под ним вороного скакуна. Святослав, кажется, и сам того не желая, любовался воином, его золоченой справой, горделивой посадкой златокудрой головы, но молчал, раздумывая, наслышан был про хитроумие воевод Песаха, про их удачливость, догадывался, что атабек едва ль подставится под росские мечи, небось начнет кружить и петлять, заманивая супротивную сторону в глухие заболотья, где у него сидят в тайных схронах лучники из камских булгар. Об этом сказывали сарбазы хана гузского, перебежавшие к россам еще не прошлой седмице. С ними говорил конюшенный Великого князя, разумеющий в их языке, после чего пришел к Святославу и сказал, что сарбазам можно верить: обижены иудейского царя властью и готовы в любой момент восстать на нее.
И сказал Святослав, все еще не умея оторваться от разглядывания князя вятичей: уж больно приятен глазу этот воин, — и невольно улыбаясь в русые усы:
— Что ж, начнем!
Вспомнил: в преддверии выступления дружин из крепостных ворот Новогорода он собрал Совет старейшин от разных земель да гридей с отроками, говорил о времени выступления. И в те поры он ощущал в людях жесткое нетерпение, а еще и усталость от долгого ожидания. Тогда он тоже сказал, как и теперь:
— Что ж, начнем!
На том Совете порешили идти по первости в вятичи, а уж там укрепившись, перекинуть лодьи в быстроструйную Каму, чтобы, сплавившись по ней, достичь Великой реки, в тамошних родах прозываемой Воложей. А уж далее все исполнится по воле Богов.
— А они теперь с нами. Об этом еще на Пробуди провещали волхвы.
Воистину, всему благостному свое время, и надо уметь следовать ему, предупреждая каждое движение его от доброго сердца влекущимся словом. Знал Песах, ныне сидя во дворце в Итиле, про тайные намерения Святослава, а иначе зачем бы стал укреплять крепостные стены в южных градках Руси да ставить заслоны на прямоезжих дорогах и зорко следить за лодьями, проплывающими по Днепру-батюшке. Святослав усмехнулся: еще бы не знать ему, окаянному! Сами ж россы и пустили слух, что пойдут привычной для них дорогой, с тем, чтобы по первости взять в осаду ромейские города на берегу Русского моря, ныне подпавшие под власть каганата, а уж потом, коль счастливо все сложится, повернуть встречь солнцу на Итиль.
— Ну, что ж, — сказал Святослав, уже не глядя на Удала, однако ж обращаясь именно к нему. — Пойдешь на атабека со своей дружиной да с летучими стрелками из летголи. Совладаешь с ворогом, честь тебе и хвала, а прибудешь на щите, то и не быть тебе погребенну по великому завету предков. Ступай, воевода! Всему ж войску пока оставаться на месте. Не хочу, чтоб допрежь времени иудейский царь прознал о моем намереньи.
Удал, все так же прямо держась в седле, ускакал прочь, а Святослав спрыгнул с коня, пошел, сопровождаемый старшими гридями, к ближнему урезу тускло взблескивающей про меж дерев проточной воде, где суетились воины, приплывшие на лодьях, и откуда слышался многоголосый людской гомон, но теперь уже как бы затихающий, чуть даже заглушаемый раскатывающейся по ближним окрестностям песней. Слов ее не разобрать было, не успев окрепнуть, они рассыпались на множество приятных для слуха звуков, многие из которых, может статься, и не принадлежали земле, но небесному пространству, отчего в людях и не возникало желания собрать их воедино и сделать песню привычно понятной для себя. Всяк, прислушиваясь к ней, угадывал что-то близкое для души своей, щемящее, слегка облитое грустью, пускай и нездешней, томящей, но легко и ненапористо, а как бы со смущением, впрочем, тоже обладающим странным свойством, когда и не скажешь, отчего оно возникло и повинен ли в его появлении некто пребывающий в небесах, иль кто-то еще, о ком не дано знать смертному человеку.
Святослав какое-то время стоял, прислушиваясь к песне, и на сердце у него заныло, он разом вспомнил все, что у него было связано с Малушей, и вдруг понял, что ближе и родней ее у него никого нет. Он мысленно видел глаза девицы, тихую робость, заплескавшуюся в них, когда он взял ее за руку и повел в ближние рамени, где горели костры, зажженные старейшинами родов, и где было ныне шумно и весело, и утратилось все худое, в прежние леты отстранявшее один род от другого, и самые упорные в неприязни к соседу протягивали теперь ему руку дружбы и клялись в верности свычаям дедичей, умевших прощать и врага своего, если тот приходил на лесную поляну, где вершилось великое празднество, угодное Богам и потребное людям.
Шла ночь любви, и была она прекрасна яркой зеленью звезд, низко свисающих с темно-синего неба и как бы даже кланяющихся земле-матери и всем тем, кто вершил праздник любви.
Малуша робела, у нее горели щеки, в ясных, небесно синих глазах попрежнему не утрачивалась робость, однако ж, когда подошли к большому костру, разведенному посреди лесной поляны, через который прыгали разгоряченные вьюноши, и остановились, дивясь их молодечеству и удали, робость из глаз девицы начала утекать, уталкиваться в ближнее пространство, которое дышало воздухом любви. Это заметил Святослав и тоже включился в азартную игру вьюношей, легко перепрыгивал через высокий костер и все поглядывал на Малушу и, когда видел волнение в ее лице, радовался тайно. А потом они ушли от людей, и она сказала, что он — любим ею, и в душе у него сделалось светло и чисто. И с тех пор, как только оказывался в Вышгороде, встречался с нею, хотя матушка-княгиня серчала и не хотела этих встреч, но он уже был не властен над собой и лишь виновато разводил руками, а то и говорил, с легкой досадой глядя на управительницу росских земель:
— Что делать, матушка? Иль мы вольны отречься от отпущенного нам Богами?
А потом родился сын, и они назвали его Владимиром.
— …Да, — сказал Святослав, отгоняя видение и снова озаботясь тем, что вершилось ныне и мысленно прикидывая, не упустил ли чего, все ли предусмотрел? Получалось, что все шло по задуманному им и его гридями. Войско справно продвигалось вперед, не утрачивая силы духа, а как бы даже укрепляясь в нем. Вон и Удала послал вдогон за гулямами атабека. Так и задумывалось, про тех гулямов в Невогороде знали с того дня, как они были посланы на росские земли Песахом. Видать, для того и посланы, чтоб угадать, куда пойдет Святослав, вошедший в силу и открыто поносящий власть иудейского царя. «Пусть-ка Удал погоняется за атабеком, — сказал на Совете гридей Святослав. — Да не упускает его далеко, следует
