— Правильно.
— Почему бы Криту не придти на помощь фараону?
— Да потому, — недовольно сказала Арсиноя, — что и соединенные усилия будут бесполезны. В морском бою мы, безусловно, разделались бы с любым противником. А на суше гиксосы легко разобьют оба войска. Это ведь не одно племя, это союз многих могучих народов, их рати неисчислимы, закалены, победоносны. И Та-Кемету не пособим, и себя погубим. Стоит ослабеть военной силе острова — и толпы северных варваров хлынут потоком, пройдут лютой ордой, не оставят камня на камне.
— А если бы те же варвары соединенными усилиями обрушились на гиксосов?
Арсиноя недоуменно вскинула брови.
— Презрение жителей Кемт к иным народам общеизвестно, — молвил Расенна, выдержав кратчайшую паузу. — Любой уроженец Египта не колеблясь погубит весь остальной мир, дабы любимая родина цвела и благоденствовала. Кажется, у них — да, именно у них! — рабы-чужеземцы называются живыми мертвецами.
Царицу слегка передернуло.
— Отправь меня тайным посланцем к фараону. Я свободно говорю по-египетски. — Расенна умолк и выждал.
— Зачем? — осведомилась Арсиноя.
— Думается, как раз уложусь в оставшиеся по условию полтора месяца.
— Зачем? — повторила царица.
— Я убежден, что шестьдесят крепких рабов, приговоренных к смерти в каменоломнях, у Сенусерта разыщутся.
— Послушай! — вскипела государыня. — Верховная жрица Элеана имеет столь же мерзкую манеру говорить! Но ты, сделай милость, изъясняйся вразумительно! Довольно с меня и одной особы, не снисходящей до немедленного ответа собеседнику! Понял?
— Да, госпожа. Мы посулим фараону содействие всех обитателей Архипелага, всех береговых царей и царьков. Не сразу, разумеется, а через год-полтора. Для этого потребуется малость: набрать достаточно высокородных заложников. Я представлю дело так, будто царь Идоменей возражает против подобного плана, а ты, госпожа, стремишься помочь и намерена действовать скрытно. Я даже изложу на ухо фараону правду, чистую правду и ничего, кроме правды. Но, разумеется, не всю правду, — прибавил Расенна с улыбкой. — Он поверит. Шестьдесят рабов — не ахти какое богатство по мерке властелина. А я уведомляю, что полагаться на скромность критских гребцов невозможно. Скрытность в подобном деле — залог успеха. И фараон прекрасно поймет. Рискует он крохой, а приобрести может все царство. Собственное, кстати сказать... Отцы, спасающие детей, мужья, выручающие жен, едва ли откажутся выслать по десятку боевых кораблей, дабы сохранить и возвратить близких. А соединенный флот, союзное войско будут огромны.
— И что потом? Ведь затея твоя — ложь, и полнейшая!
— А потом — ничего, — улыбнулся Расенна. — Через год, не позднее, во главе Та-Кемета встанет царь из племени хекау-хасут. Положись на мое слово, госпожа. Фараон уйдет, а благодарные мне гребцы останутся.
— Ну и ну! — только и смогла сказать Арсиноя.
* * *
Скалистый, бесплодный остров на полпути меж Киферой и Критом издавна служил этруску надежным убежищем. Теперь же местоположение и природные особенности безымянного клочка необитаемой суши становились попросту неоценимыми.
Длинный, узкий, похожий на горное ущелье залив заканчивался просторным, далеко углублявшимся в каменную твердь гротом, где миопарона приютилась удобно и неприметно для постороннего глаза.
Там же, в гроте, на обширных надводных выступах, были устроены склады оружия и провианта. Предусмотрительный Расенна велел запечатать все это в наглухо засмоленные бочки, в муравленные свинцом и облитые толстым слоем воска глиняные сосуды.
Ибо пагубное воздействие морской влаги на вещи, подлежащие длительному хранению, знал великолепно.
Подобно сказочному чудовищу, этруск обустроил себе тайное логово в недрах возносившейся над водами горы, готовясь выбраться наружу и взыскивать с островов и побережий пресловутую дань — прекрасных пленниц.
Разноплеменные гребцы, спасенные от медленной и страшной смерти в египетских каменоломнях и рудниках, извлеченные из вонючих шене[33], дышали вольным воздухом Средиземноморья, спали вволю, ели до отвала и взирали на Расенну собачьими глазами.
Десять головорезов, узнавшие, под чьим началом и за какую плату предстоит плавать, предвкушая грядущие приключения, с особым смаком воздавали должное обильному запасу критских вин и повиновались беспрекословно, ибо грозный этруск оказался начальником строгим, но справедливым, требовательным, но заботливым.
Единственной печалью и заботой Расенны стал смуглолицый, широкоплечий Гирр.
Хитрый, однако вовсе не умный, Рефий приставил к архипирату надзирателем самого доверенного своего молодца. Расенна возражал, приводил многочисленные доводы против, но Рефий был неколебим: сказал — как отрезал.
А отмерять семь раз начальник дворцовой стражи попросту не умел.
В итоге, рядом с этруском очутился дерзкий, самоуверенный, наглый человек, едва ли уступавший Расенне физической силой, а посему полагавший священным долгом и неотъемлемым правом своим совать крючковатый нос везде и всюду, — где нужно и где не нужно.
— Я тебе не подчиняюсь, — уведомил он Расенну при первом же удобном случае. — Я за тобою присматриваю, понял?
— Конечно, — улыбнулся разбойник — Поставлен в известность, и отнюдь не возражаю. Сам бы сделал то же самое на месте государыни и Рефия. Однако не возьму в толк: чего ради вздорить людям, идущим на опасное предприятие плечом к плечу?
Гирр презрительно фыркнул и не удостоил этруска ответом.
Расенна лишь плечами пожал.
— И не надейся, — внятно и внушительно произнес критянин, — спины я тебе не подставлю. А сплю — как собака, вполглаза. Понял?
Этруск от души расхохотался:
— Я намерен заслужить обещанную государыней плату. И ради этого принужден беречь тебя, драгоценного, пуще зеницы ока. Не опасайся подлости... Но помни: одно условие, непременное и непреложное, мною поставлено. И царица, и Рефий признали, его разумным.
— Какое еще условие?
— Ежели словом или делом вмешаешься в мои распоряжения на походе либо, того хуже, при захвате — убью на месте. Искрошу. Как червяка дождевого, — спокойно закончил Расенна.
Обозрел вытянувшуюся физиономию Гирра и заботливо полюбопытствовал:
— Понял?..
* * *
От кого и как умудрился получить мнимоубитый этруск первое нужное известие, неизвестно. Полагаю, Расенне удалось-таки наладить скрытое сообщение меж безымянным островком и окружающими землями, но утверждать наверняка не берусь.
Равным образом, не постигаю легкомыслия, с которым юные обитательницы тогдашних побережий — от скромной служанки до царской дочери — бегали плескаться в хризолитовых морских волнах, отбеливать холсты на прокаленном добела мелкозернистом песке, собирать мидий и морские гребешки, служивших лакомым дополнением к ежедневному столу, резвиться, загорать, распевать беззаботные песни.
Тринакрия[34], уже в те отдаленные времена снискавшая славу средиземноморской житницы, была страною куда более цветущей, богатой, многолюдной, нежели в последующие столетия, за вычетом, пожалуй, нашего — двадцатого.
Колосились необозримые поля пшеницы и ячменя. Шелестели густой листвой неисчислимые оливковые деревья. Зрели по склонам пологих гор виноградные лозы. Тяжкие, налитые соками смоквы тысячами падали наземь, обращаясь перегноем, удобряя почву свежими туками, поскольку недоставало рук, дабы полностью собирать неслыханные урожаи.
А рук на острове было отнюдь не мало: плодородная Тринакрия изобиловала населением. Разгромленный впоследствии, остров опять заселился около восьмого века, но уже не сравнялся в пышности с тем, чем был прежде.
Великое множество народу обитало в благодатном краю — пастухи, виноградари, земледельцы, рыболовы, ремесленники, торговцы, вельможи... Города и городки, поселки и деревеньки, виллы, стоявшие в горделивом одиночестве, лачуги, стыдливо ютившиеся поодаль от более приглядных построек — все жило трудолюбивой, вполне или относительно сытой и счастливой жизнью.
Там, где впоследствии возникли Сиракузы, цвела столица, чье название утрачено для истории. Оттуда повелевал и властвовал Тринакрией царь, имя которого безвозвратно забыто. Но его дочь заслуженно славилась неописуемой своею красотой, и молва о несравненной прелестнице передавалась из уст в уста.
Неэра.
Так нарекли эту очаровательную девушку лет за восемнадцать или девятнадцать до того вечера, когда Расенна пустился в первый набег из числа свершенных по воле царицы Арсинои.
* * *
Тонконогую, сильную лошадь выпрягли из легкой колесницы и отпустили пастись чуть поодаль, где кончались пески, а неширокая полоса цветов и трав постепенно переходила в опушку молодой рощи.
