Новоявленная императрица встретила Румянцева на первый взгляд ласково. Подробно расспрашивала о делах в Персии и в Турции, поинтересовалась, как обустроено его семейство. Знала Анна всю его подноготную, особенно помнила, сколько он сил приложил, чтобы привезти царевича Алексея на суд к царю. Если бы не Румянцев, так не видать бы ей сейчас трона.
Вскоре вышел указ императрицы: «Генерал-поручика и гвардии Преображенского полка майора Румянцева пожаловали мы в тот же полк в подполковники и в свои генерал-адъютанты».
Приласкав Румянцева, она, по рекомендации Остермана, решила назначить его президентом Коммерц-коллегии.
— Румянцев, ваше величество, — советовал Остерман, — весьма деятельный человек, порядочный и неподкупный, при казне нам как раз такой человек нужен.
Второй кабинет-министр верно характеризовал Румянцева, но он знал, чего хочет и императрица. Прикрываясь честным именем, творить что угодно, тащить из казны сколько заблагорассудится.
В эти месяцы в Москве началась праздная жизнь дорвавшейся до власти Анны. «Вырвавшись случайно из бедной митавской трущобы на широкий простор безотчетной русской власти, — писал историк, — она отдалась празднествам и увеселениям, поражавшим иноземных наблюдателей мотовской роскошью и безвкусием. В ежедневном обиходе она не могла обойтись без шутих-трещоток, которых разыскивала чуть ли не по всем углам империи; они своей неумолкаемой болтовней угомоняли в ней едкое чувство одиночества, отчуждения от своего отечества, где она должна всего опасаться; большим удовольствием для нее было унизить человека, полюбоваться его унижением, потешиться над его промахом. Не доверяя русским, Анна поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев, навезенных из Митавы и из разных немецких углов. Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забрались на все доходные места в управлении».
«Этот сбродный налет состоял из „клеотур“ двух сильных патронов, „канальи курляндца“, умевшего только разыскивать породистых собак, как отзывались о Бироне, и другого канальи, лифляндца, подмастерья и даже конкурента Бирону в фаворе, графа Левенвольда, обер-шталмейстера, человека лживого, страстного игрока и взяточника. При разгульном дворе, то и дело увеселяемом блестящими празднествами, какие мастерил другой Левенвольд, обер-гофмаршал, перещеголявший злокачественностью и своего брата, вся эта стая кормилась досыта и веселилась до упаду на доимочные деньги, выколачиваемые из народа».
Потому-то Анну и надоумили для бесконтрольного расходования средств иметь у финансов верного престолу человека. Оказалось, что все не так просто. Первый же разговор с Румянцевым на эту тему вышел нелицеприятным.
— Надумали мы в Сенате, Александр Иваныч, поставить тебя в президенты Коммерц-коллегии, — без обиняков предложила императрица.
Она ожидала или согласия, или хотя бы, как обычно делают придворные, просьбы обдумать предложение. Поэтому ответ Румянцева несколько покоробил ее.
— Ваше величество, — твердо ответил Румянцев, — я солдат, человек воинский, привык команды по артикулу исполнять и приказывать. В делах денежных ни толики не смыслю. Так что благодарю покорно за высокую честь, но попрошу уволить от сей должности.
Неожиданное предложение не застало врасплох генерала. За месяц-другой он успел присмотреться к порядкам, а вернее, к полному хаосу при дворе императрицы, где ее именем свободно распоряжались Бирон, Остерман и Левенвольде.
Деньгам счет Румянцев, конечно, вести мог и знал настоящую цену государственной копейки.
Что деньги! Ему доверялись целые народы, и земли немалые торговать приходилось у иноземцев, в Константинополе. А при разметке границ на Кавказе и в Персии сколько раз местные ханы и мурзы предлагали ему мзду, чтобы решить в их пользу разграничение земель. Ни разу не поддался их соблазну генерал. Очутившись в Москве, он с удивлением увидел, как безумно направо и налево швыряются без счета казенные деньги — на балы, маскерады, торжественные ужины и обеды с сотнями гостей. Тщеславие самой Анны проявилось на второй день после восшествия на престол. Как рассказывала Румянцеву жена, императрица велела немедля показать ей все драгоценности, отнятые у Меншиковых. Перебрав их, она решила оставить все у себя. Наглость Бирона уже доходила до предела, а приехавший по его вызову брат вел себя демонстративно вызывающе, и с ним Румянцев успел повздорить. И теперь, едва услышав о предлагаемом назначении, он без колебаний отказался.
— Быть может, Александр Иваныч, поразмыслишь? — сдвинув брови, раздраженно сказала Анна. Впервые за полгода ее царствования от ее милостей отказывались столь дерзко.
— Ваше величество, мое рассуждение окончательное, — так же угрюмо повторил Румянцев и вдруг не сдержался и в сердцах добавил: — Ваше величество, дозвольте сказать сущую правду, я не сумею угождать и выдумывать источники средств для удовлетворения роскоши. Кроме протчего мне не совсем понятны неведомые прежде порядки при дворе.
Болезненно сморщив лоб, Анна побагровела и крикнула:
— Пошел вон, мерзкий! Так-то ты на царскую милость ответствуешь!
В дверях появился встревоженный Бирон.
— Заарестуй немедля сего безумца да шпагу у него отыми, и суду его предать!
Гневный голос царицы еще долго слышал побледневший Румянцев, отстегивая в приемной шпагу. «Ну и дуреха, на Руси таких прежде не бывало», — думал он, лихорадочно соображая, как сообщить о происходящем домой, жене Марии.
Послушный императрице Сенат присудил Румянцеву смертную казнь. Императрица смилостивилась и заменила ее ссылкой с лишением всех чинов и кавалерии, велела отобрать жалованные деньги и отправить подальше, в Алатырьскую провинцию.
Узнав о злоключениях Румянцева, Мишуков искренне переживал. «Надо же, сколько на алтарь отечества сил приложил, а кара и его не миновала. Неведомо токмо, за какие такие провинности?»
Как и предсказывал Румянцев, на Каспии в кампанию 1731 года суда флотилии начали перевозить из Решта войска и амуницию в Астрахань. В южные порты не следовал ни один транспорт с солдатами и грузами.
Гекботу «Шах-Дагай» нашлась работа по нраву командиру. В самом начале навигации, явившись по вызову Мишукова, он увидел в Адмиралтействе знакомую физиономию. «Сие же наш бывший по академии наставник по штурманской части, Нагаев Алексей Иванович», — вспомнил Спиридов.
— Нынче поступаешь под команду унтер-лейтенанта Нагаева, пройдешь с ним вдоль берегов, как он укажет, опись берегов произведете, — по привычке дотошно наставлял Мишуков.
От Нагаева, как свежего человека с берегов Невы, капитан-командор пытался разузнать новости в Адмиралтейств-коллегии, надеясь хоть немного прояснить свою судьбу.
Но молодой офицер, смущаясь, разводил руками, ссылаясь на неведение, но сам охотно рассказывал о возвращении с Великого океана экспедиции Беринга и его прежнего товарища по академии Алексея Чирикова.
— Успешно они, по-моему разумению, вояжировали по Великому океану, немало открытий произвели, — единственное, о чем подробно сообщил он Мишукову. — Беринга за тот подвиг удостоили звания капитан-командора, а Чирикова чина капитан-лейтенанта.
— Какие же такие новшества обнаружили? — на всякий случай спросил Мишуков.
— Тому свидетельство общее. — Нагаев порылся в бауле и протянул капитан-командору номер «Санкт-Петербургских ведомостей».
«— Достигли они широты севернее шестидесяти семи градусов и тем самым, — растягивая слова, читал Мишуков, — изобрели, что подлинно северо-восточной проезд имеется. Таким образом, из Лены, ежели б в северной стране лед не препятствовал, водяным путем до Камчатки, а также далее до Япона, Хины и Ост-Индии доехать возможно б было; а к тому нее он, Беринг, от тамошних жителей известился, Что пред пятьюдесятью и шестьюдесятью летами некое судно из Лены к Камчатке прибыло...»
Кончив читать, Мишуков не без ехидства спросил:
— Что же за некое судно усмотрел Беринг?
— Сказывают, казаки на лодках там еще прошлым веком захаживали.
О своих впечатлениях, флотских новостях Нагаев непринужденно рассказывал на «Шах-Дагае» во время долгих стоянок у берегов, при промерах глубин и астрономических наблюдениях. От него Спиридов узнал, что Чаплина утвердили в мичманском звании, когда экспедиция была в Якутии. Нагаев нашел повод утешить Спиридова:
— Ты-то не горюй. Петя Чаплин одиннадцать кампаний проплавал гардемарином. А тебе что, еще восемнадцать годков без малого. Но Петра капитан-командор отстоял. При пришествии в Петербург настоял произвести его в унтер-лейтенанты. Нынче-то он в Москве, приход-расход экспедиции считает.
Когда Нагаев вспоминал подробности экспедиции Беринга, рядом с ним вырастала фигура подштурмана Федора Минина.
