Через притоки Днепра — Сулу, Псёл и Ворсклу вёл он в Половецкую землю, начинавшуюся на восток от Днепра по речке Орели, или Углу, как называли её наши предки — древние русичи. Путь этот был нелёгким, опасным. Нередко по нему мчались половецкие орды. А в весеннее время, когда в реках прибывала вода и затапливала броды, приходилось сооружать громоздкие плоты. На это уходило много сил и времени.
Купеческий обоз Самуила счастливо преодолел этот путь и в середине мая стал табором над Орелью. Возы поставили по кругу — для защиты от внезапного нападения.
— Даю два дня отдыха, — сказал Самуил. — А потом поедем дальше — к Кончаку на Тор… Разжигайте костры, варите кулеш, коней стреножьте и пускайте пастись…
Молодые киевские кметы, которые умели в равной мере и за конями ухаживать, и из лука стрелять, и мечом орудовать, быстро — в предвкушении длительного отдыха — бросились исполнять этот приказ.
После того как поели, они расстелили на берегу под солнцем попоны и свитки, улеглись спать. Один только Ждан остался сторожить: влез на старую вербу, поудобнее устроился между раздвоенных стволов и внимательно осматривал всё вокруг.
Вон там на горизонте, в той стороне, где восходит солнце, виднеется Голубой лес и тянется он до самой речки Самары. Издали он и вправду кажется голубым. С севера, запада и юга раскинулись беспредельные степи, покрытые буйными весенними травами: ковылём, донником и чертополохом. А посреди них — Орель. Блестит на солнце серебристыми плёсами, шумит камышами, плавно катит свои тихие воды к шумному Днепру.
Всюду тихо. Ни души. Однако тревога не оставляет Ждана. Чужая земля! Половецкая! Сколько людей Руси — из Киева, Переяславля, Чернигова, Путивля — поглотила она! Сколько слез здесь выплакано тёмными ночами, сколько крови пролито и нечеловеческих мук принято! Где-то здесь и он маялся, где-то в глубине степи, а может, и совсем не далеко, и до сих пор изнемогают в неволе мать и сестра! А сколько их, безвестных женщин, девчат, мужчин, дедов и детей раскидано по злой воле половцев по безбрежному простору между Дунаем и Днепром, между Днепром и Доном, между Доном и Волгой, а в другую сторону, на юг — до Тмуторокани и до Обезов! И не счесть! Он хорошо помнит, что в каждом половецком роду пленников было столько же, сколько самих половцев, а после разбойнических нападений на Русь — и того больше. И каждый из этих несчастных грезил об освобождении, о возвращении на родную землю. Но очень мало кому посчастливилось.
Затем мысли Ждана метнулись в Киев, в хоромы доброго благодетеля Славуты, где осталась Любава. Как там она? Поправилась ли? Может снова болеет? А если поправилась, то чем сейчас занимается? О чём думает, что поделывает?..
Он задумался и не сразу заметил, как из Голубого леса выехал отряд всадников и направился к табору. А когда заметил, то мигом скатился с дерева и начал будить спящих:
— Вставайте! Вставайте! Эй, Самуил, половцы сюда едут!
Табор сразу ожил, зашевелился. Люди встревоженно зашумели, схватились за оружие.
Самуил вскочил на воз, посмотрел на приближающихся всадников, поднял руку.
— Спокойно, хлопцы! Спокойно! Не для того мы ехали сюда, чтобы воевать со степняками, а для того, чтобы торговать с ними. Поэтому оружие держите наготове, а в дело первыми не пускайте! Начнём сначала переговоры.
Половцы остановились на пригорке.
— Кто вы? И куда путь держите? — спросил старший.
— Я купец Самуил из Киева и держу путь на Тор, в стойбище хана Кончака.
— Что везёте?
— Женские украшения из золота, серебра, янтаря, стекла, а ещё полотно, мёд, воск, обувь, одежду, ножи, блюда… Все, что может вам потребоваться.
— Гм, правда, всё это нам нужно… А почему везёте именно Кончаку, а не Кобяку?
— У меня тамга от Кончака.
— Покажи! — Половец подъехал ближе. Присмотрелся. — Да, настоящая… Но всё равно ты поедешь не к Кончаку, а в стойбище Кобяка!
— Но… Кто ты такой будешь, что приказываешь мне куда путь держать?
— Я хан Алак! — гордо выпрямился в седле старший. — И ты не в земле урусов, а в Половецкой земле! Должен слушаться! Поедешь к хану Кобяку, а там — как он сам решит…
Пришлось покориться.
Переправились бродом через Орель, и в тот же день их обоз прибыл в кочевье Кобяка. И Самуил, и Ждан сразу заметили, что между юртами зеленела трава, которую ещё не успела вытоптать человечья нога, не видно куч мусора, который скапливается, когда орда долго стоит на одном месте, и тропинки к реке ещё не вышарканы до блеска, а едва намечены в траве. Это могло означать только одно: половцы стали табором здесь совсем недавно. Значит, прибыли откуда-то с юга, возможно с низовий Днепра. Какая же причина для этого? Ведь пастбищ для коней и скотины сейчас повсюду вдосталь…
Обоз остановился недалеко от речки. Его сразу же обступила шумливая гурьба. Десятки рук тянулись к возам, к коням, к попонам, которыми накрыты товары. Воинам хана Алака, что сопровождали обоз от Орели, пришлось пустить в ход нагайки, чтобы отогнать слишком любопытных.
— Не раскрадут всё у нас? — заволновался Самуил, готовя подарки для Кобяка.
— Не бойся за свои товары, — ответил Алак. — Мои люди будут охранять… Пошли!
Он повёл Самуила и Ждана к юрте хана, отличающейся от других большим размером и цветом — она была не тёмно-серая, а белая. Возле неё, на высоком шесте развевался на ветру длинный конский хвост — бунчук, а рядом с ним, на другом шесте полоскалась золотистая хоругвь с изображением змея-дракона с тремя головами. Чуть подальше выстроились в ряд юрты поменьше — для жён хана и детей, а ещё дальше — для слуг.
Возле входа стояли стражи. Один из них, поклонясь Алаку, откинул полог.
В юрте было прохладно. Сквозь открытый верх врывались лучи яркого света, выхватывая в полутьме разноцветные ковры на стенах и на полу. Прямо против входа, под противоположной стеной, на торе — почётном месте юрты — сидел хан Кобяк, сухощавый человек средних лет с узкими черными глазами под тяжёлыми верхними веками, в красном чапкане[51], подпоясанном зелёным шерстяным поясом. Голова его и борода были побриты, а черные усы, как пиявки, подковкой обхватывали плотно сжатый рот. По обе стороны от него полукругом сидели подвластные ему ханы. Перед ними в больших бронзовых мисках лежали объедки тушёной баранины, а в тостаганах[52] и ковшиках виднелся недопитый кумыс.
— Великий хан, я с разъездом наткнулся на том берегу Орели на уруского купца Самуила с обозом товаров, — кланяясь сказал Алак. — Он собирался ехать на Тор к Кончаку, но я завернул его сюда.
— Ты правильно сделал, Алак. Думаю, купец Самуил не пожалеет, что заглянул к нам, потому что и нам, как и Кончаку, нужны и женские украшения, и оружие, и одежда. А наше золото и серебро ничем не отличается от золота Кончака.
И Кобяк широким жестом указал на твёрдые подушки. — Садись, Алак! Садитесь, урусы, будете желанными гостями! — Он хлопнул в ладони и, пока гости усаживались, приказал охраннику: — Пусть принесут ещё мяса и кумыса! — А когда тот вышел, посмотрел в глаза Самуилу. — Я слушаю тебя, урус.
Самуилу не впервой встречаться с ханами и беями половецкими, знал их жадность, стремление получать подарки. Потому с этого и начал. Ждан развязал торбу, и Самуил достал оттуда кусок сукна, несколько низок янтарных монист для ханских жён, нож с насечкой и красивой отделкой, в кожаном чехле. Передал всё это по кругу.
Ханы одобрительно щелкали языками.
— Ой-бой, какие хорошие подарки! Ой-бой!
Глаза Кобяка забегали, радостно заблестели.
— Бей Самуил, ты очень хорошо сделал, что завернул в мой стан. К Кончаку ещё успеешь. А пока поедешь по моим стойбищам, поверь мне, твои возы скоро станут лёгкими, а мошна наполнится половецким золотом и серебром. Ты и от меня получишь тамгу на вольную торговлю в моих владениях. Смело сможешь приезжать, куда захочется, никто тебя и пальцем не посмеет тронуть!
— Благодарю, хан, — поклонился Самуил, поднимаясь.
Но Кобяк остановил его.
— Подожди, Самуил. Сейчас принесут кумыс — выпьешь за моё здоровье… Кроме того, я хотел поговорить с тобой.
— Хорошо, хан. Спрашивай — я отвечу на все твои вопросы.
Кобяк наморщил лоб, а узкие, острые, как копья, глазки пронзили купца насквозь.
— Скажи мне, Самуил, что сейчас делается в земле урусов, была ли зима такая же лютая, как и у нас? Был ли падеж скота?
— Зима была лютая, но скот уцелел, ведь мы его держим не в поле, а в хлевах, и кормим сеном и зерном, заготовленном летом.
Кобяк согласно кивал головой.
— Пай-пай! У вас, урусов, много скота… Это хорошо! Мы рады, что соседи такие богатые… Мы тоже сберегли скот, хотя зима была лютая… А скажи мне, Самуил, не было ли в земле урусов мора, поветрия — повальной болезни какой? Здоровы ли князья Рюрик да Святослав? Как живётся князю переяславскому Владимиру? Хорошо ли чувствует себя Ярослав, князь черниговский? А наш родственник — князь Игорь как живёт? Спрашиваю про него потому, что его бабушка — тоже половецкая княжна! О! Пай-пай! И странно мне, что он разгневался на родичей своих, на свояков и погромил этой весной хана Туглия…
