Джейн старательно обучали тактике «сдержанности», которой сама Анна пользовалась между 1527 и 1532 годами.
«У нее не было большего сокровища в этом мире, чем ее честь, и она предпочла бы тысячу раз умереть, только бы не запятнать ее…»[107] и т. д.
Когда Генрих проявил полную глупость, послав ей дорогой подарок и письмо, она вернула и то и другое с выражениями нижайшего почтения и покорности, но с демонстративной непреклонностью. Если бы Джейн была предоставлена сама себе, она вполне бы могла стать любовницей короля весной 1536 года, но это не устроило бы Эдварда или его вновь обретенных друзей. Влияние этого заговора против короля оценить нелегко. Шапуис, который умел уловить любой сигнал, ошибался, говоря, что «дни наложницы сочтены» и что король «сильно влюблен в Джейн» и серьезно обсуждает перспективу женитьбы на ней. С другой стороны, существует множество свидетельств, относящихся к концу апреля, что влияние Болейнов при дворе было еще очень сильным и что система этой фракции еще работала вовсю. Одним из декретов, получивших одобрение короля от 14 апреля, было выведение города Линна в Норфолке из-под юрисдикции епископа Норвича, и вскоре после этого он был присоединен к владениям графа Уилтшира, который также получил выгодную аренду, по милости короля, в Ралее в Эссексе.
Даже такие просители, как граф Уэстморленд, все еще обращались за милостями к королеве. Если ее звезда близилась к закату, то было немало высокопоставленных наблюдателей, которые этого не замечали. В политическом отношении Анна и ее сторонники оборонялись, но их способность к эффективному отпору должна была зависеть от способности королевы удержать или восстановить привязанность и уважение своего мужа. Такая картина этих трех критических месяцев от февраля до апреля весьма приблизительна, но скорее всего дело обстояло таким образом, что она продолжала воздействовать на мужа своей всемогущей магией, пока его страсть не превратилась вдруг в ненависть, и тогда его уговорили уничтожить ее, пока его настроение не переменилось.
Такое всегда могло произойти, пока не было принца, способного утихомирить нервы Генриха, но обстоятельства толкали его к окончательному решению, которое, как кажется, было скорее политическим, чем личным. Император все больше нуждался в дружбе англичан, и раз Екатерина умерла, он был склонен наладить отношения с господствующей при дворе партией. К марту он, по-видимому, убедил себя, что наилучший способ защитить Марию, за которую он чувствовал ответственность, — это не вражда, а дружба с Анной. Он удержал Павла III от обнародования отлучения Генриха и дал понять, что он готов признать второй брак короля в обмен на признание Марии законной наследницей. Выставленный аргумент «bonafide parentum» был не таким вызывающим, как могло показаться на первый взгляд. Он также имел, с точки зрения Карла, особое преимущество в том отношении, что лишал Генриха всякой возможности развестись с Анной, чтобы жениться во Франции. Возможно, он не принимал Джейн Сеймур всерьез, а возможно, его ввели в заблуждение, как часто бывало в прошлом, собственные расчеты. Кромвель, который всегда старался укрепить отношения с императором, был податлив, а Болейны, чувствуя нового и важного союзника, дали положительный ответ[108]. Возникли некие протокольные «любезности», отсутствие которых в отношениях между Анной и Шапуисом всегда казалось подозрительным, и об этом начали говорить. Король, однако, имел собственные представления о том, какую сделку он собирается совершить, и ни о каких условиях, подразумевавших даже частичное примирение с Римом, не могло быть и речи. Это обнаружилось не сразу, и оба, Шапуис и Кромвель, были сначала введены в заблуждение его поведением. Когда предложения императора были сформулированы, Генрих разгневался и потребовал, чтобы Карл извинился за свое прошлое поведение по отношению к Екатерине и Марии, и предложил всего-навсего ратификацию существующих соглашений.
К концу апреля ситуация стала чрезвычайно сложной. Требование извинения, выдвинутое королем, — это был, вероятно, встречный ход, от которого он вполне мог бы отказаться в обмен на молчаливое признание всего, что он совершил, включая его разрыв с папством. Чтобы извлечь из этого пользу, Анне необходимо было бы оставаться на месте. Законность Марии была бы тогда признана без каких-либо дипломатических уступок. В то же время Генрих исподволь подталкивал Франциска I к тому, чтобы в свою очередь оказать давление на императора в надежде, что сделает Карла более уступчивым по отношению к английским требованиям. Такая игра была, однако, очень опасной, потому что Франциск хранил копию папского письма против Генриха, которому Карл не дал ходу, и был готов предъявить ее, если король ясно даст понять, что движется в сторону императора. На какое-то время Кромвель, как кажется, почувствовал себя проигравшим. Его отношения с Анной резко обострились, возможно, потому что она считала, будто он одобряет увлечение короля Джейн Сеймур. Вследствие этого он оказался в опасной близости к тому положению, в которое прежде попал Уолси. Если Анна падет, друзья Марии могут оказаться достаточно сильными, чтобы добиться его отставки за поддержку, которую он прежде оказывал Анне. С другой стороны, если она удержится, то в будущем скорее станет его врагом, чем другом. Более того, Кромвель не верил, что Генриху какой бы то ни было ценой удастся сохранить союз с императором, который обязывал бы Карла признать его главенство над церковью, и, возможно, он в этом отношении был прав. К тому же он, вероятно, верил, что Анна побуждает короля принять нереалистические условия, чтобы укрепить свои собственные позиции, и считал, что она надеется таким образом оказать услугу Шапуису. Поэтому он решил, примерно к 20 апреля, включиться в большую политическую борьбу и переметнулся на другую сторону[109]. При всей той огромной пользе, которую Кромвель приносил королю, он не помог контролировать придворную партию. Он хотел руководствоваться жизненно важными интересами, и на этой стадии он верно рассудил, что силы настолько равны, что его ошибка может иметь решающие последствия. И вновь оказался прав.
Именно из-за деликатности политической ситуации и переменчивости отношений Генриха с Анной ее враги нанесли такой удар. Короля следовало убедить, что она виновна в чудовищном и непростительном предательстве. Сама страсть, которая придала их союзу такую политическую мощь, была использована, чтобы его разрушить. Все, включая Анну, знали, что колебания настроений могут вызывать отчуждение Генриха, но прежде такие колебания были кратковременными и быстро сменялись пылким примирением. Вот почему было так важно, чтобы обвинение против Анны было самым серьезным, дошло бы до него как можно скорее, со всеми теми преувеличениями, на которое способно причудливое воображение. Гнев и ощущение собственной незащищенности могли сделать короля легковерным, подозрительным и мстительным. В то же самое время ее замечательная личность и природа ее сексуальной тактики означали, что она не склонна искать развлечений на стороне, как и ее предшественница. Жестокость, проявленная по отношению к ней, была крайней мерой, которой она опасалась. Для Кромвеля, однако, падение Анны означало лишь половину дела. Это могло бы попросту навлечь на него месть консерваторов. Во-первых, он попытался наладить отношения с теми, кого называли «арагонской партией», и с партией Сеймуров, чтобы создать объединенный союз против Болейнов. Вторая часть плана секретаря была точной и глубоко секретной. К этому времени он знал о Генрихе то, чего не могли понять консерваторы. Присутствие или отсутствие Анны уже не могло изменить положения короля как главы церкви. Следовательно, уничтожение королевы не означало бы возобновления переговоров с папским двором и вовсе не обязательно укрепило бы отношения с императором. Кромвель был рад, что Мария и ее друзья обольщаются на этот счет. Чем больше они старались, тем более уязвимыми они становятся для его второго удара. Сеймуры не имели особой поддержки у консерваторов, и после смерти Анны Джейн и ее семья непременно создадут новую правящую фракцию, с которой он будет работать.
Томас Кромвель, первый граф Эссекс (14857-1540) (по картине Ганса Гольбейна). Его влияние на короля оказалось решающим при заключении Анны Болейн в Тауэр в 1536 годуПрежде чем Кромвель к ним примкнул, консерваторы, находившиеся в составе тайного совета, не придумали, кажется, ничего другого, как уговаривать Генриха развестись с Анной и примириться с Марией — совершенно наивная позиция, которая показывала, насколько они недооценивали и королеву и ее партию. Между 18 и 25 апреля секретарь, однако, срочно попытался завоевать их доверие, вероятно, воспользовавшись для переговоров услугами Шапуиса. Значит, план, исполнение которого принадлежало прежде всего ему, должен был быть составлен именно в эти дни, хотя, возможно, заготовки погребены в мусоре придворных сплетен, курсирующих еще с января. Как сумели убедить Генриха в том, что он живет рядом с вероломной изменницей, остается неясным, несмотря на огромное количество исследований, появившихся недавно в связи с этими событиями. Почти наверняка к этому имел какое-то отношение выкидыш Анны, но это не могло стать решающим фактором, потому что король все еще официально поддерживал свою жену и признавал ее положение незыблемым вплоть до четверга пасхальной недели. Возможно, Кромвель поговорил с повитухой, которая должна была внимательно осмотреть плод после выкидыша, и решил, что ее слов достаточно, чтобы предупредить Генриха, что он был избавлен от рождения урода и все были слишком напуганы, чтобы ему об этом сказать. Эта история вовсе не должна была быть правдивой или даже правдоподобной, чтобы убедить короля, если он находился в подходящем настроении. Если такой историей воспользовались и она была полностью или в основном сфабрикована, то это может объяснить внезапное изменение поведения Генриха, а также отсутствие каких-либо более весомых доказательство, кроме намеков и недомолвок, во время происходившего суда[110]. Подобная интерпретация превращает короля в легковерного осла, но трудно совсем отбросить такой вывод, какая бы версия событий ни была принята. Для того времени сообщение об уродстве непременно заставляло предположить адюльтер или инцест, так что если Генрих проглотил такую наживку, то совершенно неудивительно, что он сразу сделал соответствующие заключения.
