— Кстати, — подумал Иисус, — ведь само имя «Иуда» означает «Бог да будет восславлен». Может, неспроста этот умный юноше носит такое имя?
На привалах, во время долгого перехода из одного поселения в другое, и перед ночевкой, Иисус учил учеников своих, заодно отрабатывая идеи и слова для будущих проповедей. Не все удавалось, не все доходило до учеников его, кроме, пожалуй, Иуды. Но это было только начало, а сначала всем всегда трудно. Ведь Заратуштра и Будда тоже достигли пророческих высот не в одночасье. А Моисею и вовсе было нелегко: он был хоть и умен, но косноязычен. Но, как известно, со временем умные умнеют, а глупые еще более глупеют. Иисусу же ума было не занимать: дайте только срок!
Иисус часто вспоминал рассказы Фемистокла о Сократе, о его беседах с учениками. Он подумал, что Иуда для него то же, что Платон был для Сократа. С таким учеником не страшно: что бы ни случилось с ним, с Иисусом, Иуда продолжит его учение и не свернет с правильного пути.
Внимательно внимали речам своего учителя окружавшие его ученики, и те, кто приходил на его проповеди — преимущественно простой неотесанный и необразованный народ. К тому же ведь зачастую важно не что говорить, а как это говорить. А Иисус был прирожденный оратор.
Вскоре еще несколько человек присоединились к общине Иисусовой. Боясь, что большое число приверженцев станет неуправляемой толпой, Иисус решил создать иерархическую структуру, которая помогла бы ему держать все в руках: среди всех учеников своих выбрал он себе Двенадцать Апостолов: Петра, в прошлом Симона, брата его — Андрея, братьев Иакова и Иоанна Зеведеевых, Филиппа, Фому, прозванного впоследствии Неверующим, Левия, Матфея-мытаря, Леввея, прозванного Фаддеем, Иуду Искариота, а также новеньких: Варфоломея, Иакова Алфеева, да Симона Кананита, прозываемого Зилотом.
Однажды Варфоломей, соблазнившись на базаре в Беф-Саи, купил потихоньку себе пахлавы на казенные деньги, которые ему выдали для покупки провианта на общину. Будучи обличен, он искренне, едва ли не в слезах, каялся и божился никогда впредь не совершать подобного. Иисус лишь пожурил его слегка и молвил, когда тот покаялся:
— Сказываю вам, что так на небесах у Ангелов Божиих более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии.
Варфоломей был на седьмом небе от счастья: еще бы, его простил учитель и даже похвалил за честность!
Когда все шли, направляясь дальше на юг в сторону Авелмехола, Иуда подошел к Иисусу, шедшему, как всегда, во главе группы своих учеников, и заговорил с ним:
— Правильно ли это, учитель, то, что ты сказал? Что же раскаявшийся грешник лучше праведника? Ведь ты поставил Варфоломея над всеми нами, у кого и помыслов грешных не было…
— А ты считаешь, что Варфоломей заслуживал кары?
— Нет, я говорю не про Варфоломея, хотя и он может извлечь из этого неверный урок… Но не послужат ли твои слова дурным намеком для остальных? Ведь грешить — это свойство натуры. Сам ведь учил: «Солгавший единожды, кто тебе поверит?» А ложь тот же грех! Так что, согрешивший единожды, согрешит и дважды, и трижды… Врун — он всегда врун, вор — он всегда вор, насильник — он всегда насильник. И излечить их может только неотвратимое наказание, которое своей угрозой предотвратит дальнейший грех. Хотя наказание должно быть соразмерено с мерою вины: одного можно пожурить, а другого и в застенок заточить — пусть искупает свою вину. Да и другим будет неповадно делать то, что он совершил.
— Будда учил, — сказал Иисус в ответ, — что есть два тяжких греха: один — это согрешить и не покаяться, а второй — не принять покаяния грешника…
— Я же не говорю, что покаяние не надо принимать, — ответствовал Иуда. — Принимай! Но не делай из раскаявшегося преступника святого, вот о чем я тебе говорю. А то ведь что получается: Греши и кайся! Кайся и греши! Замкнутый круг: не погрешишь, не покаешься, а покаявшись, почему бы опять не согрешить, раз все так легко с рук сходит?
— Ну, ты, конечно прав, Иуда, — произнес Иисус, но допустим, что покаявшийся тем самым дает обет никогда больше не грешить…
— Положим, что он может дать обет не совершать более того же самого греха, да и то… Представь, согрешила женщина, покаялась, а на следующий раз прелюбодействовала с другим уже мужчиной… По ее понятиям это совсем другой грех: в нового-то мужчину она влюбилась!
— Так что ж ты, Иуда, полагаешь, что раскаяние вовсе не нужно?
— Нет, Иисус, я этого не сказал. Но раскаяние — это только первый шаг. Это осознание своего греха. Но за раскаянием должно следовать искупление греха — каждый должен платить за содеянное. Это может быть наказание от людей, это может быть и самонаказание, но без искупления греха, одно само по себе раскаяние ничего не стоит: ты не можешь расплачиваться звоном серебряных монет, покупая что-то, ты должен платить этими монетами…
— Ну, ты, Иуда, занозист, как фарисей! Ладно, ладно! Не цепляйся к словам. Ты понял, что я имел в виду, а я понял, что ты имел в виду, и каждый из нас по-своему прав.
Иисус все больше сближался с Иудой. Этому способствовало и совпадение взглядов на многие вещи, и острый аналитический ум обоих. Иисусу нравились точные и искренние высказывания его нового друга, который не боялся говорить ему правду в глаза, даже если она была и неприятна. В то же время он никогда не упорствовал, если сам был не прав. Нравилось Иисусу и то, что Иуда высказывал свое мнение всегда очень деликатно и тактично: никто никогда не слышал ни одной критической реплики в адрес Иисуса из уст Иуды.
Иисус любил иногда уходить в горы, где находил он отдохновение от мирских забот и от трудов своих праведных. Там можно было в тишине помолиться, или же просто лечь и расслабиться, вперившись в голубую пустоту неба. Иногда он и ночевал в горах, подстелив под себя овчину и положив под голову плоский камень. Он любил лежать, растворившись в темной бездне, звенящей ночными насекомыми, и глядя на звездную пыль, рассыпанную по черному бархату неба.
Правда, на ночевку, как и на поздние вечерние моления, он старался ходить не один, всегда брал с собой кого-нибудь из своих учеников. Он боялся себе признаться, что с детства в нем жил какой-то первобытный страх к темноте и к одиночеству. Сколько не повторяла ему мать, что он сын Божий, он воспринимал это немного как материнское выражение любви, немного как желание выделить его среди других сверстников. Но сыну Божьему, несмотря на все эти уверения, было страшно в темноте, ему мерещились какая-то адская дьявольщина. Но когда он был не один, он очень любил спокойствие безоблачного ночного неба, когда далекие звезды, ласково перемигиваясь, ласково струили свой незаметный свет. Он тогда, и правда, ощущал себя более, чем человеком, он чувствовал себя причастным к чему-то внеземному…
Ученики его любили ходить с ним ночевать в горы.
Обычно он брал двух-трех из них, и они подолгу сидели около маленького едва теплящегося костерка, отбрасывающего приглушенный свет на их лица, и Иисус много рассказывал им интересного и про дальние страны, где он побывал, про свою новую веру, которую он нашел в беседах с мудрыми людьми.
Вот и сегодня, он ночевал на горе вместе с Иудой и Фомой. Все было, казалось бы, как всегда, но Иисуса томило какое-то щемящее, доселе не возникавшее чувство тихой грусти. Может, виной тому была бурно вторгшаяся в Палестину весна? Может, небо было столь необычайно чистым, что звезды светили ярче, чем всегда? Кто знает, кто знает… А разве у вас не бывало никогда такого ощущения?
Утром, когда они поднялись, Иисус с этим необычным чувством тоски по чему-то несбыточному, спустился вниз, где соединился с остальными своими учениками. Собравшись вместе, они пошли в ближайшую синагогу. Синагога была тем местом, где люди собирались молча помолиться или послушать проповеди. Проповедовать могли в синагогах не только официальные церковные раввины. В принципе, каждый мог начать излагать свое мировоззрение, свое видение мира и веры.
Вот и Иисус, придя в синагогу, начал свои проповеди. Его любили за острый ум и за нетрадиционную точку зрения, поэтому вскоре вкруг него собралось довольно много народа. Удобства ради, Иисус вышел с людьми из синагоги и расположился на примыкающей площади. Он сел, сложив ноги калачиком, а остальные, включая его учеников, сели полукругом около ног его, и он учил их.
Тут книжники и фарисеи привели к Иисусу женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, прямо перед сидящим Иисусом, сказали ему:
«Вот эту гулящую мы взяли прямо во время прелюбодеяния. Моисей заповедал нам публично побивать таких камнями. Интересно нам, а ты что скажешь?»
