Посещал и благотворительные музыкальные вечера. Ей удалось привлечь звезд первой величины: Артуро Тосканини, его зятя Владимира Горовица, Бруно Вальтера и конечно же несравненного Сергея Васильевича.
Теперь в русском клубе, что находился в западной части Манхэттена, можно было встретить не только князя Кудашева или князя Разумовского, но и посольских, чего раньше невозможно было представить. Но там царствовала Луиза со своим Виталенькой.
Ее жизнь тоже волшебно изменилась. И дело было не только в том, что ее фото печатали газеты, что появились деньги (ей назначили очень солидный оклад), служебная машина, а в том, и это было для нее главным, что открыла в себе новые удивительные способности. Она обожала свою работу, совершенно не тяготилась ею, хотя часто приходилось задерживаться в офисе допоздна. Единственное, что заставляло спешить домой, — это сводки из России, которые передавали в одиннадцать. Ради них она даже уходила из «Метрополитен-опера», где у нее была ложа.
Ее совершенно не раздражали суховато-напряженные и чуть медлительные помощницы вроде ее секретарши-квакерши Цепоры, их энтузиазм и преданность искупали все.
А энтузиазм был огромный. На Пятой авеню в витрине ювелирного магазина «Старая Русь» хозяин выставил картину «Русские казаки в Берлине. 1814 год». Внизу большая надпись «Повторится ли история?» У витрины всегда стояли люди и обсуждали дела на русском фронте.
Но это ладно! В конце концов Золотницкий привлекал внимание к своей торговле, а вот что только в Нью-Йорке пятьсот человек помогали совершенно бесплатно — это был подлинный энтузиазм.
Начальства над ней по сути не было никакого. Иногда Луиза давала дельные советы и еще реже просила оставить в примерочной у «Мэйсиз» условный знак.
Какие-то свои дела делал через Комитет Сергей Николаевич Бурнаков, она не вникала. Нет, один раз попробовала: он попросил крупную сумму на поездку в Калифорнию, она мялась, жалась, тянула с ответом. Он пришел элегантный, улыбающийся, но глаза смотрели жестко. Пошли на ланч и за ланчем вдруг спросил: «Вы, кажется, поклонница и знаток „Фауста“? Во второй части есть одна замечательная фраза. Ее говорит Мефистофель. Позвольте вам напомнить: „Вы думаете, что вы управляете своей судьбой? Нет, вами управляют“. Здорово сказано, да?»
Она распорядилась выдать просимую сумму и больше не отказывала никогда. Правда, и обращался с подобными просьбами Сергей Николаевич очень редко.
Да не редко, а всего лишь два раза, теперь-то можно признаться себе — два раза. И это оба раза совпало с известием о чьей-то смерти. Один раз покончила с собой в Сан-Франциско бывшая возлюбленная блистательного Бобби, который к тому времени уже заправлял где-то в пустыне созданием чудовища. Другой раз — неожиданно умер от сердечного приступа деятель компартии, переметнувшийся к спецслужбам.
Тогда промелькнула даже не догадка — тень догадки, отодвинула, запретила себе додумывать — глупость, совпадение. Теперь другое дело. А тогда она была слишком занята работой и поездками к Генриху.
В ней остался такой разбег, такая недочерпанная жажда деятельности, что по приезде она решила продолжить работу Комитета, но уже на родине. Ведь зерно, медикаменты и одежда продолжали поступать. Она могла гордиться — механизм был так хорошо отлажен ею, что работал без нее.
Про зерно и медикаменты ей сразу ответили, что ими занимаются специальные ведомства, а одежда — пожалуйста, она может принять участие в распределении.
Никогда не забудет первого визита в какой-то мрачный, покосившийся особняк на Полянке. Она нарядилась: туфли на каблуках, косынка от «Шанель» и все такое.
В огромной комнате с лепниной, бывшей когда-то бальной залой, сидели тетки. Все почему-то — или ей показалось? — в одинаковых вязаных жилетах, стянутых на талии вязаными же шнурками. И тетки были одинаковыми — не улыбающимися, с одинаковыми прическами-валиками надо лбом и одинаковым выражением злобного недоброжелательства в глазах.
Делами заправляла носатая особа с визгливым голосом. Звали ее Клавдия, и она все время куда-то спешила, хотя именно здесь, в этой унылой комнате, было ее рабочее место.
Все выглядело странно: ей не объяснили, в каком качестве она здесь находится, и у нее было ощущение нежеланной гостьи. Кротко терпела неделю, а потом попросила посмотреть бумаги, чтобы знать, кому и как распределяется помощь.
— Вы ничего в этом не понимаете, — отрезала Клавдия.
Она проглотила хамство и объяснила, что в Америке она занималась более трудным делом — собирала эту помощь и посылала в Союз, так что она вполне в курсе.
Клавдия злобно швырнула бумаги на стол. Выяснилось обстоятельство возмутительное: вещи сдавали в комиссионные магазины, а потом распределяли помощь, но уже деньгами.
Состоялся неприятный разговор, она объяснила, что такая система в корне противоречит самой идее.
Клавдия смотрела остановившимся змеиным взглядом и молчала.
Чтобы успокоиться, прийти в себя, развеять отвратительный осадок, решила пройтись пешком. На Большом Каменном мосту ее догнала тихая сотрудница, кажется, Лариса Павловна. Она единственная не носила приютской жилетки.
Поговорили о погоде, о том, что на мосту всегда ветер, а в «Ударнике» больше нет танцев под оркестр перед вечерними сеансами, зато в универмаге на втором этаже продают отличные фильдекосовые чулки. Лариса Павловна была из «бывших», это она сразу поняла по мягкости интонаций и старомодной шляпке с вуалеткой.
Когда темы погоды и ассортимента универмага были исчерпаны, она сказала.
— Не странно ли, что вещи сдают в комиссионки? Их полагается раздать. И хлопот меньше.
— А вы не понимаете почему? — Лариса Павловна отвернулась, придерживая шляпку от ветра.
— Нет, не понимаю.
— В комиссионных дают деньги.
До библиотеки Ленина дошли молча. Лариса Павловна отправилась в метро, а она вышла на Арбат.
Вдруг вспомнилось, как Генрих однажды сказал: «Если бы я родился русским, то смог бы приспособиться к жизни в этой стране». Интересно было бы посмотреть. Но приспосабливаться приходится ей. И еще вспомнила, что неподалеку, кажется, где-то в районе Новопесковского, в двадцатые был маленький концлагерь для проституток. Их там перевоспитывали. Они как раз «родились русскими» и пытались приспособиться к жизни.
Как-то июльской ночью двадцать третьего они с Деткой возвращались из Дорогомилова и на Арбате почти застали ограбление ювелирного магазина Кроля. Около дома двенадцать — много милиционеров и длинный черный автомобиль самого начальника Стельмаховича.
И вдруг пришел ответ на ее наивный вопрос милейшей Ларисе Павловне: тетки, возглавляемые Клавдией, просто воруют. Деньги присваивать и легче, и практичнее. Жилетки на них тоже краденые: какой-нибудь дом престарелых из Олбани или из другой периферии пожертвовал.
Больше на Полянку не ходила, а решила посещать курсы политучебы в Центральном Доме работников искусств. Может, поймет что-то про эту страну и все-таки будет среди людей своего круга. Снова надела туфли на высоком каблуке, косынку от «Шанель», да еще надушилась герленовскими духами. Но на курсах изучали работу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», что-то талдычили про превращение ализарина в каменный уголь или наоборот, она не понимала ничего в этой схоластике, а главное — не понимала, какое это все имеет отношение к человеческой жизни.
Снова засела дома: заказы, обеды, журналисты с одинаковыми вопросами. Тоска!
А там, в Нью-Йорке, после работы шли в русский ресторан «Медведь», где им была скидка — вклад хозяина в помощь России, и на немецкий счет брали пиво с корюшкой или чудесные биточки. К ним присоединялись Глэдис с Конрадом и попозже — Тидели. Тидели часто привозили с собой Детку.
Все так любили друг друга, так старались сказать или сделать что-нибудь приятное. Она никогда не забывала ни о чьем дне рождения, записывала в маленькую книжечку с золотым обрезом и золотой изящной застежкой — подарок Луизы.
Помнится, своей занудливой секретарше Цепоре подарила роскошную шелковую испанскую шаль. Специально подарила, потому что Цепора неизменно ходила в клетчатых унылых квакерских платьях. Цепора прослезилась, но она вообще была сентиментальна. Когда оказалась в Москве в шестьдесят пятом, она уже была важной персоной в Фонде Эдварда Картера — блестящая карьера, но при ее звериной серьезности и немыслимой работоспособности этого следовало ожидать, так вот, когда она приехала, конечно же пришла к ним, был очень милый вечер воспоминаний, а под конец Цепора разревелась. Оказывается, была потрясена тем, что хозяйка помнит ее любимое блюдо и приготовила салат из латука с помидорами.
— Сейчас ведь апрель, — всхлипывая, повторяла Цепора, только апрель, это же так трудно достать в вашей северной бедной стране.
