- Это невозможно. И ты знаешь почему... Русский доктор - человек другой веры, он чужой для нас.
Хамза вскочил на ноги.
- Это говорите вы, табиб, знаменитый в народе лекарь, к которому люди идут лечиться? Значит, моя сестра должна умереть? Значит, она должна стать жертвой невежества?
- Замолчи, Хамза! Мужские руки иноверца не могут прикасаться к женскому телу, к телу моей дочери! Мусульманин не имеет права пренебрегать заповедями шариата, он не должен нарушать их!.. На тебе лежит благословение святого Али-Шахимардана. Это он, Али-Шахимардан, внушил тебе божественный дар поэзии, это он научил тебя писать стихи... Как же ты можешь после этого быть настолько неблагодарным святому Али и требовать от меня, чтобы я нарушил законы нашей религии?.. Если мы позовём русского доктора, нас подвергнут религиозной казни - закидают камнями...
- Теперь я понимаю, - с горечью сказал Хамза, - почему из десяти ваших детей в живых осталось только трое. Своей верностью заповедям шариата вы уморили семерых моих братьев и сестёр!..
- Эх, сынок, сынок, ты сам не ведаешь, что говоришь... Наши дети умирали маленькими потому, что так было угодно аллаху. Он дал их мне и твоей матери, когда захотел, он же и забрал их обратно, когда они стали нужны ему самому.
Стоны и крики Ачахон из женской половины доносились всё чаще. Хаким-табиб сидел на земле перед своим домом, понуро опустив голову.
- Отец, - нервно заговорил Хамза, - семеро моих сестёр и братьев умерли в младенчестве, не ведая, может быть, даже о том, что они уже были людьми... Но Ачахон - взрослый человек. Неужели вы допустите, чтобы ваша взрослая дочь умирала на ваших глазах, а вы не сделаете ничего для того, чтобы хотя бы попытаться остановить её смерть? Неужели законы шариата сильнее для вас законов жизни?
- Не богохульствуй! - раздалось сзади.
Хамза резко обернулся.
Мать, Джахон-буви, выйдя из комнаты Ачахон, стояла посередине двора.
- Не богохульствуй! - гневно повторила Джахон-буви и сделала шаг к сыну. - Пусть лучше Ачахон умрёт, чем ее коснётся рука чужого мужчины. Я не допущу этого!.. Утром придут родственницы, придут соседки, и мы все вместе будем молиться. Аллах не сможет отказать стольким людям сразу, он пошлёт исцеление...
- Мама, но она же может умереть до утра! - в сердцах хватил кулаком по перилам террасы Хамза. - Разве вам не жалко ее? Ведь она же совсем молодая, она должна жить!
- Если Ачахон умрёт до утра, значит, дни её были сочтены, - скорбно сказала Джахон-буви, с трудом сдерживая слёзы. - Значит, аллах отпустил ей на этом бренном свете всего одну ночь...
- Нет! Нет! Нет! - закричал Хамза. - Аллах здесь ни при чём! Нужен хирург, чтобы вырвать её из когтей смерти! Нужен урус-табиб, чтобы сделать операцию!
И, круто повернувшись на месте, он выбежал со двора на улицу.
Хамза бежал по пустынным улицам ночного города, а в голове у него гвоздём были вбиты слова матери: "Пусть лучше умрёт Ачахон, чем её коснётся рука чужого мужчины..."
Да что же это такое? До каких же пор мёртвые заповеди шариата будут воровать у жизни живых людей? Во что превращает шариат человека? В бездушное дерево, в чёрствый сухарь!
Отец безразличен к судьбе родной дочери. Мать - нежнейшей души женщина, ласковая, заботливая, добрая - с каменным сердцем наблюдает за агонией последней из оставшихся в живых дочерей. Почему, почему, почему?
Коран запрещает дотрагиваться до больного человека. Никто не может вмешиваться в исполнение воли аллаха, так как жизнь каждого мусульманина принадлежит только аллаху. Смерть мусульманина - главный акт проявления воли аллаха. Никому не разрешается вмешиваться в распоряжения аллаха, когда он готовит человека к смерти.
...Он даже не заметил, что давно уже не бежит, а идёт быстрым шагом по улице... Почему ни один мусульманин-мужчина не считает свою мать существом более низкого порядка, чем он сам? А других женщин, чужих матерей, считает существами более низкого порядка? Почему нельзя обижать и унижать свою мать? А чужих матерей обижать и унижать можно?
Может быть, он обидел сегодня свою мать? Но чем, чем?.. Тем, что обвинил отца в смерти семерых его детей. Мать слышала, как он, Хамза, говорил об этом отцу. Значит, он и её обвинил в смерти семерых своих братьев и сестёр?
Но разве она виновата в этом? Похоронить семерых детей, не смея никому помочь в их беззащитном состоянии, в их детских болезнях... Как она выдержала всё это, откуда взяла силы, чтобы перенести такие потери? Наверное, когда теряешь детей одного за другим, душа леденеет, черствеет сердце... И сейчас, когда Ачахон борется со смертью, мать не понимает ценности её жизни, не может оценить неповторимости человеческой личности - вот до чего довели её ограничения и запреты шариата.
А отец? Он врач, он знает, в каком состоянии находится Ачахон, он прекрасно понимает, что только хирург, только русский табиб может спасти её. И тем не менее он против операции.
Почему, почему, почему?
Есть нечто, что сильнее его знаний. Слепая вера... Чужой мужчина! Но разве может быть вера сильнее знаний, сильнее мысли? Ведь ничего же нет на свете сильнее человеческой мысли!
Отец - врач, но он не может перешагнуть через запреты шариата. Его знания табиба бессильны перед его представлениями о смерти как мусульманина. Но ведь пророк создал своё учение не против человека, а для человека, в помощь ему. Неужели религиозный стыд перед нарушением обычаев шариата столь возвышен, что даже угроза смерти близкого человека не может одолеть этого стыда? Но чего же стыдиться, если человек умирает? Надо спасать Ачахон, а там пускай люди говорят что угодно.
Стыд не может быть сильнее смерти. Стыд должен помогать жизни, а не смерти. И вера тоже должна помогать жизни, должна помогать человеку жить, а не умирать. Только тогда нужна вера, когда она сохраняет и тем самым возвышает человека, а не уничтожает его.
Скорее, скорее к русскому доктору! И пусть он сделает операцию, вернёт Ачахон к жизни. И если это удастся, ничего не будет страшно.
Нет, ни у кого не хватит камней, чтобы закидать право человека на жизнь! Человек должен жить, а если "нечто" мешает этому, надо смело перешагнуть через это "нечто".
А тем временем в доме ибн Ямина в комнате Ачахон её мать, Джахон-буви, снова сидела около умирающей дочери.
"Урус-табиб разрежет ей живот, - горестно думала Джахон-буви, призывая все силы небесные помешать этому. - Что скажут соседи и родственники? Кому будет нужна Ачахон, если она даже останется живой? Стыд согнёт всех нас пополам, мы опозоримся до седьмого колена. Какой ответ дадим мы в день светопреставления, когда всевышний учинит нам допрос о нашей жизни на земле? Все змеи преисподней выползут из огня и, вцепившись в грудь мне, недостойной матери, позволившей чужому мужчине дотронуться до тела дочери, поволокут меня в самое адское пекло пламени".
А сам Хаким-табиб неподвижно сидел в своей комнате, погруженный в невесёлые, тягостные раздумья. Взгляд его скользил по разноцветным пузырькам с лекарствами... "Захармарт" - убивающий смерть, "Захри котил" - яд для смерти, "Сурги" - слабительное, "Малхам" - целебное...
Громкий, протяжный крик раздался на женской половине.
Ачахон кричала жалобно, беспомощно, беззащитно...
Ибн Ямин поднялся, снял со стены шелковую подстилку с изображением Мекки, встал на неё на колени, обратившись лицом в сторону кибла (на запад), ритуально поклонился направо и налево, раскрыл ладони и начал молиться:
- О боже всевышний, о создатель, Ахади Самади-ваджибул мавджудо, единственный и преединственный милосердный заступник... Да не обойди щедростью своего бессильного раба.
Ты послал недуг моей дочери - пошли ей скорее и исцеление, чтобы её чистой плоти не коснулись руки чужого мужчины. Как видишь, я всего лишь скромный табиб. Душа моя ранена, душа моя разрывается на части. Мой сын Хамза близок к искушению - останови его, всевышний боже. Сохрани его веру и убеждения, убереги от злых сил и посягательств шайтана... Я знаю, что ты скажешь мне сейчас: жизнь - болезнь, смерть - исцеление.
Да, мой боже, мёртвые не болеют, но им и не нужно выздоравливать, а если ты хочешь взять в моем доме ещё одну жизнь, возьми сначала мою, а уж потом дочери, хотя мы никогда не отказывали тебе в твоём праве брать жизни наших детей. Но не делай это так часто - пощади, помилосердствуй...
Крики на женской половине дома становились всё сильнее и сильнее. Одна, совсем одна билась Ачахон со смертью на самом краю жизни...
Распахнулась калитка. Хамза, тяжело дыша, вошёл во двор.
За ним шёл человек в белом полотняном костюме с маленьким чемоданчиком в руках.
- Сюда, сюда! - показывал Хамза.
Они подошли к входу в комнату Ачахон.
На пороге стояла Джахон-буви. Увидев на чемоданчике крест, она раскинула в стороны руки - не пущу!
- Уйдите, мама! - не своим голосом закричал Хамза.
Джахон-буви, вздрогнув, покачнулась и, сделав шаг в сторону, бессильно опустилась на землю.
