далеко мы ни были друг от друга. Наконец-то у меня явилась возможность написать вам. Столько событий произошло, и хотелось бы обо всём рассказать подробно, но в том нет нужды — мои посланные это сделают лучше, чем способно написать перо. Тем более что поедет в Лондон Блондель, а уж у него воображение и красноречие — не чета моим. Скажу лишь, что и в боевых походах мне не случалось переживать столько волнующих событий за столь краткое время.
В твоём письме, матушка, ты выразила беспокойство о моём здоровье. Вот так новость! Когда же это оно у меня было плохим? Здоровьем я в тебя и молю Бога, чтоб ты и впредь подавала мне в том благой пример. Что до сломанной ноги, то я, по правде сказать, уж позабыл, которая была сломана. Это, само собой, шутка, однако нога действительно давным-давно не болит и даже не напоминает о переломе.
Беренгария! Что же ты так мало написала мне о мальчике? Я хочу о нём знать всё: каковы у него глаза, волосы, что любит он есть и часто ли плачет. (Матушка говорит, что до двух лет я был плаксой! И не хотелось бы верить, да она не мастерица привирать).
Знаю, что сильнее всего вас волнует, когда же мы увидимся. Надеюсь, ждать уже куда меньше, чем мы ждали до сих пор. А большего пока сказать не могу.
И последнее. Мама! Передай разлюбезному братцу Иоанну, что моё терпение истощилось! Если ещё хотя бы раз он посмеет до моего возвращения устроить смуту в какой-либо из частей королевства, если не выполнит хотя бы одного твоего приказа или будет вновь распускать гнусные слухи (не важно — о мнимой ли гибели короля, или о чём-то ином, подрывающем спокойствие в народе), то клянусь моим мечом — я вскоре заставлю его пожалеть обо всех прежних выходках сразу! Не буду грозить ему смертью, потому что он — твой сын, в нас течёт одна кровь. Я не убью его. Но он потеряет всё и не будет прощён, если только теперь же не образумится.
Это всё. Надеюсь, что Господь пошлёт нам скорую встречу и молюсь о ней, потому что знайте: скучаю не менее вашего. Хотя женщины обычно не верят мужчинам, когда те признаются в своей тоске по ним и по дому. Вы все уверены, что нам по душе лишь походное седло. А я так мечтаю взять на колени сына и долго-долго играть с ним, слушая его лепет, не думая ни о каких битвах, ни о каких победах!
Сердце моё с вами, как и всегда, любимые мои!
Обнимаю и молюсь за вас.
Ричард»
Король отложил перо, долго искал глазами песочницу, а найдя, щедро и густо присыпал написанное.
На самом деле ему хотелось написать много больше. Но нельзя. Нельзя доверить бумаге замыслов, от исполнения которых сейчас так много зависит.
В очаге медленно разгорались, треща и слегка дымясь, влажные ольховые дрова. Комнату наполнял их сочный запах, но тепла они давали покуда мало, и у Ричарда явилось желание взять с постели свой плащ.
«Ого! Я становлюсь неженкой! — с досадой подумал он. — Вот они — пять месяцев относительного покоя, стоит только привыкнуть! А ведь на самом деле здесь совсем не холодно».
Но озноб тотчас проник ему под рубашку и мурашками пробежал по спине. Ричард невольно поёжился, стряхивая с письма просохший песок.
И тотчас чьи-то ласковые руки осторожно набросили на его плечи нечто мягкое и тёплое. Пушистый мех приятно защекотал шею.
— Спасибо, Блондель! — проговорил король, не сомневаясь, что в комнату никто не мог войти без стука, кроме его верного друга, и что одному только Блонделю могло прийти в голову принести подбитый мехом плащ, дабы Ричарду было поуютнее в непротопленной комнате. Да и набраться дерзости не подать плащ, а просто так вот накинуть его на короля мог, пожалуй, тоже лишь рыцарь-трубадур.
— Блондель ещё видит десятый сон! Вообще чуть не весь замок спит, будто на всех так подействовало приближение зимы. А ты по-прежнему встаёшь рано!
Голос, произнёсший эти слова, заставил Ричарда взлететь из кресла, в душе изумляясь собственной тупости: только одни руки на свете могли коснуться его с такой нежностью, а он не понял! Однако как это может быть?!
— О, Господи! Мама! Но как ты сюда?..
Элеонора Аквитанская расхохоталась. И тут же, залившись слезами, которых, против обыкновения, даже не пыталась сдержать, кинулась на грудь сыну:
— Глупый мальчик! Больше двух лет не видеть тебя, не слышать твоего голоса... И что же — я могла ждать дольше? Прости, я прочитала твоё письмо, когда стояла у тебя за спиной. А ты и не услышал, как я вошла.
— Я не слышал даже, как опускали мост и как ты по нему проехала. Оглох я, что ли?
Ричард крепко прижал к себе королеву, потом слегка отстранил и всмотрелся в её лицо. Нет, вроде бы не постарела. Те же удивительные изумрудные глаза, украшенные тонкой сеткой морщинок, те же твёрдо сложенные, по-прежнему сочные губы, тот же бронзовый венец волос, сколотых черепаховыми гребнями. Только тончайшая розовая каёмочка вокруг глаз выдаёт и бессонные ночи, и тайные слёзы, которых она за это время пролила бог весть сколько.
— Всё просто, дорогой мой. Я приехала ещё вчера вечером. И встретилась с охотниками, которые поздно возвращались в замок. Сир Эдгар первым меня узнал да так заорал от радости, что у меня конь вскинулся на дыбы. Хорошо, что я не разучилась держаться в седле. Когда прибыли сюда, мне сказали, что ты уже лёг. Наверное — с досады, коль скоро не отправился со всеми на охоту.
— Ну да! — Ричард тоже рассмеялся и поцеловал Элеонору. — Я и не мог поехать. Во-первых,
