У кого заячья душа — пусть шагает за имамом. Да поможет нам всем всемогущий Аллах!
— Лучше смерть, чем позорный плен! — крикнул стоявший рядом с Васалом Косолапов и выхватил шашку.
В ту минуту поручика невозможно было узнать. Лицо его побелело, глаза метали молнии, он исступленно кричал что-то, размахивая шашкой. Это был подарок имама, и надпись на клинке гласила, что владелец шашки — "герой, искусный в войне и бросающийся на неприятеля, как лев".
Воздух задрожал от гортанных криков уцелевших воинов:
— Умрем, но не сдадимся!
Один лишь Арзу оставался спокоен и не высказывал своих чувств.
На широкой груди его блестели два ордена — "Имам Шамиль награждает этого храброго воина высшим орденом" и "Храбр и мужественен". Орлиный взор Арзу был устремлен вниз, на неприятельские позиции. Он выбирал наиболее уязвимое место для прорыва. За его спиной стоял Али.
— Кенти! Погибнем храбрецами или вырвемся на свободу! — загремел громоподобный голос Бойсангура, который с поднятой в единственной руке шашкой ринулся вниз. За ним бросились оставшиеся воины. Казалось, лавина покатилась с горы, и никакие преграды не смогут остановить ее, настолько неожиданным, неудержимым и стремительным был этот отчаянный бросок горстки храбрецов. Но лишь немногим посчастливилось прорваться сквозь плотное кольцо врагов. Среди проскочивших был и смертельно раненый Косолапов.
Перейдя вброд бурную речушку и убедившись, что неприятель их больше не преследует, воины остановились на короткий отдых.
Косолапов умирал.
— Не падай духом, Жабраил, — сказал Бойсангур. — Всем нам рано или поздно предстоит испить эту чашу.
— Я горжусь своей смертью, храбрый Бойсангур, — с трудом выговорил Косолапов.
— Может, у тебя есть какая просьба? Скажи.
— Если сможете, не оставьте без внимания семью. А сыну расскажите, как жил и как умер его отец…
— Будь спокоен, Жабраил. Пока хоть один из нас будет жив, семья твоя не будет нуждаться ни в чем. И сын узнает о тебе все.
Взгляд умирающего остановился на Васале.
— Ты хочешь поговорить с Васалом? — спросил Маккал.
Он нежно погладил холодеющий лоб боевого товарища. — Я знаю, как трудно человеку умирать вдали от родины, от родной речи.
Но все люди созданы единым Богом, и хотя поклоняются ему по-разному, все они перед ним одинаковы. Не стыдись и не жалей, что переменил ты веру. Давай, поговори с Васалом, раскрой ему душу. Может, мы мешаем? Если так, то отойдем…
— Оставайтесь, Маккал. Мне нечего скрывать от вас. Я чист перед людьми, перед Богом, перед своей совестью. — Косолапов мужественно переносил боль, но говорил торопливо, боясь, что смерть оборвет его. — Ты прав, Маккал, нелегко умирать вдали от родины. Там мои братья и сестра. Там — родина. И этим все сказано. Может быть, в глазах своих соотечественников я и изменник. Но я… Нет, я не был им никогда. Я любил свой народ… свою землю… свой дом… Так же полюбил я и ваши горы. А проливая кровь своих соотечественников, искал не личной выгоды… Человек рожден, чтобы жить вольным… Нас же пригнали на вашу землю, чтобы мы отобрали ее… Когда я это понял, то и решился… Васал… Василий… Вася… Знаю, что и в твоем сердце, как и в сердце каждого беглого… солдата, не гаснет тоска по родине… Я не раскаиваюсь, что позвал тебя с собой в ту ночь. Мы пошли не против нашего народа, Василий, а против тех, кто обесчестил твою мать, твою невесту, кто менял людей на собак…
Косолапов умолк и задышал тяжело, с натугой. Потом застонал, силясь еще что-то сказать, но глаза его потускнели, и он затих.
Василий припал к его груди и разрыдался…
…Дакаш привез Василия в Гати-Юрт. Его приняли в аульскую общину и выделили участок земли. В доме Дакаша состоялся мовлад[31] по случаю принятия Василием мусульманства. Затем Дакаш во всеуслышание объявил, что "с этого дня Васал, сын Лапи, и на этом, и на том свете является его кровным братом, братом его сестер и братом его братьев. И тот, кто нанесет обиду Васалу, будет иметь дело с родом Дакаша".
К сожалению, смерть вскоре унесла Дакаша, и Васал тяжело переживал новую потерю. Братья Дакаша не оставили его в одиночестве, помогли поставить дом, женили. Но, видно, родился Васал не под счастливой звездой. Сколько он ни трудился, как ни бился, а прочно встать на ноги ему не удавалось…
…Не то жалко, что человек родился или умер, что он лишился своих денег, дома, имения, все это не принадлежит человеку. А то жалко, когда он теряет свою истинную собственность — свое человеческое достоинство.
Эпиктет
Васал вышел из-за ограды кладбища, но не пошел домой, а свернул на свое поле. Небольшим был этот участок, но в нем заключалась вся его жизнь. Вот только бы вовремя засеять. А то уже один вид этого несчастного клочка приводит в уныние:
земля потрескалась и заросла бурьяном. Ничего не поделаешь, нужно просить помощи, самому не справиться.
Со всех сторон доносились крики пахарей. Люди работали от зари до зари, торопились засеять свои участки, пока стоят погожие дни.
А вот как ему выйти из трудного положения? Проклятая нищета!
Из России она шла за ним по пятам и здесь, наконец, отыскала.
Кровожадный двуглавый орёл, от которого Васал хотел скрыться, долетел и сюда. Меч и крест держит он в своих когтях. На каждом шагу — могилы, развалины, сожженные сады, вырубленные леса, осиротевшие дети… Повсюду звучит грубая брань — царские чиновники не обходятся без крепкого слова. Хотел спастись Васал от всего этого на Кавказе, да видно, не судьба.
И сюда пришли беззаконие и жестокость, которые вынудили его покинуть родину. Родина… Не выкинешь ее из памяти. Потому-то во сне и разговариваешь на родном языке. И хочется иногда, чтобы такие сны тянулись бесконечно!
Васал заглянул на участок Мачига. Мачиг, чтобы обработать свое поле, впряг в плуг корову и четырехлетнего бычка.
Пятнадцатилетний сын Кюри изо всех сил тянул за налыгач, старшая дочь сорвала голос, погоняя животных, но противоестественная упряжка слушалась плохо. Мачиг навалился всем телом на соху, ибо почва затвердела настолько, что ее почти невозможно было пахать.
— Ассалам алейкум, Мачиг, — приветствовал его Васал. — Да пошлет тебе Аллах обильный урожай!
— Ва алейкум салам! Да не оставит Аллах и тебя, Васал. Кюри, остановись. Пусть скотина передохнет. Ты какими судьбами здесь, Васал?
Мачиг вытащил соху из земли, подошел к Васалу и протянул ему руку.
— Бродил по лесу. Дикий мед искал.
— Нашел?
— Нет, не повезло.
— А что нового дома, дети здоровы? Как чувствует себя Мархет?
Честное слово, Васал, за последние дни я никак не мог выбрать время, чтобы навестить ее, столько дел! Ты уж прости меня.
— Понятно, время-то весеннее. Дети, слава Богу, живы-здоровы.
Младший, правда, как-то заболел малярией, но теперь поправляется. А Мархет по-прежнему мучается. — Васал наклонился, набрал горсть земли. — Я смотрю, дела у тебя идут неплохо.
Мачиг махнул рукой.
— Разве это пахота? По бурьяну соху катаю. Похоже, что поле куры расцарапали. Толку от такой земли мало. На ней урожая так, наверное, никогда и не будет. Еще ни разу не собрал и двух мешков кукурузы с этого поля. А детей полон двор. Будь проклят Хорта, которому я должен. Вон Иса хочет прибрать к рукам твой участок. Так однажды и Хорта заберет у меня этот клочок. Но пока я жив, не бывать тому! — Иса скорее свой затылок увидит, чем мое поле! Мачиг удивленно взглянул на Васала. — Ты что, разве не знаешь, что он уже своих пахарей послал туда?
— На мое поле?
— Да, на твое поле…
…Допоздна не мог заснуть Али, лежал в потемках и все прикидывал, как лучше помочь Васалу. Конечно, многим приходилось в этом году туго. Но у других-то хоть родственники есть. А Васалу на кого опереться? Ни родных у него, ни близких. Одинок, совсем одинок. Семья большая, а как прокормить ее мужчине-калеке?
В прошлом году поле Васала осталось невспаханным. Впрочем, разве только у него? Не более десятка дворов отыщется в ауле, где в хозяйстве имеется пара волов или буйволов. Хотя теперь вроде бы и полегче. Уж по одному-то буйволу или волу имеет почти каждый. Горцам теперь можно свободно ездить в русские станицы. Мир с ними принес пользу. Кто раньше в ауле знал, что такое железный плуг или борона? А теперь они в ауле есть.
