии, окружающему миру, французскому языку, который для американца он знал очень даже не плохо. К мальчишке регулярно заглядывал пастор местной церкви. Он исповедовал, причащал Сэма, он же научил его основам пения. Пели они в основном псалмы, хотя и народными песенками тоже не брезговали. Из любимого у Сэма была песенка про Мауси и кота Котауси, песенка про Дженни, которая потеряла туфлю, песенка про курицу.
Курица — красавица у меня жила.
Ах, какая умная курица была!
И песенка про щенка: Щенок белоснежный, Лишь рыжие пятна, Лишь рыжие пятна И кисточкой хвост.
Сэм рос веселым парнем; почему-то лежание в коконе настраивало его на шутки и розыгрыши, а не на философские размышления. Он очень любил притвориться мертвым и одним глазом наблюдать как над ним хлопочет матушка или заливается лаем Джинджер. Для достоверности он вываливал язык на бок или начинал хрипеть так, как будто его дыхание вот-вот остановится.
Любил он жаловаться на боль в ногах.
— Мама, — деланно стонал Сэм, — так болят лодыжки, сил нет терпеть.
Джина знала, что нужно было открыть боковой шлюз в коконе и растереть ноги Сэма спиртом.
— Ну что сынок, как теперь? — интересовалась Джина после десятиминутных растираний.
— Отлично! Веди меня на футбол.
Футболом называлась такая забава, когда родители Сэма становились друг напротив друга и не сильно били по мячу, а Джинджер бежал за ним то в одну сторону, то в другую. Сэм (а мы помним, что он уже мог дышать сам по два-три часа) с восторгом наблюдал за игрой, комментируя ее как самый настоящий комментатор (сказывался просмотр телевизора и прослушивание радиотрансляций с матчей).
Любил Сэм жаловаться на зубную боль. Первый раз ему поверили и вызвали на дом дантиста с переносной бор-машиной и щипцами для удаления. Мистер Нидельман долго разглядывал рот своего необычного пациента, но кариеса так и не нашел.
— Малыш, — сказал он, — либо ты все придумал, либо я плохо разбираюсь в стоматологии — у тебя отличные бивни (так выразился сам Нидельман, видимо, у него тоже было все хорошо с чувством юмора), которым может позавидовать слон. Ешь меньше сладкого, после еды жуй ментоловую жвачку и, обещаю, с моими инструментами увидишься нескоро.
Тем не менее, раз в месяц Сэм начинал причитать, что у него во рту «электричество искрит и бьётся током». Отец или мать для вида вздыхали, предлагали обезболивающее или мороженое на выбор. Сэм (он был отличным артистом) выкаблучивался минут пять, дескать, даже не знаю, что мне поможет, потом с деланной грустью соглашался на мороженое, ведь оно, говорил он, такое холодное, такое скользкое и проглотить его не застудив горло, целое искусство.
Нравилось Сэму шутить про волосы. Он, не моргнув глазом, регулярно утверждал, что в его шевелюре завелись блохи, они страшно кусаются и пьют из него кровь. От блох помогало простое поглаживание или расчесывание, или и то, и то попеременно.
Регулярно в гости к Миллерам заглядывали соседки — сестры Джеймс. Девочки рассказывали Сэму, что делается во Фриско и его окрестностях, пели с ним, разыгрывали короткие сценки, которые придумывали на ходу или заранее.
Сэму нравилось участвовать в спектаклях. Ему доставались разные роли: то волшебной головы, способной сдуть целое королевство, то космического пришельца, вынужденного на земле все время находиться в защитной капсуле, то заколдованного принца, то мудрого старца, поселившемуся в норе, то гигантского червя с человеческой головой.
Сэм очень увлекался театром, и кроме театра неожиданно влюбился в одну из сестер, а именно в Бэтти. Оставшись с ней наедине, он часто краснел, смущался и чтобы скрыть смущение либо молчал, либо, наоборот, очень много говорил. Бэтти, как юная женщина двенадцати лет, чувствовала особое отношение Сэма, поэтому позволяла себе время от времени погладить его по волосам и даже осторожно поцеловать в щёчку. Они часто гуляли вдвоём, а лучше сказать втроём, ведь Джинджер считал Сэма хозяином и готов был идти за ним хоть на край света. Для джэк-рассел-терьера песик был удивительно спокойным, он словно чувствовал болезнь Сэма, он как будто понимал как нелегко тому даётся жизнь, и каждый свой шаг соизмерял с шагами Бэтти, которая катила перед собой коляску с милым её сердцу парнем. О, каким прекрасным может быть человеческое сердце, когда ему не мешают глаза и многочисленные изъяны души. Сэм очень дорожил прогулками с Бэтти, его голос (уже менявшийся) не умолкал ни на минуту. Он рассказывал девочке обо всем на свете, не дожидаясь вопросов.
— Бэтти, а ты знаешь, что зубы бобров никогда не перестают расти?
Нет, Бетти ничего не знала о бобрах.
— А морской конёк — самая медленная рыба на Земле.
Бэтти улыбнулась и кивнула.
— У дождевых червей, — Сэм, как видно, неплохо разбирался в биологии— девять сердец, а самой старой собаке в мире, когда она умерла было 29 лет.
— Кстати, Бэтти, мёд — единственная пища, которая никогда не портится и обычный человек за всю жизнь съедает примерно 77000 фунтов пищи. Представляешь?
Бэтти предпочитала удивляться молча.
— А, знаешь, мои родители, наконец, добились, чтобы мне разрешили учиться дома, я же не могу ходить в школу. Я буду хорошим учеником, я отлично читаю, считаю, знаю историю, географию, литературу, биологию. Я понимаю в дробях и неплохо рисую. Я верю в науку. Скоро изобретут лекарство и я смогу все время дышать без кокона. Ученые научаться оживлять тела. Я читал одну книгу, там хирург пришивал головы к мёртвым телам и тела оживали. Я не хочу, чтобы мою башку пришили к покойнику. Фу, даже противно думать об этом. А ты как считаешь?
Сэм вполне устраивал Бэтти в том виде, в котором она знала его сейчас. Главное — он был умным и добрым, а если сердце и душа хорошие, то все другое не важно.
— И всё-таки, — Сэм любил поспорить, —
