ночами обливается слезами и молит Господа о том, чтобы он вразумил вас обоих. – Жена твердо и смело взглянула на него. – Он мой брат, понимаешь это? Родной брат. И я люблю вас обоих.
– Меня ты должна любить больше, – ответил Тимур. – Когда девушку берут из дома, с тех пор она принадлежит только мужу. Все остальные должны спрятаться за его спиной. Так велит закон.
– Я знаю закон. Но я люблю своего брата. И ты не заставишь меня разлюбить его.
Тимур сел на их брачном ложе. Его взгляд был тяжел и требователен.
– Я и не прошу этого. Хусейн должен был подчиниться мне, вместо этого он решил создать свое государство, враждебное мне. Нам с тобой. Во имя пророка, как ты этого не понимаешь?
Улыбка горечи пролетела по губам Ульджай Туркан:
– Мой брат не должен был подчиняться тебе.
– Что это значит? – нахмурился Тимур.
– Я это говорю при всей любви и уважении к тебе, мой дорогой муж.
Он встал с ложа и, широко расставив ноги, как перед боем, огромный, как колонна, глядел на нее тяжелым взглядом владыки.
– Так что это значит, Ульджай?
Она сокрушенно покачала головой. Ульджай Туркан не понимала, почему он отказывается увидеть явное. И тогда она сказала то, что, возможно, не должна была говорить никогда, навсегда скрыть в себе эти мысли. Но не смогла:
– Хусейн – внук эмира Казагана, правителя Мавераннахра, а я – внучка эмира Казагана. Мы одной крови. И Хусейн женат на Чингизидке – Сарай Мульк Ханум. И если он считает себя законным наследником Мавераннахра, то считает справедливо. По крайней мере, так справедливо для него и его верных слуг. И сейчас он не понимает, почему ты не хочешь подчиниться ему. Так же, как и ты считаешь его предателем, он считает предателем тебя.
Вот когда молния сверкнула в глазах Тимура, и ему понадобилась вся выдержка воина, чтобы заглушить чувство гнева. Но какая страшная волна поднялась у него внутри!
– Эмир Казаган, ваш дед, да хранит Аллах его душу, давно в могиле. Мир изменился, может быть, ты этого не заметила. Но ты – всего лишь женщина, так что с тебя взять? – Он говорил то, что думал. Кровь густо прилила к его лицу, сердце бешено колотилось. – Больше никогда не лезь в мужские дела – я разберусь без тебя. И с твоим братом в том числе.
Сказал это и, хромая, ушел из покоев, нарочно громко хлопнув дверями. Словно закрывал ее тут, наказывал за дерзость. Слуги в страхе попрятались. Охрана превратилась в изваяния. Уходя, Тимур услышал сдавленные рыдания жены, сердце его сжалось от пронзительной боли…
В ту ночь у нее начался жар. Она заболела разом, словно простояла раздетой на ледяном ветру. Ему сказали, скоро он пришел к ней. Она пылала. Это он обжег ее – обжег своим ледяным ветром, как обжигал огнем непокорных врагов. Тимур прогнал слуг, сел на край ложа, долго целовал ее руки, шептал: «Прости меня, милая, ради всего, что было и есть между нами, ради наших детей, Ульджай, прости меня…» Она простила его. Пот густо тек по ее лицу, губы едва шевелились. Простила – взглядом. И был еще едва уловимый шепот: «Помирись с ним, заклинаю тебя…» А потом ее не стало – женщины, которую он любил больше всех других жен, бесконечно, как только может мужчина любить свою истинную половину. Он смотрел на ее умиренное смертью лицо, прекрасные черты и вновь и вновь вспоминал двух девочек с глазами серн, что однажды ворвались в зал, где два юноши сражались на деревянных мечах. И одна смотрела на него смело, призывно, а другая краснела и опускала глаза. Он тогда влюбился в обеих. Первой не стало. Но была вторая. Он гладил волосы покойной, смотрел в закрытые глаза. И думал: нет, он не сможет выполнить последнюю просьбу своей Ульджай, никак не сможет. Тимур знал, что та, вторая, сейчас где-то за реками и пустынями, в неприступной крепости, и именно туда рано или поздно он придет.
И теперь, спустя два года после смерти Ульджай Туркан и бесконечных схваток с Хусейном, эмир Тимур стоял у стен неприступной крепости Балх, в которой его приняли как родного еще юношей, где он поклялся быть преданным слугой семьи эмира Казагана и был таковым до срока.
Да только все пошло иначе – просто перевернулся мир.
Был еще один поступок Хусейна, который разгневал Тимура так, что он запустил кубком в стену, когда услышал это, а его окружение оторопело. Ни в одном бою они не видели таким свирепым своего вождя. Оказывается, чтобы доказать свое первенство над Тимуром, Хусейн пошел на крайний шаг: втайне от него нашел какого-то захудалого мальчишку-Чингизида и возвел его в ханство! Как это делал его дед – эмир Казаган. Только на этот раз у себя, в Балхе! Даже этим хотел сказать: у меня законная власть! Я выше тебя! Ты – мой слуга!
Но такому не бывать. Отблески чудесной сабли в руках Тарагая, его отца, в том самом сне, отблески, что летели во все стороны света, – лучшее доказательство его, Тимура, правоты. И пророчество шейха-наставника Шемса Ад-Дин Кулаля, и благословение шерифа из Мекки – все это куда убедительнее, чем подставной мальчишка на троне.
Теперь эмир Тимур ждал либо покорности своего родственника, либо решающего боя. Хусейну всего лишь нужно было подавить гордыню и признать законное первенство своего друга. Согласиться стать вторым. Больше ничего! Но миру и дружбе Хусейн предпочел войну. Из Балха вышло его войско, и началась битва. Войска Тимура очень быстро стали теснить противника, многих порубили, затем ворвались в крепость. Но там была цитадель – та самая, которую возвел для себя Хусейн. «Помирись с ним, заклинаю тебя…» – звучал в его ушах шепот умирающей Ульджай. Тимур послал в крепость письмо: «Сжалься над своей жизнью, выйди из города и подчинись нам. Сделаю все, что угодно твоей душе». Вместо ответа из нее вышли новые войска Хусейна и вновь завязалось сражение. И в этот раз защитники потерпели поражение от бахадуров Тимура и были отброшены. Только теперь из крепости выехал старший сын эмира Хусейна – он привез письмо. Грозно поглядев на сына своего друга и врага, Тимур прочитал послание.
Вот что было в нем:
«Мы привяжем в свой пояс ремень подчинения. Просьба моя такова: откажись от нашей крови. Власть ушла от меня, подчинилась тебе. Теперь, если ты проявишь к нам милосердие и уважение, было бы хорошо. Я
