— Товарищ Сталин, да меня и в дворники туда не возьмут, не то что в заведующие литературной частью.
— А вы попробуйте… Очень вам советую… попробовать.
— Я попробую, но не уверен в успехе.
— Ничего. Мы вам… немного поможем… в этом деле. Кое-какое влияние у нас есть.
— Спасибо, товарищ Сталин.
— Какие еще у вас проблемы?
— Не печатают. Цензура ничего не пропускает.
И тут Сталин, то ли забыв историю, то ли, наоборот, подражая известному прецеденту, повторил фразу, сказанную Николаем I
Пушкину:
— Я буду вашим цензором. Присылайте мне все ваши произведения.
На этом разговор закончился. Булгакова сразу же приняли во МХАТ заведующим литературной частью. Вскоре он написал пьесу "Кабала святош" и биографический роман о Мольере. В этих произведениях Булгаков пытался смоделировать отношения великого художника с абсолютным монархом. Получалась концепция: абсолютная власть спасает художника от произвола тупой толпы, но мучает его и губит собственным произволом. Такова диалектика власти и искусства. Для защиты от черни художник нуждается в покровительстве монарха и одновременно страдает и в конце концов гибнет от его своеволия. Этими произведениями Булгаков искренне пытался примириться с диктатурой Сталина, осознать его как самодержца, найти свое место в системе абсолютной власти и выстроить с ней терпимые для творчества взаимоотношения.
Однако Сталин не одобрил эти произведения, они вызвали ненужные ассоциации и сопоставления с современностью и высвечивали его фигуру как деспота. При этом Сталин не объяснил, чём не понравились ему произведения Мастера. Спектакль о Мольере после нескольких постановок был снят.
Булгаков трудно переживал неуспех этой работы и задумал написать пьесу непосредственно о Сталине, чтобы не путем аллюзий, а путем прямой характеристики этой фигуры добиться расположения монарха. Драматург написал пьесу «Батум» о детстве Сталина, представив его выдающимся ребенком, имевшим замечательные задатки. Произведение было послано на цензурный просмотр Сталина. Создавая эту пьесу, Булгаков впервые совершил насилие над собой, что потребовало известных нервных напряжений, их усугубляло томительное ожидание решения именитого цензора.
Ответа все не было, а из ЦК от Жданова стали доходить неблагоприятные сведения, предвещавшие запрет на постановку пьесы.
Булгаков заболел. Ожидание, неясность, безнадежность усугубляли его состояние. Тогда мхатовцы написали Сталину письмо, которое, кажется, подписали и крупные артисты других театров (помнится, называлось имя Яблочкиной). В письме говорилось о болезни Михаила Булгакова и о том, что он нуждается в помощи. Только вы, товарищ Сталин, писали актеры, вашим авторитетом поддержав Булгакова, можете вернуть ему надежды на творческий успех, поддержать в нем веру в жизнь и спасти от гибели. Зная о вашем гуманизме, о том, что вы являетесь лучшим другом советского театра, мы просим вас помочь в трудные минуты его жизни замечательному драматургу Михаилу Булгакову. Это вернет ему силы и поставит его на ноги. Примерно так писали актеры Сталину. Однако Булгаков был уже не нужен.
Повторилась история с Мандельштамом. Диктатор стремится сломить художника, заставить его написать восхваление божественной особы вождя. Это восхваление войдет в историю или как отражение реальных достоинств, или как свидетельство всемогущества тирана, способного подчинить своей воле любого Поэта и любого Мастера. Когда восхваление написано — дело сделано. И Поэт, и Мастер теперь могут умереть. И не только могут, но и должны, ибо неровен час, опамятуются и найдут в себе силы отречься от невольничьих строк: захотят и успеют отречься от недобровольно и неискренне произнесенной хвалы. И Булгаков умер, умер, не отрекшись от пьесы «Батум» и не воплотив её в сценические образы. Никакого ответа на письмо актеров по поводу Булгакова от Сталина не последовало. Сразу после смерти Булгакова раздался запоздалый звонок от Сталина, возможно, нарочно запоздалый:
"Правда ли, что писатель Булгаков умер?" Неясно, что в этой истории от реальности, что от легенды, в которой, по словам Булгакова, всякий великий писатель нуждается.
Правда и целесообразность
Дело было в 1932 году. Демьян Бедный набрал в «Известиях» кучу авансов, а стихи отдавал сразу в несколько газет.
"Легкая кавалерия" поручила Рыклину написать об этом фельетон.
Опубликовала его стенгазета известинцев «Рулон». Все бы не беда, но фельетон перепечатала ленинградская «Смена». И это бы не беда. Его перепечатали эмигрантские "Последние новости" Милюкова. Бедный пожаловался Сталину, и тот вызвал Рыклина и Гронского. В Кремле их провели в просторный кабинет, усадили за большой стол и дали блокноты и карандаши. Вскоре появились Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович и другие члены Политбюро. Сталин сел среди них. Покуривая трубку и пуская дым сквозь усы, он медленно произносил слово за словом:
— Правильный ли фельетон? Правильный. Мы давно знаем, что Демьян любит деньгу. Ещё до революции в «Правде» мы никому не платили гонорар, а ему платили. Целесообразно ли было печатать фельетон? Нецелесообразно. Не все, что правильно — целесообразно.
Вот, например, Горький приехал из Италии. Мы знаем, как он себя вел. Плохо вел. Есть материалы о его ошибках и плохом поведении.
Правильно ли это? Правильно. Целесообразно ли сейчас вспомнить об этом — нецелесообразно. Так что фельетон печатать не следовало.
(Гронскому). Сколько вы платите Демьяну за строчку? Пять рублей?
Достаточно будет 2 рублей 50 копеек.
Рыклин и Гронский ушли обрадованные, так как ждали жестокого разноса. Сталин не любил Бедного, и это предотвратило его гнев.
Урок гласности
В 1933 году В. М. Весенин и другие журналисты «Крокодила» подготовили интересный материал, разоблачающий ротозейство руководящих должностных лиц. Журналисты специально организовали фиктивный трест «Главметсор», предупредив об этой мистификации органы ГПУ. Трест обрел печать "взамен утерянной" и был призван производить сбор металлолома из "обломков метеоритов", читать популярные лекции о заготовках металлов на основе предсказания места падения внеземных тел. Для выезжающих к этим местам членов далеких экспедиций были получены редкие в те годы патефоны и пластинки. Все бумаги треста подписывал его руководитель с характерной фамилией О. Бендер.
Столь же заметные фамилии носили и другие работники этого учреждения — Коробочка, Хлестаков, Собакевич. Взрослые дяди, завороженные официальными запросами на бланках с печатью, принимали все всерьез. Завершилась мистификация тем, что какой-то умный чиновник заподозрил обман. Но десятки начальников попались. Все они разоблачались «Крокодилом» как ротозеи и невежды, глупцы и головотяпы.
Фельетон получился очень смешным. Его передали в высшие инстанции. Все Политбюро очень смеялось, одобряло, но выпустить в свет без благословения Сталина никто не решался.
Сталин же в это время отдыхал где-то под Сочи. Послали материал к нему. Он посмотрел и сказал: "Какая страшная Россия".
Печатать не велел. Однако приказал наказать конкретных виновников, разоблачавшихся в фельетоне.
Жест великодушия
В начале 30-х годов в городе Нежине жила дочка уборщицы, проявлявшая музыкальные способности, однако у нее не было рояля и она написала об этом Сталину. Через некоторое время девочке прислали рояль. Весь город и все его дальние и ближние окрестности немедленно узнали об этом и бурно обсуждали это событие, что способствовало популярности Сталина.
В те же годы молодой литературовед Ульрих Рихардович Фохт был не у дел, без работы и не мог публиковать свои труды. Он очень переживал это. В 29 лет его парализовало. В неврологической клинике его выздоровление шло медленно. Однажды лечащий врач попросил больного рассказать все обстоятельства его жизни, и Фохт поделился своими бедами. Тогда доктор посоветовал ему обратиться к Сталину. Так как Фохт еще плохо координировал движения, послание с просьбой о помощи написал врач. Затем он, водя руку пациента своей, подписал это письмо. Через несколько дней курьер привез Фохту ответ Сталина, имевший два адреса: Бубнову — копия Фохту. Сталин просил Бубнова предоставить Фохту работу. Фохт пришел на прием к Бубнову, и тот предложил ему или быть его помощником, или идти в Московский областной педагогический институт заведующим кафедрой. Фохт предпочел последнее. Во время этого посещения Фохт совершил оплошность: чтобы секретарша пропустила его к Бубнову, Фохт показал и забыл на столе копию письма Сталина. Так он лишился документа, который на долгие годы мог стать для него охранной грамотой.
