Влево, под крайним окном к роялю, сидела за чайным столом высокого роста пожилая женщина, еще сохранившая свежесть лица и всю выразительность ясного открытого взгляда — это была Мирославцева; она встала и ласково приветствовала графа, сейчас взошедшего в ее комнату.
— Милости прошу, неожиданный гость, — сказала она, — услышав о вашем приходе, я тотчас поспешила познакомиться; общее горе сближает: в этой хижине должны быть все друзья.
— Благодарю бога, — отвечал Обоянский, — что, избавясь от опасности заблудиться в этом лесу и, может быть, погибнуть от руки врага, имею еще приятнейший случай умножить собою число ваших телохранителей; нас двое: я и служитель мой; мы оба можем владеть оружием и оба не имеем пристанища; я смею покорнейше просить вас, сударыня, дозволить нам остаться здесь, пока представится мне малейшая возможность, не подвергаясь явной опасности, отправиться по делам моим; если вы откажете, то я не вижу никакой надежды к спасению: по несчастию, я имею при себе акты на большой капитал, составляющий все мое достояние; скрыть их я не могу; и буде нахлынувшие на землю нашу гости и оставят мне жизнь, то мои акты и деньги будут наверное их добычею.
— Останьтесь, ради бога останьтесь, — сказала Мирославцева, стараясь успокоить встревоженного гостя своим ласковым голосом, — будем делить общую нашу безопасность, если, как стараются меня уверить, она действительно надежна; если же угодно будет богу посетить и нас несчастием, то разделим и несчастие вместе же. Я могу поручиться вам за честность людей, нас окружающих, следовательно, вы должны быть спокойны насчет пожитков ваших.
Заняв указанные подле стола креслы, напротив своей привлекательной хозяйки, граф удовлетворил любопытству ее насчет своего путешествия:
— Я имею дело с Московским банком, — сказал он, — обстоятельства необходимо требовали моего личного присутствия; я оставил Малороссию, не подозревая ни малейшей опасности, но, прибыв к Смоленску, едва не сделался жертвою злодеев. По милости одного священноархимандрита, к которому я имел рекомендательное письмо из Полтавы, укрылся я на некоторое время в его обители; но мне изменили; и если бы не обязательная помощь его, то я был бы уже нищим. После сражения, когда войско наше оставило Смоленск, я не успел попасть за обозами, ибо это отступление было неожиданно, и принужден был таким образом разделить судьбу братии священной обители. Нам поручили надзор за ранеными; десять дней я был свидетелем их тяжких страданий, на одиннадцатый же архимандрит открыл предательство и предостерег меня. Он выпроводил меня из развалин города и, как на единственное к спасению средство, указал на этот бор, советуя держаться днем на восток, а ночью на два созвездия, которые дал нам заметить; он доказывал, что мы выберемся по этому направлению на Дорогобужскую дорогу, а там уже поручал нас милости божией. Слава богу! Мы нашли более, нежели осмеливались надеяться: нашли безмятежную пристань от ужасной грозы, готовой разразиться над нашими головами. Конечно, — продолжал граф, которого глаза внезапно омрачились задумчивостию, — конечно, я останусь теперь в бездействии, но это уже неизбежная судьба. Буду подкреплять себя молитвою и уповать на милосердие Отца Небесного.
Он умолк. Мирославцева не знала, чем бы утешить доброго старца, с такою доверчивостию ей предавшегося; она тоже молчала, придумывая сказать что-либо к его успокоению, относя скорбь его к остановке дел, столь пагубной иногда для коммерсанта, — как вдруг послышались легкие шаги по другой комнате, дверь отворилась, и перед глазами Обоянского явилась София.
— Это моя дочь, — сказала Мирославцева, — вот наш новый друг, — продолжала она, обращаясь к ней.
Граф встал; но взор его, как бы пораженный каким незапным явлением, дико устремлен был на нее.
— Ах, — воскликнул он, подняв к небу и глаза и руки, — боже праведный! Какое разительное сходство с бедной моей дочерью!.. Простите меня, сударыня, простите это изумление осиротелому уже двадцать лет отцу… Такого сходства двух лиц я не видывал в жизни моей!
— Если этот случай вас так печалит, — сказала тронутая София, смотря на слезы, текущие струями по мужественному лицу старца, — если вам грустно видеть черты, сходные с чертами вашей дочери, то я не буду показываться без вашего на то согласия. — Обоянский не мог ничего отвечать ей; он закрыл лицо и рыдал. Благородный отец, — продолжала она, — эти слезы делают честь вашему сердцу! Успокойтесь. Смотрите: я сама плачу. — Она положила ему на плечо руку; прекрасные глаза ее наполнились слезами. — Она сирота, — сказала с чувством мать, — у нее давно уже нет отца: итак, у вас нет соперника любить ее.
Граф не отвечал; он затряс седой головой своей и, с глазами, зажатыми платком, удалился в слезах из комнаты.
Странная встреча сия подействовала грустно на общество друзей; мать и дочь были растроганы. Обоянский взял слугу своего и вышел с ним в лес.
Уже было около трех часов дня, но граф не возвращался. Мирославцева приказала Антону поискать его по лесу, опасаясь, не заблудился ли бедный купец-странник. Синий Человек, взяв с собой, по обыкновению, двух собак и вооружась рогатиной и ружьем, отправился за ворота.
— Сумасшедший старик! — ворчал он про себя, обходя окрестности. — В его ли лета карабкаться по этим кочкам и буграм; здесь того и бойся, что набредешь на логовище зверя, без собаки немудрено, или завязнешь по пояс в болото, потому что вода уже выступила.
Часа два ходил он по всем направлениям, не отыскивая следа беглецов; наконец, при выходе из чащи кустарников, в глубину леса простиравшегося на запад, собаки его бросились вперед, и скоро услышал он вдали голоса их, окликавшие человека; на сделанный свист одна из них воротилась, другая же осталась у своей добычи, но лаять перестала; по следам четвероногого проводника Антон начал пробираться в глушь и скоро усмотрел своего гостя сидящим под толстою сосною.
— Ну, батюшка Борис Борисович, — начал Синий Человек, — какой вы тревоги у нас наделали! Боитесь ли вы бога: заходить в такую даль, без проводника и без оружия.
Граф улыбнулся и протянул ему руку:
— Прости меня, любезный Антон, — отвечал он, — признаюсь, я сам начинал робеть; и хотя твердо был уверен, что не заблудимся — у меня память хороша на это — но задал нам страху медведь: походка его раздавалась по лесу очень невдалеке: он как будто следил нас.
— Здесь много всякого зверя, — сказал Антон, — и потому без оружия ходить не следует. Теперь будет его еще больше: с мест, поднятых водой, он сюда же будет жаться. Пойдемте-ко домой; с моим ружьем и собаками можно идти смело.
Расстояния до хижины Синего Человека, от места, где теперь он находился с гостем своим, было не более двух верст. Около семи часов вечера зашумел над головами путешественников сраставшийся гуще и гуще торжественный лес, проросший высоким можжевельником, укрывающий давнишний приют странного Антона. Почти в темноте, от слившейся тени, пробираясь по кочкам, между коими влажность никогда не высыхала, начали они подыматься на небольшую возвышенность, посреди которой стояло таинственное обиталище, видимое только пустынным птицам и небу.
Когда надобно уже было отворять ворота, Антон сказал Обоянскому.
— Борис Борисович, я слышал о найденном вами сходстве в нашей барышне с покойной вашей дочкой. Как же вы думаете: не станет ли это тревожить вас, когда будете с ней вместе?
— Нет, — отвечал решительно граф, — я обдумал это, добрый Антон, и уверен, что когда буду чаще видеться с дочерью твоего покойного господина, то это сходство будет еще величайшим для меня наслаждением.
— То-то, — продолжал первый, — а если вы почтете это для себя тягостным, то кроме того, что мой покой весь к вашим услугам, барышня велела мне вас уверить, что она не потяготится нимало оставаться в своей комнатке в то время, как вы будете у барыни.
Обояиский повторил еще раз уверение в своем мужестве, и калитка отворилась; они вошли на чистый и просторный двор, окружающий жилище Синего Человека.
Мирославцева вышла сама навстречу к прибывшим. Она взяла графа за руку и повела к себе в комнату.
— Вы не увидите сегодня моей дочери, — сказала она, приветно улыбаясь, — мы будем одни; вам подадут сюда обедать: вы должны порядочно проголодаться.
Накрытый стол с одним прибором стоял посреди комнаты, и старик, сколько ни уверял, что не чувствует ни малейшего аппетита, принужден был сесть за стол, съесть кусок жареного и выпить стакан вина. Обед был молчалив, кроме нескольких тщетных попыток Обоянского уговорить Мирославцеву, чтоб не лишала его удовольствия видеть Софью; он не поддерживал совершенно разговора, которым хозяйка, по-видимому, хотела было развеселить его. Встав из-за стола, он поспешил обратиться с прощальным поклоном к своей ласковой собеседнице, но его уходу решительно воспротивились.
