И затихнет, прислушиваясь.
- Гу-гу-гу-гу-гу-гу... - отзовется грозно Ненасыть-порог.- А что мне вода бешеная, текучая? Не борюсь я с нею, лишь забавляюсь, копья каменные острые от ила прополаскиваю, нагрудники гранитные от жара своего остужаю...
Полетит по просторам окрестным голос брата старшего. Заговорят-заплещут пороги младшие, уверенным словом брата старшего утешенные, подбодренные.
Притихнет и Будило-порог успокоенный. Но надоест ему, неугомонному, молчание долгое. Снова подает голос брату старшему:
- Го-го-го-го-гой, Ненасыть-порог, брат наш самый старший! Что-то давно не слышу я ржания конского, не замечаю племени скулящего печенежского. Не мор ли какой, случаем, его выморил? Или все в бою полегли?
- Гу-гу-гу-гу-гу-гу...- гремит-раскатывается голос Ненасыть-порога.Нет мора на племя грабительское, бродячее. Из лужи болотной напьется - здоровья не лишится. Не встанет оно на честный бой. Лишь пыль за конями его, как увидит оно, племя -трусливое, своего супротивника...
- Го-го-го-го-гой... Ненасыть-порог, брат наш самый старший! - не унимается Будило-порог неугомонный.- А не видно там хоть издали русичей отважных, не виднеются ли на окоеме челны их легкокрылые? А то надоела уже битва эта бесславная с водой никчемной. Так хочется вволю силой помериться с русичами хоробрыми!..
- Гу-гу-гу-гу-гу...- гремит-грохочет Ненасыть-порог. - Не желай ты боя преждевременного с русичами хоробрыми, отважными, неведомы их силы потаенные, сокрытые. Еще наглядишься и навоюешься, еще натешишься и напечалишься. Вещуны лишь одни знают-ведают, кто в битве навеки поляжет...
Гомонят-грохочут пороги неусыпные, развлекают речью своей властной и величественной ночь мрачную в степи нескончаемой.
Скачет Векша вдоль берега, к гриве коня припав, взглядом острым в темноту всматривается. Конь добрый попался, быстрый, как ласточка: ярок повстречается - перескочит, река - вплавь кинется, на берег вынесет.
Засветлело на востоке, облака заалели. Вот-вот и солнце выглянет. Впереди дубрава засинела. Не та ли то дубрава, где печенеги его схватили, в неволю продали? Она, она - предательница. Остановил Векша коня, вскочил в чащу, как серна всполошенная. Развернул кусты - выглянул, нет ли погони? Нет, никого не видать. Ближе подошел к реке - и на глаза слезы навернулись. Узнал он берег знакомый, хотя много времени утекло... А вон и волок... Эге, одни головешки от него. Снова сожгли его лютые враги земли Русской - печенеги.
Зачерпнул в ладони воды прохладной, что из края родного течет, напился вволю, и словно бы сил ему вода эта прибавила.
Напоил и коня печенежского, пастись пустил. Потом уже и сам заглянул в кожаные торбы, к седлу притороченные.
Снаряжала печенега, видно, добрая жена, всего положила вдоволь: сыру, конины сушеной, семечек каленых.
Не осуди, прости меня, жена чужая, что не вернется к тебе муж, к деткам - отец!.. Жил он, властитель твой, корыстью неправедной, сердцем глух был к горю чужому. Что было Векше делать: не убей гадюку - она тебя ужалит...
Солнце уже взошло, все выше и выше вверх поднимается, зайчиками-лучиками пугливыми порхает по зеленой листве, на свет ясный выманивая.
"Чего, - подумал Векша, - день долгий в глуши этой тратить? Пойду по опушке, дорогу на ночь высмотрю..."
Обогнул дубраву, ползком на холм вылез. Степь безлюдная в дымке прозрачной. Только птицы над нею парят. Сбоку
Днепр-Славутич поблескивает, путь к отчизне серебром устилает. И вскипела в молодце удаль: "А что мне, человеку вольному, степи этой бояться? Даже если и увидят печенеги, издали за своего примут. Одежа на мне ихняя". Меч кривой о камень наострил, подпруги на коне поправил и полетел, как на крыльях. Цветы, травы в стременах венки ему вьют, дух степи горячий в лицо, грудь бьет...
Весь день без передышки мчал. Не заметил, как и вечер на землю опустился. Стреножил коня, пустил его выбирать себе корм по вкусу, сам улегся на траву.
Предчувствуют ли родные, что он рвется, птицей летит к ним? Или, может, уже и не надеются увидеть его, считают мертвым? Где они теперь, как живут?..
Раньше, бывало, об ту пору мама, посыпав терновыми колючками стежки к кринице, пообтыкав ими все входы и выходы со двора, чтобы злые духи не бродили там ночью, идет в хижину готовить вечерю. Пока варится, печется, отец ложку деревянную вырезает или снасти ловецкие ладит. Векша же сеть рыбацкую плетет.
Нет у них уже ни снастей ловецких, ни сетей на рыбу... Пустое, зато конь теперь будет. Приведет Векша этого вот коня печенежского, приучит его к работе. Можно бы снова понемногу хозяйство заводить, но ведь подать... Удалось ли отцу заплатить ее? Ой, нет, пожалуй, и он, и мать уже в холопах...
Прискачет Векша в Киев, поклонится Куделе, умолит его выручить из беды, дать взаймы на откуп, а там уж как будет. Неужели гость откажет?
Можно бы еще и Яниного отца попросить. Но будет ли у него что дать, сами, видно, не в роскоши живут. А впрочем, может, Яна его уже и забыла - столько времени прошло... Если же забыла - на глаза ей он не появится... Надо сначала разыскать Путяту в Киеве, он, верно, жив остался, и расспросить его обо всем.
Трижды уходил Даждьбог в свой терем, трижды останавливался Векшана ночлег, трижды подхватывался рано поутру, чтобы дальше во весь опор скакать. Скачет все берегом, берегом, зорко вглядывается в даль, подставив грудь свежему ветерку, на травах душистых настоянному. А даль та - безлюдная, ясная. Вот такой бы ему путь до самого дома!
Но нет, не к тому шло... На четвертый день видит Векша - в степи травы густые вытоптаны, земля рудая копытами конскими побита. А вот и стая воронов кружит, каркает над ложбиной широкой. Не побоище ли какое там произошло?
Подскакал - и ужаснулся: все большие ложбины заняло племя печенежское неисчислимое. Поддался-таки хан уговорам царя греческого - теперь силы свои собирает, чтобы саранчой на землю русскую тайно налететь.
Знает ли люд родной про эту беду? Готовится ли встретить врагов лютых как положено?..
Завернул Векша коня в объезд ложбин, ударил его ногами в бока. Рванул конь с места, земли, казалось, не касались его копыта, птицей мчался, ветер обгонял... Но не смог обогнать ночь темную: споткнулся и упал камнем, изнеможенный, в высокую траву. Упал и Векша в беспамятстве, землю с разгона обняв...
Поднял его ветерок предрассветный, прохладный. Глянул: конь стоит рядом, в дорогу просится, далеко справа Днепр широкий плывет, в него речка небольшая вливается, а в излучине меж Днепром и речкой курган высится, за ним лесная полоса чернеет.
Не те ли это леса-пущи, где украина земли родной? Не тот ли это курган высокий, где русские дозорные недремно днем и ночью отчизну сторожат?
Она, конечно, она!.. Вон и дозорец на вершине виднеется. Там уже родная земля, родные люди!..
И охватила Векшу такая радость - слезы выступили на глазах. Вскочил на коня, вымахнул из трав густых, высоких. И так ему петь захотелось! Ведь с тех пор, как в полон попал, ни разу не пел веселой голосистой песни. Только грустные, печальные. И то потихоньку, чтобы никто не слыхал.
Пасла девица утку,
Размечталась не в шутку,
Потеряв птицу, хватилась,
Стала искать - заблудилась!
Ой гой-гой, и Лада,
Стала искать - заблудилась.
Выбрела в поле - машет,
Там ее милый пашет,
Поле пашет да плужит,
По своей девице тужит.
Ой гой-гой, и Лада,
По своей девице тужит!..
Но не вовремя эта песня из груди его вырвалась. Разбудила она стражу печенежскую, затаившуюся в травах у межи русской. Увидели печенеги всадника-одиночку и стремительно поскакали к нему.
Глава шестнадцатая
ВЫСОКИЙ КУРГАН
Только начало светать, когда сменилась стража на кургане. Стоит на вершине рыжеусый дозорец, потягивается со сна, воздух свежий утренний полной грудью вдыхает и в степь глядит.
Но что это - спросонок глаза запорошило? Чудится, словно в дали над травами четыре птицы летят. Да все низом, низом, а вверх не взлетают.
Протер глаза, перевел взгляд на землю заречную Переяславскую, туманами утренними окутанную, на дальнюю Киевскую поглядел, где боры от края до края синеют, как тучи над окоемом, - все обычно, никаких птиц. А глянул в степь, все тех же птиц увидел.
- Подойди-ка сюда! - крикнул он дозорцу, хлопотавшему у огня.- Погляди еще и ты свежим оком на поле.
Тот подбежал немедля, уставился вдаль, приложив руку козырьком ко лбу.
- Видишь что-нибудь?
- Вижу. Птицы не птицы, и зверей таких нет, чтобы из травы настолько были видны...
Переглянулись, помолчали. Между тем немного посветлело. Вот-вот и Даждьбог улыбнется с неба.
- Нет, - сказал взволнованно рыжеусый.- Не птицы то и не звери. Печенеги к нам на конях скачут.
- И правда они, теперь и я вижу, - отозвался огневик.
