С этими словами бабушка берет меня за одну руку, а Мэйлин – за другую, чтобы провести по дворам. Всю дорогу бабушка шепчет мне, как она меня любит, и дает советы.
– Мы у последнего порога, – объявляет она. – Подними ногу.
За пределами особняка все приходит в движение. Я представляю, как это выглядит: украшенные паланкины выстроились в ряд, в них едут мои родственники. Мое приданое, от мельчайших швейных иголок до крупных предметов мебели, завернуто в красный шелк или упаковано в красные сундуки, украшенные позолотой, и погружено на телеги и повозки. Они поедут к дому моего мужа, и весь свет увидит, какое богатство я принесла с собой.
– Приветствую вас, господин Тань! – раздается мужской голос. – Мы прибыли из семьи Ян, чтобы вручить письмо о свадебной церемонии.
– Я принимаю ваше письмо, – слышу я слова деда.
Проходит несколько минут, пока дедушка молча читает его. Мысленно я представляю, как он кивает, проверяя, все ли в порядке, включая подтверждение того, что отец подарил семье Ян тридцать му земли, которая ранее уже была им передана.
Мэйлин крепко сжимает мой локоть и шепчет:
– Вот и все. Прощай, дорогая подруга.
– Мэйлин…
– Никто из нас не знает, что ждет нас в будущем, но обещай писать…
– А ты обещай навещать меня.
Рука Мэйлин выскальзывает из моей, и крепкая хватка деда становится нежной. От достойной невесты ожидают слез – это свидетельство нежелания покидать родную семью. Но я плачу не из чувства долга. Я всхлипываю, пока бабушка и дедушка ведут меня сквозь толпу. Глядя вниз, я вижу множество ног и среди прочих узнаю голубые атласные туфли госпожи Чжао, расшитые снежинками, и кожаные ботинки брата. Я вижу туфельки, принадлежащие Яшмам, и замечаю большие ноги Маковки: она будет идти рядом с моим паланкином, как и тогда, когда мы покидали Лайчжоу.
Позже Маковка расскажет мне, что видела: сколько людей выстроилось вдоль дороги, чтобы посмотреть на нашу процессию, насколько величественными были дома, мимо которых мы проходили, и какие по небу плыли облака. Я не вижу только абрикосовых туфель Мэйлин.
Мне помогают забраться в паланкин. Я дрожу всем телом. Как бы я ни готовилась к этому дню, покидать всех и вся, кого я знаю, очень грустно. В смешанных чувствах я почти не испытываю неудобств от поездки. Многоголосица ударов тарелок и звучание других инструментов сопровождает каждый шаг носильщиков. Поездка занимает около сорока пяти минут, но носильщики так петляют, что я даже при желании не смогу самостоятельно найти дорогу домой.
Бой барабанов и грохот тарелок становятся еще более неистовыми.
Взрывы петард и громкие возгласы извещают, что я добралась до места назначения. Голоса выкрикивают приказы и инструкции – это означает, что мужчины выгружают мое приданое. Я жду в паланкине, ерзая, как муха на носу водяного буйвола. Этот момент называют «великим возвращением домой», ведь говорят, что Небеса предопределили будущий союз, но мыслимо ли не испытывать тревогу и даже страх перед жилищем, семьей и мужем, которые уготованы мне судьбой?
Дверь паланкина открывается, и внутрь просовывается рука. Передо мной расстилают зеленую ткань, чтобы я прошла, не касаясь земли. По традиции меня сопровождают вдовы. Руки, которые держат мои, покрыты старческими пятнами. Я пытаюсь представить себе лица обладательниц дребезжащих голосов, предупреждающих, когда нужно поднять ногу над порогом, когда сделать два шага вверх или остеречься небольшого уклона садового мостика. Их голоса почти заглушает звон инструментов и шумные приветствия тех, кто здесь живет. Еще один порог – и я оказываюсь в комнате. Меня ведут вперед, пока носки моих красных туфель не оказываются рядом с парой мужских туфель, которые я же и вышивала.
Они принадлежат моему будущему мужу. Я покачиваюсь, и мой рукав задевает его рукав. Инстинктивно мы оба отстраняемся. Но я все равно ощущаю его присутствие – тепло его тела, дыхание почти такое же неровное, как мое собственное.
Затем все происходит быстро. Голос просит нас поклониться три раза: «Первый – в знак уважения Небу, Земле и предкам семьи Ян. Второй – в знак уважения к господину Яну и его супруге, госпоже Ко. Теперь поклонитесь друг другу, чтобы показать, что вы всегда будете верны и обходительны».
После этих слов я считаюсь замужней женщиной. Я больше не принадлежу к своей семье, теперь мои родственники и предки – это род Ян. Меня кто‑то берет за плечи, и вот я уже на улице – прохожу через новые дворы, поворачивая и поворачивая.
Возможно, все эти повороты нужны, чтобы я ощутила себя потерянной. Наконец я переступаю очередной порог и попадаю в какое‑то помещение. Вокруг смеются и хихикают, верещат и визжат дети. Мне не нужно их видеть, чтобы понять, что они прыгают на моем супружеском ложе, которое раньше принадлежало моей матери, – теперь матрас, постельное белье и сама кровать даруют мне многочисленное потомство.
– Уходите, – приказывает строгий властный женский голос. Должно быть, это моя свекровь, потому что дети повинуются без единого писка.
Меня подводят к кровати. Мой муж садится рядом и кладет руки на колени. Его руки не знали другой работы, кроме как держать книги или кисть для каллиграфии. Начинается традиционная часть, и вот уже чужие пальцы заправляют красные финики в складки моей одежды.
– Скоро ты родишь много сыновей, – говорит кто‑то: слова «финик» и «сын» звучат похоже.
– Пусть ваша совместная жизнь будет сладкой, – раздается еще один голос с другого конца комнаты. Да, финики очень сладкие.
– Пусть ваша выносливость никогда не иссякнет.
– Пусть ваша свеча никогда не гаснет.
– Пусть у вас будет пять сыновей и две дочери.
– Пусть у тебя будет долгая жизнь и много сыновей!
Последние слова, адресованные мужу, вызывают бурный хохот, но на этом подобные подтрунивания не заканчиваются.
Нас осыпают семенами лотоса. Словосочетание «семена лотоса» звучит так же, как «рождение подряд мальчиков». Итак, очередное пожелание множества детей, но без намеков на соединение Крови и Эссенции. Мне вручают кубок с вином. Вокруг ножки завязана красная нить, она ведет к ножке кубка, который держит мой муж. Вокруг кричат: «Пейте! Пейте! Пейте!» Я делаю глоток, но тут чужая рука надавливает на основание кубка, наклоняя его, и мне ничего не остается, как проглотить рисовое вино до последней капли. Жидкость обжигает рот, пищевод и желудок. Едва вино начинает менять мои разум и эмоции, как чьи‑то большой и указательный пальцы приподнимают край накидки. Пара палочек с недоваренным пельменем движется к моему рту. Я не хочу его есть, но что делать? Слово, означающее «сырой», звучит так же, как «рожать». В пельмене что‑то напоминающее мясную кашицу, к счастью свежую.
Когда шутки окружающих начинают звучать почти непристойно, женщина, которую я считаю свекровью, отдает указание:
– Пора оставить этих двоих, чтобы они начали свою супружескую жизнь. Остальные идут к столу.
Через несколько мгновений все расходятся.
– Ты готова? – спрашивает муж.
Когда я киваю, он осторожно приподнимает накидку. Отблеск специальной свечи с драконом и фениксом недостаточно освещает комнату, и я вижу наконец лицо супруга, круглое и бледное, как луна. Он даже красивее, чем в моих грезах.
– Пусть сияние свечи отгонит злых духов…
– И принесет нам удачу, – заканчиваю я за него.
– А мы будем похожи на пару уток-мандаринок [37].
Я снова завершаю фразу:
– Проживем всю жизнь в безоговорочной преданности и любви.
Вскоре я узнаю, насколько он худощав, как крепки его плечи и каким нежным он может быть. Пока до нас издалека доносятся звуки свадебного торжества, я наконец‑то понимаю, что такое постельные утехи, чему не могут научить ни слова, ни рисунки. Когда все заканчивается, я вытягиваю ноги вверх, потом укладываю ступни на свернутый в рулон матрас и молюсь о том, чтобы у меня родился сын.
