Три года ждали туркменские джигиты перемен в жизни, но она не менялась. С осени, едва наступали холода и астраханский флот становился на зимовку, Берек-хан поднимал свой отряд в седло и отправлялся на Куму. Оттуда джигиты разъезжались по почтовым станциям и ожидали дипкурьеров из Астрахани. В первые годы после открытия почтовой дороги много по ней ехало военных и казённых людей. А теперь поуменьшилось. Курьеры с секретными донесениями почти не появлялись. Теперь больше ехали то в Дербент, то в Баку на смену своим товарищам молодые офицеры. Оттуда тащились раненые и больные. Туркмены принимали их в своих юртах: давали ночлег, угощали чуреком и чаем и провожали до следующей почтовой станции. Однажды Берек-хан, возвратившись со стороны Астрахани на Куму, сказал джигитам: «Царствующий внук Петра Великого тоже умер». Все замолкли, не зная, как вести себя при этом сообщении, и всё-таки один из джигитов спросил: «Берек-хан, это хорошо или плохо?» — «Никто этого не знает, — отозвался Берек-хан, — потому что никто не знает, кто теперь будет русским царём».
Смерть Петра Второго породила небывалое смятение в калмыцкой степи. Вновь вскочил в седло внук Аюки Дондук-Омбо и понёсся по улусам, возглашая, что царский лизоблюд Церен-Дондук незаконно владеет властью; калмыцкий трон, согласно завещанию, принадлежит Дондуку-Омбо! Произошли стычки и пролилась кровь. Преследуя друг друга, отряды калмыков не раз вторгались на Маныч и Калаус к туркменам. Летом Церен-Дондук, остановившись с отрядом в ауле Берек-хана, теряя терпение, воскликнул:
— Этот волчонок не даст мне спокойно жить и управлять калмыками, если я не скручу его длинные руки! Дорогой друг Берек, терпение моё иссякло: поеду в Астрахань и попрошу у губернатора солдат.
— Разумно ли? — усомнился Берек. — Молодые тайдши переходят к Дондуку-Омбо, это верно. Но знаешь ли ты, что астраханские чины — Кикин и Бакунин — нарочно натравляют на тебя молодых тайдшей? Разве тебе не ясна их хитрость: «Разделяй — и властвуй?» Калмыки убивают друг друга, а Кикин радуется…
— Другого выхода у меня нет…
— Может, и нет, но из всех зол надо выбирать меньшее. В Астрахань поедешь — ничего не добьёшься. У самого Кикина солдат нет. Войска у генерала Матюшкина. Генерал тоже солдат не даст без приказа царя, а царя совсем нет, приказывать некому. Советую тебе, Церен-Дондук, поехать в Казань, к Волынскому. Волей Аллаха этот человек опять заимел большие крылья, генералом стал, губернатором. В Казани много офицеров и солдат, и все ему подчиняются. Если один боишься к нему ехать — поедем вместе…
Совсем было собрались они в путь, осталось только верблюдов навьючить да коней оседлать, и вдруг — русские в аул едут. Подъехали всадники поближе — узнал Берек-хан Нефёда Кудрявцева. С ним рядом здоровый и мордастый, в синем кафтане и шляпе господин. Берек-хан поднапряг память и вспомнил, что видел его в доме Волынского. И всадники в красных жупанах — слуги Волынского. С ними ещё сотни две казаков. Церен-Дондук воодушевился, а Берек-хан радостно засуетился:
— Русские говорят: «На ловца и зверь бежит». А как ты думаешь, отчего такая поговорка сложилась? От того, дорогой Церен-Дондук, что есть такая неведомая сила, которая властвует над всеми людьми. О ком думаешь — тот тоже о тебе думает. Ты о Волынском думал — он тоже о тебе подумал и решил узнать, как живёшь, в чём нуждаешься.
Всадники подъехали, соскочили с коней. Нефёд Кудрявцев, уже в чине подполковника, отечески, как старых друзей, обнял калмыка и туркмена. Обступили аульчане приезжих, подошли и воины Церен-Дондука. Берек-хан пригласил всех на тахту, а подполковника Кудрявцева и его краснолицего спутника повёл в белую юрту, Церен-Дондук вошёл вместе е ними.
— Садитесь, господа, — Берек-хан подал гостям подушки, и сел сам. — Ешьте, пейте, чем богаты — всё ваше. Винограду и арбузов в это лето много. Корма на пастбищах тоже хорошие — молодняк здоровый растёт! мяса много будет, шерсти тоже.
— Ты об овцах, Берек-хан, а мы о лошадях потолковать приехали, — остановил сладкоречивого хана Кудрявцев. — Познакомься вот, это мажордом казанского губернатора, Кубанцем зовут… Но ты кличь его Васей, ибо при слове «кубанец» калмыки и туркмены за сабли хватаются. Кубанские ханы — недруги ваши и наши, но Василий Кубанец никаких связей — ни родственных, ни приятельских — с ними не имеет. Приехал он от самого казанского губернатора, и потому сам скажет, что от тебя надо.
— Губернатор наш после того, как воцарилась на престоле российском императрица Анна Иоановна….. — начал Кубанец, пронзив туркменского хана чёрными глазами.
— Вах-хей! — воскликнул Берек-хан. — Оказывается, уже есть, а мы и не знали! Как же так?
— А так, что живёте в дикой степи и ни о чём не ведаете. Ладно, молчи и слушай, что будет сказывать господин мажордом! — приказал Нефёд Кудрявцев.
— Ну, так, с воцарением Анна Ивановны решил наш благодетельный губернатор заняться коневодством. Но желает разводить коней не каких попало, а только чистых арабских и кабардинских кровей. Десятка два таких скакунов не мешало бы раздобыть на первый раз. Надобно подобрать жеребцов помоложе, а ещё лучше — жерёбых кобыл. Вы, туркмены, — великие лошадники, разбираетесь в породах, вот Артемий Петрович и приказал шге! «Езжай к Берек-хану, он тебе нужных скакунов раздобудет».
— Вах-хей, — почесал затылок Берек хан. — Арабских жеребцов очень мало. На всём Кавказе их не больше десятка… А с кабардинцами у нас вражда. Джигиты их постоянно нападают на наших чабанов… Двести— триста овец за один год мы потеряли.
— Ну, Берек-хан! — уныло произнёс Кубанец. — Мне рекомендовали тебя как самого храброго джигита и верного друга России, а ты не очень-то дорожишь своим именем. Отбрось к дьяволу всякие предрассудки! Да и непонятно мне, для чего тебе жалеть Кабарду, если она за твоими овцами с гор спускается?
— Ладно, Вася, мы подумаем, как найти тебе двадцать кабардинских коней. А пока ешь-пей, и ни о чём не думай…
Оставив гостей с Церен-Дондуком, туркменский хан вышел и велел собраться джигитам в соседней юрте. Сошлись по неписанному закону он-беги — десятники, среди них сын хана Арслан, ему недавно исполнилось восемнадцать, но с отца ростом, степенный и малоразговорчивый. Слово у него — на вес золота. Джигиты, гораздо старше его, сразу поняли, что замена растёт Берек-хану достойная. Да и хан, едва Арслану исполнилось пятнадцать и появился пушок над верхней губой, стал брать его с собой в поездки. Арслан за это время успел побывать не только на Куме и в Астрахани, но и на Святом Кресте и в Дербенте. Три года, постоянно вращаясь среди русских казаков, среди каспийских мазуров[8] и калмыков, Арслан научился свободно объясняться с офицерами и солдатами. Оружие — пистолеты я фузеи — знал в совершенстве, саблей владел не хуже опытного джигита и на спине неосёдланного коня держался, словно на ковре. Берек-хан мечтал увидеть сына в треуголке и кафтане, в звании прапорщика, но знал, что некрещёному среди царского офицерства вряд ли найдётся место. Католиков цари к себе принимали, а людей магометанской веры — нет: всё от того, что беспрестанно велись войны с турками. Садясь на ковёр перед джигитами, Берек-хан посмотрел на Арслана и подумал: «Если соберём двадцать кабардинских коней, попрошу Васю поговорить с губернатором, может, возьмёт Арслана в военную школу». Берек-хан выждал, когда успокоятся и смолкнут джигиты, возбуждённые встречей с русскими казаками, засучил рукава, поднял ладони, скользнул ими по бороде:
— Помолимся, правоверные, Аллаху, и благословит он нас на праведные дела… Казанскому губернатору Артемию Петровичу, о котором вы много слышали, потребовалось двадцать кабардинских скакунов или жерёбых кобыл. Сумеют ли мои джигиты взять коней в табунах, пасущихся в горах Кавказа?
В ответ раздался одобрительный гул множества голосов; и Берек-хан, удовлетворённый, широко улыбнулся:
— Тогда завтра же отправляйтесь в горы и пригоните двадцать самых лучших коней! Отряд поведёт Нияз-бек, помощником у него будешь ты, Арслан… Аминь…
Берек-хан поднялся и вновь отправился в белую юрту.
Здесь между подполковником Кудрявцевым и Церен-Дондуком шёл нелёгкий разговор о защите правителя калмыков. Нефёд с кислой миной на морщинистом лице втолковывал калмыку:
— Сложно всё это, Церен… Во-первых, ты, хоть и получил грамоту от Волынского на правление, в ханской достоинство пока ещё не возведён… Да и неизвестно, примут ли тебя все улусы? В наше переменчивое время лучше ничего не начинать. Опять вспыхнут кровавые стычки, а разнимать вас некому. Войскам царским и там жрать нечего, а вклинятся они в калмыцкую степь, вовсе с голода околеют.
— Ай, Нефёд, зачем туда-сюда глазами бегаешь? Дондук-Омбо заплачет — ты его защищаешь; Церен-Дондук заплачет — ты Церена защищаешь, а надо защищать правду, — обиженно проговорил, словно пропел, калмыцкий правитель. Дай мне тысячу солдат — я наведу такой порядок в степи, что все русские барыню запляшут.
