— Кеплер… — прошептал он и вздохнул.
— Вы чего-нибудь хотите, отец? — спросил Тюге и поправил ему подушку.
— Кеплер здесь? — тихо спросил Браге, как бы очнувшись от глубокого сна.
— Я здесь, учитель, — негромко ответил Кеплер, подавшись вперед, чтобы больной его увидел.
— Ты здесь, Иоганн? — На изможденном лице Браге появилась и исчезла слабая улыбка.
По имени он называл Кеплера лишь в минуты душевного волнения, желая этим смягчить резкость былых вспышек, изгладить из памяти друга свою раздражительность, которой он восстановил против себя почти всех близких. Но Иоганн терпеливо переносил его вспышки и капризы — он понимал, что за ними кроется мудрое спокойствие… Спокойствие, глубина, мудрость. Кеплер умел прощать людям слабости. И Браге любил его за эти качества, за его долготерпение, любил даже сильнее, чем своих родных.
— Это хорошо, что ты здесь, Иоганн, — продолжал Браге. — Я хотел тебе сказать, чтоб ты продолжил мои наблюдения. Дарю тебе все свои записи… Ты только их продолжай… Докажи, кто прав.
Разговор его утомил. Дыхание стало частым, пот обильно выступил на лбу.
— Отдохните, учитель, — ласково сказал Кеплер и погладил горячую руку друга. — Я обещаю вам, что буду продолжать ваши наблюдения и приложу все силы, чтобы доказать, кто из вас прав…
Есениус пододвинул скамейку к постели больного и взял его за руку. Он едва нащупал пульс. Сердце слабело.
— Как вы себя чувствуете, дорогой друг? — спросил он, хотя прекрасно знал, что это лишний вопрос и что больной не может дать на него ответ. Надежды уже не было.
Браге медленно повернул голову и с минуту молча смотрел на Есениуса.
— И во сне и наяву вижу все время одну и ту же картину: будто нахожусь в березовом лесу, затопленном водой… Вода такая чистая, как бывает лишь весной, когда тают снега и все ручьи выходят из берегов. Вода разливается по лугам и лесам… Всюду слышно ее журчание… и вдруг мне кажется, что я это совсем не я, а одно из тех деревьев… одна из тех берез… Все это так странно и непонятно… И все же красиво…
Браге умолк, дыхание его успокоилось. Казалось, он уснул, и никто из присутствующих не осмелился вывести его из этого состояния, являвшегося не чем иным, как переходом от сна к смерти. Но он и сам еще вернулся к ним.
Браге открыл глаза и взглядом подозвал к себе Тюге.
— Вы чего-нибудь хотите, отец? — с нежностью спросил сын.
— Да, — ответил Браге, — я хотел бы кое-что продиктовать. Возьми бумагу и карандаш…
Тюге исполнил распоряжение отца. Все вокруг думали, что Браге собирается продиктовать дополнение к своему завещанию. Но он неожиданно удивил всех.
— С самого начала моей болезни меня волнует стихотворение, которое я сочинил, — тихо заговорил Браге и снова с минуту помолчал. — Пиши, Тюге, я буду диктовать.
Все со страхом поглядели на больного. Не сошел ли он с ума?
Но нет. Уже первые слова стихотворения убедили всех, что Браге действительно сочинил перед смертью стихотворение.
Медленно и выразительно диктовал он, стараясь, чтобы сын успел записать каждое слово.
Стихотворение было посвящено разлуке с близкими.
С волнением слушали присутствующие эту лебединую песню. В минуты душевного покоя Браге любил обращаться к поэзии. И сейчас, когда близилась его смертная минута, он понял, что ум его уже не сможет передать потомкам что-нибудь новое, до сих пор не известное, чего еще не было в его сочинениях. Ум отдал уже все. Оставалось сердце, наполненное возвышенным чувством любви к людям, словно соты — медом. Любви было так много, что он не мог унести ее с собой. Пусть хотя бы немного останется в этих слабых строфах.
Когда Тюге отложил бумагу со стихотворением, больной еще раз обратился к сыну:
— Почитай мне, Тюге…
— Библию? — спросил Тюге и посмотрел на полку с книгами, стоящую у дальней стены обсерватории.
— Еще рано… Почитай сперва из Бэкона. Из Роджера Бэкона.
Кеплер и Есениус снова переглянулись. Неужели его так утомило стихотворение, что он снова впал в лихорадочное состояние?
Тюге также не понимал смысла этой просьбы и растерянно глядел то на отца, то на Кеплера и Есениуса. Браге заметил их недоумение. С трудом приподняв голову, он указал на полку с книгами:
— Там в верхнем ряду, третья слева… это она.
Тюге выполнил волю отца и снял с полки нужную книгу. Она называлась: «Epistola Fratris Rogerii Baconis de secretibus operibus artis et natural et de nullitate magiae»[19] Впервые ее издали в 1552 году в Париже, хотя написана она была еще в 1260 году. Некоторые страницы книги были заложены цветными закладками, свисавшими, как из требника. Вероятно, так Браге отметил места, к которым часто возвращался.
— Читай по заложенным страницам, — приказал Браге. — Но только то, что отмечено на полях карандашом…
Тюге раскрыл книгу на первой закладке, придвинул к себе поближе свечу и стал медленно читать:
— «Велико число средств, с помощью которых мы можем обратить в бегство и уничтожить неприятеля, не прибегая к оружию и не соприкасаясь с его войсками. Например, мы можем воздействовать на обоняние вражеских солдат, отравив воздух; но есть и другие способы — стоит человеку прикоснуться к предмету, как он погибнет…»
Кеплер и Есениус знали эту книгу. Им были известны безумные пророчества ученого францисканца, жившего в XIII веке. Кто мог поверить предсказаниям, из которых за три с половиной столетия ни одно не подтвердилось? Так считали оба ученых и удивлялись тому, что умирающий попросил читать ему именно эту книгу. Ну, допустим, из Аристотеля или Птоломея… Но из Роджера Бэкона?
Между тем Тюге перевернул страницу и продолжал чтение:
— «С помощью науки можно соорудить такие механизмы, которые заставят корабль двигаться без усилий гребцов, причем с огромной скоростью, хотя управлять им будет лишь один человек. Точно так же можно построить быстро катящиеся коляски, и ни одно животное не будет их тащить.
Возможно также выстроить и машину для летания: человек сидел бы внутри ее и управлял аппаратом, который заставлял бы крылья хлопать по воздуху».
Больной слушал сосредоточенно, с интересом. По всему было видно, что все эти предсказания хорошо ему известны. Но почему он возвращается к ним сейчас, в последние минуты своей жизни? Неужели он верит в них?
Да, Тихо Браге верит, что пророчества Бэкона исполнятся, его вера тверда, как скала, на которой стоят устои грандиозного оста. Моста, повисшего над бездной трех столетий. Но мост еще в достроен. Есть только один пролет. Другой перекинут в будущее: от Тихо Браге куда-то в беспредельную даль грядущих берегов. Даже он, Браге, не видит его конца. Но необъяснимое чувство подсказывает ему, что там, на этом другом конце моста, роится мир, в котором осуществятся предсказания Бэкона.
— «Можно было бы построить аппараты, с помощью которых люди без опасений ходили бы по дну морей и рек».
«Глупые сказки, противоречащие данным науки», — так думают про себя Есениус и Кеплер. И все же, как и Браге, они внимательно слушают то, что читает Тюге. Они рады, что бурная фантазия Бэкона успокаивает больного, отвлекает его мысли от болезни, уносит его в мир нереальных вещей и невыполнимых желаний…
— «Вполне возможно так составить прозрачные стекла, что весьма малые и удаленные предметы смогут стать близкими; на невероятно большом расстоянии мы сможем прочесть совсем маленькие буквы, а звезды приблизить настолько, насколько нам это понадобится. А можно так составить стекла, что самые большие предметы будут казаться крохотными, а крохотные — самыми большими».
Кеплер снова бросил взгляд на Есениуса. Но на этот раз в его взгляде было не сомнение, а надежда.
— Вы слышите, Иоганн? — ослабевшим голосом спросил Браге, до сих пор не прерывавший чтения ни словом, ни вздохом, словно его здесь и не было. — «…Звезды приблизить настолько, насколько нам это понадобится». Подумайте об этом, Кеплер… Вы можете себе представить, что это могло бы значить для нашего дела?.. Для вашего… — поправил он себя.
И в этой поправке, в замене слова было столько умиротворенности и мужественной покорности судьбе, что глаза Кеплера наполнились слезами. Желая скрыть свое волнение, он отвернулся.
— Да, учитель, я приложу все усилия, — сказал Кеплер, и голос его дрогнул.
Сомнения Кеплера начинают рассеиваться. Во всяком случае, последнее предсказание кажется ему реальным, по всей вероятности, его можно будет осуществить. Ведь рассказывают же некоторые ученые, приехавшие из Италии, о падуанском профессоре Галилее, который уже сделал попытку построить прибор, составив вместе несколько увеличительных стекол, — телескоп. Удалось ли это ему? Или не удалось? Кто знает…
Между тем Тюге читает последнюю из отмеченных статей. В ней говорится о том. что ученые всего мира должны объединиться и общими усилиями создать книгу, в которой будут собраны все сведения о Вселенной.
