- Слава! - Слава! - Слава! - Слава!..
Гульба многолюдная, пышная. И хотя Векше тоже и весело, и мило на вольной волюшке, среди людей родных, в Киеве любимом, не пьет он княжеских медов и браг, на угощения и не взглянет, а все бродит среди киевлян, в лица их пристально вглядывается, ищет кого-то.
Но разве легко найти тут, в этом водовороте, где смешалось столько горожан и ратных людей, сколько зернышек в маковке.
И все же нашел! Увидел хмельного Путяту, кинулся к нему, обнял крепко, медведь бы не выдержал таких объятий, целует на радостях.
Путята остолбенел, уставился на Векшу.
- Перун меня побей, ты это или только призрак твой?..
- Разве же призрак на люди показывается? - тряс Векша Путяту.- Очнись! Скажи: все живы-здоровы?..
- Погоди-ко, дай опомниться, - хлопал глазами Путята.- Так это в самом деле ты, Векша?.. Братик мой!.. А я тебя иска-а-ал... Когда ты меня у печенега отбил, побежал я за мечом. Схватил да мигом тебе на помощь, хотел тебя вызволить. Я туда, я сюда, а от тебя и следа не осталось... Так где же ты был?..
- Потом об этом. Скорее говори: все живы?
- Живы, живы... Куделя снова в Царьград подался. Хотел еще раз меня с собой взять, но я заупрямился, сказал: "Не поплыву больше, хоть голову сними!.." Служу дома, у того же Кудели... А у тебя, гляди-ко, и усы отросли! Осунулся только и почернел с лица...
- О моих не слыхал?..
- Как же, как же, слыхал! Живы они! А ты боялся... Куделя обходит теперь десятой дорогой твою весь и мне заказал навещать... Просился - не позволил. Зато стрельник не забывает. Он к отцу твоему ездил не раз. Вот и недавно был. Помог недоимки уплатить. Рассказывал - старики тоскуют очень. Считают, что ты погиб. Тем летом, как ты в полон попал, кто-то там передал Куделе о тебе весть, а больше вестей не было. Решили: погиб. Одна Яна твоя тому не верит, истоптала ходаки, бегая, всех расспрашивая. О, у нее верности не меньше, чем красоты!..
- Будь же ты счастлив за радость эту! - от всего сердца воскликнул Векша.
- Так, может, и по ковшику меду перехватим за нашу встречу? Вон там угощают всех, кто хочет. Князь печенегов в степи прогнал. Говорят, хотели тишком напасть, но какой-то беглец из Греччины загодя сообщил. Ты не слышал об этом?
- Да слышал.. - улыбнулся Векша.
- Ну, так пойдем.
- Не могу, друг. Завтра встретимся. Бывай! - И исчез в толпе.
Сияет свет в тереме Игоревом. По всем углам светильники горят, во дворе, на воротах, в проходах факелы пылают. На пир победный собрались бояре, дружинники знатные Киева стольного.
Прибыли гости и из ближних земель - Переяславской, Черниговской, Древлянской. Сидят они, разряженные, на скамьях длинных, коврами устланных, вокруг столов дубовых, яствами, напитками заставленных, ждут слова хозяина мудрого.
И Векша там на краешке скамьи примостился. Но неохотно как-то поднялся со своего места Игорь... Бросил взгляд на Векшу, хмуро на гостей глянул, изрек:
- Сказать вам, мужи мои верные, радоваться нам нечему. Отцы, деды наши воздвигали славу Руси, а мы, лишь богам благодаря, от пастухов полуголых едва спаслись. Ворвись печенеги внезапно в Киев, мог бы он в руины и пепел превратиться... А говорил же я вам не раз: оставаться ли Руси здесь, - указал на помост десницей, - а потом и на солнце-поле снова выйти к морю Синему или на срам наш в трясины и болота древлянские да кривицкие назад отступать и осесть там печерицами? Пути-дороги водой и долами в земли чужинские за свои считать или, может, дань за них до скончания века платить кагану поганому? Будет ли Царев град и впредь словом-клятвой пренебрегать или, может, мечи наши вынудят его уважать то слово?.. Но прежде надобно забыть и ныне и присно вражду и усобицу в доме своем, зажить мирно, в согласии, как живут зерна в колосе едином. Тогда-то сможем соединить силы наши, как Днепр-Славутич реки соединил! И как ему, Днепру могучему, не страшны теперь ни поля знойные полуденные, ни пороги-горы каменные, так и нам тогда сокупно не страшен будет ни один ворог. Воистину же сказано: одно дерево буря легко свалит, а леса буйного вовек не одолеет... Помыслим же о том, мужи мои лучшие, а там и совет будем держать!
Замолк Игорь, стоит, обводит глазами гостей. Все сидят недвижно, головы опустив.
- Поднимем же эти чаши, - взял князь со стола серебряную чашу, за ним взяли свои чаши гости, - за богов наших добрых, за землю Русскую со стольным Киев-градом!
Зазвенели чаши, задрожал терем от возгласов громких. Пили еще за Игоря, за князей сиверского, переяславского, древлянского. А когда захмелели все, привели отроки в терем старого-престарого седого гусляра, усадили на почетное место, чтобы всем было видно, было слышно его. Пробежал гусляр пальцами по струнам звучным, начал неторопливо сказывать, басовитым напевом наговаривать давнюю полянскую думу-сказку про лес и поле, про их извечную вражду.
Векша слушает думу-сказку, и лес ему Русью представляется, а поле дикое ордой хищною печенежскою.
Когда закончил гусляр, снова поднялся Игорь-князь, молвил:
- А теперь почтим вон того молодца, - кивнул на Векшу.- Это он нам вовремя весть подал о черных замыслах Царьграда.- И, собственной рукой налив ковш, передал его Векше.
Поклонился Векша князю, пригубил ковш и поставил на стол.
- Что, тебе меды мои не по-вкусу? - разгневался Игорь.- К царским, видно, привык?
- Нет, великий княже, - смутился Векша, - горькими были меды на чужбине. А твои хоть и сладки, да пить мне их негоже.
- Почему? Скажи!
- Чту, князь, я твой обычай, почти и ты мой, древлянский. Не годится у нас хмельным являться на очи своей лады.
- Те-те! - зашелся веселым смехом Игорь, а с ним и гости. Отсмеявшись, к Малку, князю древлянскому, обратился Игорь: - Правду он молвит?
- Правду, - подтвердил, улыбнувшись, Малко.
- Когда же тебе к ней идти надо?
- Пойду хоть сейчас, коли отпустишь, великий княже.
- Я не перечу. Иди к своей ладе. Только не забудь про наш уговор.
Сияет огнями терем княжий, сияет и весь Киев-град, ночь темную в день ясный обратив. Радуются киевляне, что беда от них отступила. Одно лишь подворье в проулочке подгорном мрачно, с соседними жилищами радостью не делится. Тоскует, печалится там дочка, а с нею заодно и отец и мать. Дотлевает у девицы-красавицы надежда ладо свое встретить, увидеть. А без него и радость для нее не в радость, свет белый не мил.
Второе лето проходит, как поплыл любимый в чужую сторонку, и по сю пору нет его.
Подал когда-то весть печальную, путы железные слезами обливая, и нет с того времени просвета.
Не слышат соседи в том дворе ни смеха звонкого, ни песни девичьей веселой.
Обещал, лебедушка, прощаясь, привезти дары красные. Не надо ей никаких даров, сам бы вернулся. Ой, какая же она недобрая, та чужая сторона, коли братика родного забрала навеки, а теперь и суженого...
Не идет к девице сон в эту ночь. Лежит в постели белой, сорочку милого слезами обливает - одна она только и осталась от любимого на память.
Но вот слышит: постучал кто-то в ворота раз и другой, да нетерпеливо так.
"Может, беда с кем приключилась?.." - подумала, вскочила, зажгла лучину, разбудила отца.
Вышел отец, сразу же и вернулся. Успокоил:
- Подорожный на ночь просится. А пустить боязно...
Не сдержалась, укорила:
- Неужели людская нужда меньше нашего страха? Может, и мой где-то вот так стучится в сердце каменное...
Отвел подорожный коня своего в сенник, расседлал, корму подкинул, в горницу ступил, до земли с порога поклонился:
- Здоровы будьте! Узнали меня или, может, уже и забыли?..
Гай, гай, да разве ж забудет кто ладо свое милое?!
