Он, было, потянулся к лавке, но дитя заворочалось, зачмокало, и Маша сквозь сон недовольно сказала: «Ну что ты елозишь! Лежи тихо!».
Матвей и не помнил, как, взлетев по лестнице, он оказался на чердаке. Он прислонился спиной к двери, и, стараясь не дышать слишком громко, прошептал: «Нет, не могу. Не могу я этого сделать».
Он опустился на корточки и, повертев в руках кинжал, пробормотал: «А ведь как все было бы просто».
Вельяминов закрыл дверь на засов и вдруг ощутил невероятную, давящую усталость. «Я просто посплю, — сказал он, вытягиваясь на полу, закрывая глаза. «Посплю, и потом уйду, и ничего больше. Пусть что хотят, то и делают, не нужны они мне».
— Звали, батюшка? — Федор просунул рыжую голову в дверь.
— Заходи, да, — Петя отложил счета.
Мальчик стоял у постели и Петя в который раз подумал, что почти девятилетний сын больше напоминает четырнадцатилетнего.
— Ты садись, — Петя указал на лавку.
— Да не положено, перед отцом-то, — Федор улыбнулся. «Что ж я за сын тогда буду, невместно это».
— Ну, я разрешаю, — мужчина потянулся и потрепал сына по голове.
— Как у тебя со стройкой-то? — спросил Петя, когда мальчик сел.
— Сказали в начале марта приходить, — Федор оживился, — сейчас пока холодно еще, стены не возводят, а как потеплеет, начнут, там и люди понадобятся. Там же и башни будут строить, Белый город будет называться.
— Представляете, батюшка, — загорелись голубые глаза ребенка, — стены будут в двадцать верст длины и двух саженей толщиной. Я хоть лето там поработаю, пока мы в Лондон не поедем.
— В Лондоне, Федор, тебе уж в школу идти придется, — мягко напомнил отец. «Вместе с кузенами своими, дядя Стивен мне пишет, что хочет их отдать в Мерчант Тэйлор, это рядом с нашим домом городским, так что веселее вам будет. Я вот что хотел тебе сказать…, — мужчина помедлил.
— Да, батюшка, — рыжие, длинные ресницы дрогнули, и мальчик внимательно взглянул на Петю. «А красивый у него отец был, — вдруг подумал мужчина. «И Федька — уже сейчас хорош, а когда вырастет, так на него девки заглядываться станут».
— Я, видишь, — Петя похлопал рукой по постели, — пока лежать должен, у матери твоей, сам знаешь, не забалуешь с этим, так что ты уж, пока я тут, посмотри, чтобы в доме все ладно было. Ну, там, с лошадьми, и чтобы ежели сломано где — то починили бы, хорошо? Ну или сам почини, у тебя ж руки золотые.
— Конечно, — сын помедлил и вдруг спросил: «А с вами все хорошо будет, батюшка?»
— Да, — твердо ответил Петя. «Все будет хорошо».
— Два года, значит, — подумал Матвей, устраиваясь на печи, натягивая на себя армяк. «А Магнус только следующим годом от Батория приехал». Он быстро посчитал на пальцах.
— Да, мое, не иначе. Ну, разве что только Машка сразу после меня кому-то еще дала, но кому там давать, в этой дыре? Хорошо, что у меня тогда ума хватило ему не рассказывать, кто еще в Пилтене в то время гостил. Может, к Марфе грамоту послать? Да нет, зачем, Петр и не вернулся вроде пока, а ей про это знать не след.
— Ну, даже если Машка и скажет ему, чье это дитя — меня он теперь не достанет, — Матвей усмехнулся. «А раньше бы точно на кол отправил, не посмотрел бы на то, что я слугой его верным был. Он же боится, ох, как боится — девчонка эта теперь прямая наследница, после Федора и Митьки моего.
— Ну от Федора детей не жди, а эту он отравит, али задушит, не иначе. Можно было бы, конечно, Машку прирезать, а девчонку забрать — но куда я с ней? Марфе отдавать — так это всем прямая на плаху дорога. Да и грех это все же — на невинного руку поднимать, — Матвей закинул руки за голову.
— Но вот когда я Митьку увезу, то останется страна без наследника. Ну и, слава Богу, — Матвей зевнул. «Вон, в Голландии, Марфа рассказывала, штатгальтера выбирают, пусть и у нас так делают. Хоть будет чем Земскому Собору заняться, дармоедам этим. Хотя у нас, конечно, перессорятся все сначала, головы друг другу посшибают, даже голландцы — на что спокойные, — и то переругались»
— Атаман, — раздался голос снизу.
— Что? — Матвей свесил голову с печки.
Юродивый, — звали его в святом крещении Василием, по кличке Щербатый, — присев на лавку, снимал с себя вериги. «Намерзся, — пожаловался юродивый, — вроде и солнце, а все равно — зима еще».
— Я печку протопил, как вернулся, — зевнул Матвей. «И поесть купил, в Обжорном ряду, вон там, в горшке. Водка тоже есть».
Щербатый вдруг покраснел.
— Чего ты? — ласково спросил Матвей.
— Да тут, — Василий помялся.
Матвей рассмеялся. «Я с головой закроюсь, меня и не видно будет. Давай, веди ее».
— Так, может? — предложил Василий.
— Да не надо, — махнул рукой Матвей. «Считай, что я и не тут вовсе».
Он лежал, слушая размеренный скрип лавки, томные вздохи бабы, и вспоминал Пилтен.
Маша подняла залитое слезами лицо и уцепилась за его стремя.
— Не уезжайте, Матвей Федорович, пожалуйста! — попросила она, моргая рыжеватыми ресницами. «Я вашей верной слугой буду, что скажете, то и сделаю».
— Надо, Машенька, — он небрежно потрепал ее по щеке. «Но мы с тобой на Москве встретимся, обещаю».
Она разрыдалась, хлюпая носом. «Я вас люблю! — крикнула она, приподняв заштопанные юбки, торопясь вслед за его конем. «Я так вас люблю!».
«Машка, конечно, ради меня, на что угодно пойдет, — холодно подумал Матвей. «Однако он все равно подозрителен — всю еду его, и питье пробуют, из ее рук он брать ничего не станет.
Опять же, придется Марфу в это дело вмешивать, в другом месте я так быстро яд не достану.
— Нет, — он чуть слышно зевнул и прислушался, — внизу затихли, Василий храпел, баба чуть посвистывала носом, — нет, Марфу я за собой на смерть не потащу».
Матвей свернулся поудобнее и щелчком сбросил с печи таракана.
— Отвезем Митьку в Лондон ненадолго, под Марфино крыло, а сами отправимся в Париж, — подумал он. «Там первым делом пойдем на рынок, и купим сыра. И вина возьмем, бургундского, Марья моя такого и не пробовала никогда. А потом запремся в комнате — дня на два. Нет, мало, на три. Господи, — он чуть не рассмеялся, — ну и о чем я сейчас?».
Он заснул, положив голову на сгиб руки, и видел во сне широкую, медленную Сену, собор, о котором ему рассказывал король Генрих, и голубей на серых камнях площади.
С утра Щербатый долго, с остервенением чесался и пил рассол из подпола.
— Лихая баба попалась, — сказал он, надевая вериги. «Жаль, не помню, в каком кабаке я ее подцепил. Вот только клопы замучили, — я уж их и морозил, а толку никакого нет. Тебя не кусали?».
Матвей облился стылой водой из колодца, и, просунув мокрую голову в дверь, сказал: «Нет, на печке вроде нет их».
— Ну и здоровый ты, атаман, чтобы не сглазить, — уважительно сказал Щербатый, глядя на то, как Матвей вытирается холщовым ручником.
— Вроде высохла, — Вельяминов пощупал выстиранную третьего дня одежду. «Гремит, но уж лучше так, чем в грязном».
— Мне в чистом несподручно, — зевнул юродивый, — я в лужах цельный день валяюсь».
— Иди сюда, — велел Матвей, отрезая себе ломоть хлеба, и наливая в кружку квас. «Ты церковь Космы и Дамиана знаешь, что в Китай-городе?»
— На Панах, да, — юродивый потянулся. «Там государь с Василисой Мелентьевной, покойницей, венчался».
— Ну вот ты туда сегодня иди, — Матвей отпил холодного кваса. «Там палаты есть казенные — как раз наискосок от церкви, за ними последить надо — кто входит, кто выходит, куда возки едут».
— Вот не знаешь ты наших дел, атаман, — обиженно отозвался Щербатый. «Я Воздвиженку работаю, если я на Китай-городе сяду, мне вмиг голову открутят и обратно не приставят».
— А я рядом буду, — лениво улыбнулся Матвей. «Там кабак есть, к Яузе поближе, — если что, ты за мной беги. Ну, и если кто приедет, али уедет — тоже скажи».
Вельяминов погладил рукоятку сабли и вдруг, выйдя во двор, широко раскинул руки:
«Хорошо у нас на Москве-то!»
Вставал яркий, морозный рассвет, над рекой еще висел туман, и над всем городом разлилось жемчужное, нездешнее сияние. «Как в раю», — пробормотал Матвей, глядя на возвышающиеся, на том берегу золотые купола кремлевских соборов.
— Ну, — он обернулся к Щербатому и поправил на нем вериги, — пора и за дело.
Государь Иван Васильевич держал на руках сына.
— Вот ты тяжелый какой, — пробормотал он ласково, чуть щекоча мальчика. Митька залился счастливым, младенческим смехом и дернул отца за бороду.
— И сильный, — Иван Васильевич шутливо погрозил ребенку пальцем. Митька потянулся его укусить, но отец быстро убрал руку.
— А? — рассмеялся царь, глядя на недоуменное лицо мальчика. «Ну, возьми, — он протянул ребенку палец. Митька тут же потащил его в рот и стал жевать, блаженно жмурясь.
— Марья! — крикнул царь.
Марья Федоровна выглянула из опочивальни с детской рубашкой в руках.
