— Да, учитель, я приложу все усилия, — сказал Кеплер, и голос его дрогнул.
Сомнения Кеплера начинают рассеиваться. Во всяком случае, последнее предсказание кажется ему реальным, по всей вероятности, его можно будет осуществить. Ведь рассказывают же некоторые ученые, приехавшие из Италии, о падуанском профессоре Галилее, который уже сделал попытку построить прибор, составив вместе несколько увеличительных стекол, — телескоп. Удалось ли это ему? Или не удалось? Кто знает…
Между тем Тюге читает последнюю из отмеченных статей. В ней говорится о том. что ученые всего мира должны объединиться и общими усилиями создать книгу, в которой будут собраны все сведения о Вселенной.
Молодой Браге закрывает книгу и кладет ее на стол. В комнате воцаряется молчание. Постепенно в ней собираются и остальные члены семьи: жена, дочь София, второй сын Йорген и будущий зять Адам Фельс. Тенгнагель и его супруга сейчас за границей.
— Подойди ближе, дорогая моя Кристина, — подозвал жену Браге и взглянул на нее помутившимся взором. — И чем только мне отблагодарить тебя за все?.. Ты такая хорошая… такая… как хлеб.
Кристина склонилась над его горячей рукой и хотела ее поцеловать. Но Браге отнял руку и с трудом подняв ее, погладил Кристину по голове.
— Пусть прольется твоя доброта на головы наших детей, как благодатный дождь… А теперь можешь читать из другой книги.
Тюге взял со стола Библию. Он раскрыл ее и стал читать:
Уходят воды из озера,
и река иссякает и высыхает:
так человек ляжет и не встанет;
до скончания неба он не пробудится
и не воспрянет от сна своего.
На минуту он остановился и посмотрел на отца. Ему показалось, что отец едва заметно кивнул головой. Тогда Тюге продолжал чтение:
…прежде нежели отойду — я уже не возвращусь —
в страну тьмы, я сени смертной.
в страну мрака, каков есть мрак тени смертной,
где нет устройства.
где темно, как самая тьма…
Пока Тюге читает, Браге лежит неподвижно. Кажется, что он спит. Но вот сын снова прерывает чтение. На этот раз Браге уже не настаивает, чтобы тот продолжал. Наступила смертная минута.
Еще раз обращается к собравшимся старый орел. Не раз он смело бился своими могучими крыльями о небесные стены, а теперь, бессильный, умирает. Губы его шепчут:
— Закон Вселенной — гармония… Принцип гармонии положен в основу мироздания. — Небесные тела подчиняются этому закону и беспрекословно ему следуют… И только человек восстает против него, ибо хочет гармонию заменить хаосом… Но во Вселенной нет места для хаоса… Поэтому человечество раз и навсегда должно взяться за ум и отказаться от своего желания жить в хаосе. Пусть оно заменит это желание желанием жить в гармонии и любви.
Браге помолчал, потом прошептал еще несколько слов:
— Ах, если б не оказалось, что прожил я зря!
Все ждали, что он продолжит свою мысль. Перерывы в речи были очевидными признаками приближающейся смерти. Поэтому никто не удивился, что он замолчал. Замолчал надолго… Они все ждали, ждали… И вдруг порывисто вскочил Есениус и подошел к больному… И тогда все поняли, что произошло.
Если бы в эту минуту на полуоткрытые губы Браге опустилась пушинка, она бы не шевельнулась.
Орел умер.
Он лежал перед большим распахнутым окном с широко раскрытыми глазами, устремленными в осыпанное звездами ясное октябрьское небо. В его остекленевших глазах уже не было жизни, но в них еще отражался кусок того неба, которое он не раз наблюдал, полный сил и энергии. Ах, если бы с помощью волшебной системы стекол Роджера Бэкона все это небо уменьшилось до размеров его зрачка….
Как было бы замечательно, если б последним взглядом он вобрал в себя всю Вселенную, а Вселенная в ту же самую минуту взяла бы его к себе, чтобы слиться с ним в единое целое, где нет ни начала, ни конца, в таинственный круг, где встречаются рождение и смерть, прошедшее и будущее, где нет ни радостей, ни горя, ни человеческих страстей, ни слабостей, где господствует лишь возвышенный, непреложный закон гармонии.
Есениус потерял своего наилучшего покровителя при императорском дворе. Он простился с покойным, произнеся траурную речь в Тынском храме, где совершался погребальный обряд. Останки императорского астронома были похоронены в этом же храме.
Однако со смертью Браге приглашение Есениуса ко двору в качестве личного врача императора осталось в силе. Гофмейстеру и главкому камердинеру все было известно, и они познакомили нового врача с условиями его работы. Условия были вполне приемлемы: жалованье — тысяча двести золотых в год и разрешение лечить кого угодно из лиц дворянского сословия, что вместе с другими заработками сулило приличное дополнение к сумме, выдаваемой из императорской казны. Строго запрещалось лечить людей не родовитых, в особенности евреев. Что же касается врачебных обязанностей, то с ними Есениуса должен был познакомить доктор Гваринониус — главный врач императора.
Имя Христофора Гваринониуса пользовалось во врачебном мире большим авторитетом. Его слава была равна, пожалуй, только славе Парацельса. Сам папа приглашал Гваринониуса в Рим и уговаривал стать его личным врачом. Но Гваринониус отверг заманчивое предложение и вернулся к своему пражскому владыке. Возможно, его решение было продиктовано не столько преданностью императору, сколько тем, что в Праге, в доме на Градчанской площади, он имел собственную и весьма прибыльную врачебную школу, которая называлась «Academia medicus».
Есениус без труда нашел дом Гваринониуса.
От слуги, который отворил дверь после троекратного удара тяжелым железным молотком, изображавшим змею Эскулапа, Есениус узнал, что Гваринониус сейчас читает лекцию. Слуга спросил, по какому делу пришел пан посетитель и настолько ли оно срочно, чтобы вызвать доктора из лекционной комнаты.
Есениус ответил, что готов подождать.
Он опустился в глубокое кресло с высокой резной спинкой и стал смотреть на дверь, из-за которой слышался громкий голос лектора. До Есениуса донесся текст латинских стихов:
Si vis incolumem, si vis te reddere sanum,
Coras pelle graves, irasci crede profanum…[20]
Ведь это «Regimen sanitatis», основной медицинский труд салернской школы, наставления которой вместе с наставлениями, изложенными в «Compendium salernitanum», должны знать на память слушатели медицинских факультетов всех университетов.
Услыхав знакомые стихи, Есениус улыбнулся про себя и невольно стал шепотом повторять их вслед за лектором. Основные лечебные правила:
«Будь умеренным в потреблении вина, меньше ешь, и ничто тебе не будет во вред.
Избегай послеобеденного сна… Если выполнишь эти правила, будешь долго жить.
Позаботься главным образом о трех вещах: о веселых думах, об отдыхе, о скромной пище».
Знакомые слова воскрешали в памяти знакомые события. Сколько лет прошло с тех пор, как он сам слышал эти правила, а впоследствии, на экзаменах, повторял их? Не так уж много — чуть-чуть более десяти лет. А между тем сколько он забыл за это время! Теперь все снова возникает в его памяти. И вот ему кажется, что он сидит в большой аудитории Падуанского университета, в кругу своих соучеников, которые съехались в Падую со всех уголков Европы. Он слышит слова профессора, читающего лекцию. И из всех смешных и забавных историй вспоминается одна. В аудиторию входит знаменитый хирург и анатом Фабрицио дель Аквапенденте. Он сообщает слушателям, что завтра будут казнить преступника. Падеста, верховный правитель города, согласился отдать труп казненного университету для учебных целей, для анатомирования. Профессор спрашивает у своих слушателей, согласны ли они принять предложение падесты: хотят ли анатомировать человеческое тело — corpus humanum, или свиную тушу — corpus suis. Слушатели как по команде стали кричать: «Corpus suis! Corpus suis!» — дополняя свое требование топотом ног. И только один студент, немец Пфеферкорн, известный своим прилежанием, высказался за «corpus humanum». Однако несколько оплеух и тычков в бок при дополнительном «внушении» помогли ему понять значение слова «солидарность». Дело в том, что анатомирование свиньи приносило студентам двойную пользу: во-первых, студентов учили, как это было тогда принято, узнавать отдельные органы, правда, сличая их с теми, что были нарисованы в учебнике «Anatomia porci», а во-вторых, после они устраивали добрую пирушку и вдоволь наедались той же свинины.
Голос вдруг умолк, и сразу исчезли воспоминания.
Распахнулись двери, в них появился высокий седовласый старик с гордым взглядом. За ним, оживленно беседуя, высыпала группа молодых людей.
