Он усмехнулся, погладив жену по бронзовым, неприкрытым по-домашнему, косам: «А ты на сносях, дорогая, тебе бы тоже поосторожней надо быть».
— Это у меня четвертый, — распрямляясь, сказала Марфа. «Так что я привычная. Ну пойдем к трапезе, дети соскучились-то по тебе».
— Батюшка, а тебе лучше уже? — спросили в один голос двойняшки, карабкаясь на колени к отцу. Лиза села на ручку кресла и пристроила голову ему на плечо.
— Лучше, лучше, — улыбнулся Петя, целуя девочек, что обняли его с обеих сторон. Он вдыхал сладкий, детский запах и вдруг сказал себе: «Господи, и правда, ну хватит мне семью-то бросать. Все, как вернемся в Лондон, не поеду более никуда».
— Ну давайте, — он ласково шлепнул девчонок, — помолимся, и за трапезу. А то Великий Пост скоро, мяса-то долго не поедим.
— Федосья поросенка жарила, — усмехаясь, сказала Марфа, когда слуги внесли вторую перемену.
Петя попробовал и поднял бровь: «Удался, дочка, молодец ты».
Та зарделась, крутя в руках угол льняной скатерти. «И хлеб у тебя, Федосья, стал лучше получаться», — добавила Марфа, отрезая себе еще кусок. «Как повенчаешься — обедать нас зови, всей семьей».
Девушка вдруг счастливо улыбнулась и сказала: «Так скорей бы!».
— Едет кто? — Марфа наклонила голову и прислушалась. Федя выглянул в окно трапезной, и вдруг обернулся: «Царский возок!».
— С чего бы это? — Петя посмотрел на стол. «Приберитесь, — велел он девочкам, — крошки-то стряхните, а ты, Федосья, еще кубок принеси. Мне хоша вина и нельзя сейчас, а царь, может, выпьет».
Иван Васильевич вошел широкими шагами в палату и внимательно оглядел поднявшихся ему навстречу Воронцовых.
— Обедаете, значит? — он сел в кресло и махнул рукой. «Заезжал я на Варварку, так там мне сказали, что ты, Петр Михайлович, болеешь, правда ли сие?».
— Было дело, государь, но сейчас лучше уже, — Петя налил царю вина.
Иван Васильевич попробовал и хмыкнул: «Хорошее вино пьешь, Петр Михайлович, не зря вы за него втридорога дерете. А ты как, Марфа Федоровна, — он повернулся к женщине, — носишь-то хорошо?».
— Благодарение Господу, — та чуть улыбнулась. «Уж и рожать скоро».
— Да вижу, — рассмеялся царь и бросил взгляд на детей. «Я смотрю, Федосья Петровна у вас совсем на выданье, а я ведь ее еще вот такой девчонкой помню — он опустил ладонь к полу.
Вот что, — царь откинулся в кресле и сложил руки, — разговор у меня до вас есть, в тайности.
— Федя, — коротко сказал Воронцов, — возьми сестер, отведи их в горницы, и там побудь, ладно?
— Хорошо, батюшка, — поклонился сын. «Ну, пошли, не слышали, что ли?» — подогнал он девочек.
Иван Васильевич внезапно хлопнул в ладоши. «Ну и пара стрельцов там, у двери встанет, — лениво сказал он. «Ну, на всякий случай. Тако же и на дворе, вы уж простите, караул у вас. И забор оцеплен со всех сторон».
Двое солдат прошли через трапезную и стали подниматься вверх, вслед за детьми.
— Что случилось, государь? — спокойно спросила Марфа.
Царь, не ответив, внимательно посмотрел на Петю. «Вот ведь умный ты мужик, Петр Михайлович, — вздохнул он, — а все равно, даже самые умные — и то ошибаются. Ты скажи мне, ты в Риге бывал, года так два с половиной назад? Ну, чуть больше, в мае того года, как король Филипп испанский на престол Португалии взошел?
— Бывал, — спокойно ответил Петя и потянулся за вином. Марфа метнула в его сторону предостерегающий взгляд, но муж только чуть покачал головой и налил себе.
— А по Курляндии ездил? — испытующе взглянул на него царь. «Городок там есть, Пилтен, от Риги неподалеку, знаком он тебе?».
— Знаком, — Петя выпил, чувствуя, как отчаянно, беспорядочно бьется сердце. «А ну хватит!» — жестко приказал ему Воронцов.
— Славно, — ласково сказал царь. «Ну, значит, гостье своей ты обрадуешься, она тоже из Пилтена».
Петя чуть побледнел. Царь крикнул: «Ведите ее!».
Маша Старицкая вошла, держа ребенка на руках, и тут же, увидев Петю, вспыхнула.
«Государь… — пробормотала она.
— Вот тебе, Машенька, и герр Питер Кроу, собственной персоной, — нежно сказал Иван Васильевич. «Не ждала увидеть-то его? И жена его, Марфа Федоровна, Вельяминова во девичестве, ну, ее ты тоже знаешь».
— Здравствуй, Машенька, — проговорила Марфа, поднимаясь. «Добро пожаловать, мы тебе всегда рады. Это сын твой или дочка?», — спросила женщина, указывая на мирно дремлющее дитя.
— Дочка, — не думая, ответила Маша, и, увидев большой живот Марфы, забормотала, отступая к двери: «Нет, нет…»
— А ну стой! — грубо крикнул Иван Васильевич и усмехнулся: «Тут не просто дочка, тут наследница престола царей московских, коли с сынами моими что случится, то ее дети править страной станут. А отец ее — регентом будет.
Вот только вдовствующая герцогиня Голштинская не от мужа покойного, — царь перекрестился, — сие дите принесла, а нагуляла от кого-то. Кто ж отец, Машенька, скажи нам?
Васильковые глаза Маши некрасиво сузились, и женщина, указывая на Петю, произнесла:
«Он».
Иван Васильевич внезапно поднялся, и, глядя на побледневшее лицо Пети, рассмеялся:
«Что, Петр Михайлович, в регенты метишь, внуков своих на царстве видеть хочешь? Хорошо же ты от жены погулял, с умом, со значением. Другие мужики для сего дела блядей пользуют, а ты правнучку Ивана Великого на спину уложил, и дитя ей заделал!» — царь с размаха хлестнул Петю по щеке и Марфа с ужасом увидела, как синеют губы мужа.
— Я ее пальцем не трогал! — зло сказал Петя, выпрямляясь. «Врет она!».
— При жене-то, да еще и на сносях, любой муж так скажет, я, Петр Михайлович уж поболе тебя погулял в жизни, знаю, — щека царя чуть дергалась, — мелко, неудержимо.
Марфа молчала, глядя на Машу Старицкую. Та, заалев, опустив голову, стояла, уперев глаза в пол.
— А впрочем, — царь внезапно рассмеялся, — есть способ сие проверить. Я хоша и не царь Соломон, но тоже мудр, — он грубо рванул из рук Маши девочку. Та проснулась, испуганно зарыдав.
— Государь, — тихо проговорила Марфа.
— А ты молчи, — выругался Иван Васильевич и, достав из кармана кожаный шнурок, обернул им шею ребенка.
— Давай, — кивнул он Воронцову, — коли не твое это дитя, удави ее, и дело с концом. Тогда я тебя не трону, живи, как жил дальше, торгуй, детей воспитывай.
Петя посмотрел в синие, заплаканные глаза девочки и встретился взглядом с Марфой.
«Господи, — подумал Воронцов, — прошу тебя. Я ведь всех сейчас на смерть обреку. Но я не могу, нет».
Он отступил на шаг, и, заложив руки за спину, посмотрел прямо в лицо царю.
Иван Васильевич внезапно вспомнил веселое отчаяние в глазах Степана и то, как он сказал разбитыми губами: «Коли нож ты мне дашь, государь, то первый удар сам и получишь».
— Вот же семя ваше…, - зло пробормотал царь, — давишь его, давишь, а оно растет — цепкое, сильное. Но ничего, — он крикнул: «Эй, кто там!».
— Государь, — поклонился командир караула стрельцов.
— Так, — Иван Васильевич опустился в кресло. «Сколько возков тут у тебя?» — спросил он.
— Четыре, царь-батюшка, — ответил тот.
— Как раз хватит, — тот задумался. «Этого, — он показал на Воронцова, и сына его, — наверху он, в горницах, — в Разбойный приказ. Пусть до казни там посидят, ничего с ними делать не надо, а там, — царь усмехнулся, — палачи о них позаботятся. Кишки своего сына жрать будешь, Петр Михайлович, понял?
Девок, что там еще у них, — языки им вырвать, и по разным монастырям распихать, ежели выживут. Тако же и эту, — государь указал на Машу Старицкую. Та упала на колени, и, рыдая, сказала: «Государь, а дочь моя как же…»
— Нет у тебя больше дочери, — коротко ответил царь. А ты, Машенька, прежде чем блядовать, разрешения у меня бы, дяди своего, спросила, — улыбнулся Иван Васильевич. «Постричь тебя надо, замуж такую шлюху выдавать ну никак нельзя — сегодня ты для Петра Михайловича ноги раздвинула, а завтра для кого? А чтобы не болтала ты — язык урежем».
— А тебя, Марфа Федоровна, я с Петром Михайловичем, и сыном твоим казню. Как мать его, — Иван Васильевич кивнул на Воронцова, — на помост взошла, так ты еще ребенком была.
Рассказать тебе, что ждет-то тебя? — поинтересовался царь.
— Нет, — спокойно ответила Марфа, — мне матушка моя покойная, Федосья Никитична, все описала.
— Проклятая кровь новгородская! — вдруг взорвался царь, хлестнув Марфу по лицу. «Да заплачешь ли ты когда-нибудь, волчица?».
— Нет, государь, — Марфа стерла кровь с рассеченной тяжелым перстнем щеки и попросила:
«Дозволь мне до казни с мужем и сыном моим побыть вместе».
Иван Васильевич только усмехнулся: «В следующий раз у Троицкой церкви увидитесь, боярыня. И, — он посмотрел на побледневшее лицо Пети, — молись, Петр Михайлович, тридцать лет назад тебя Федор Васильевич спас, а уж сейчас не спасет».
