Профессор Леонид Столович сказал:
— Я должен оппонировать диссертацию «Художественный образ как процесс».
Профессор Юрий Лотман спросил:
— Это что, о Синявском?
Нет худа без добра
У профессора Тартуского университета Юрия Лотмана в начале 70-х годов был обыск, так как его дом посещала одна поэтесса-диссидентка. В соответствии с новыми правовыми веяниями при обыске был наведён идеальный порядок. Лотман радовался: «Наконец я могу найти у себя любую рукопись!»
* * *
Долгие годы профессор Тартуского университета Юрий Лотман был невыездным. За это время он получил массу всевозможных приглашений со всего света. Юрий Михайлович хранил их в отдельной папке, названной им: «Письма русского путешественника».
Коллективны
В начале брежневского правления ителлигенция пыталась воздействовать на правительство коллективными письмами против реставрации сталинизма, в защиту Даниэля и Синявского и другими. Профессор Столович сказал: «Это всё равно что жаловаться Гитлеру на гестапо».
Писатель Александр Кривицкий предостерегал меня: «Никогда не подписывайте коллективные письма. После них начинаются массовые расстрелы».
* * *
У Шадра есть скульптура «Булыжник — оружие пролетариата». Огромный, мускулистый, но не просветлённый мыслью человек вывернул из мостовой булыжник и готов запустить им во врага. Сегодня пролетариат уже не нуждается в таком орудии: у государства есть управа на любителей уличных боёв, да и пролетариям в мире уже есть что терять, кроме своих цепей. Булыжник — это из нашего 1905 года. А у интеллигенции в ту пору было своё оружие — честь. Она защищала личность от оскорбления извне и от разрушения изнутри. Чтобы сохранить честь, становились к барьеру, а потерявшему честь не подавали руки. Хотя в наше нещепетильное время это стало чепухой.
В середине 60-х годов состоялся судебный процесс над Синявским и Даниэлем. Писательская организация не только не выступила в защиту собратьев. Но даже выделила из своих рядов общественных обвинителей — Аркадия Васильева и Зою Кедрину. Они-то и стали рупором писательского возмущения отщепенцами, опубликовавшими за рубежом пасквили на наш строй. Среди литераторов произошёл раскол: одни громко поддерживали обвинителей, другие шёпотом возмущались. Судилище было проведено по-сталински, но времена были уже не те, и суровый приговор — пять и семь лет заключения — оказался мягче, чем был бы прежде.
И вот в этой ситуации я решил применить к общественным обвинителям оружие интеллигенции — принцип чести. Я перестал здороваться с Аркадием Васильевым и Зоей Кедриной. Не знаю, наказал ли я их, но себя насилием над своим естественным поведением обрёк на страшные муки. При этом вокруг меня вполне приличные люди как ни в чём не бывало общались с нарушителями кодекса интеллигентской чести. Прошло года два, и я сдался.
Как я не стал диссидентом
В 1956 году, после того как на съезде КПСС Шолохов резко осудил тех, кто выразил протест против ареста Синявского и Даниэля, ко мне пришёл мой отец. Он сказал: «Асфальтовым катком история переехала мою жизнь. Ты должен сделать не сделанное мной. Никогда больше не подписывай никаких политических обращений. Не прикасайся к политике. Иначе ты убьёшь меня и мать». Отец не успокоился, пока не добился моего честного слова.
Несчастна страна, нуждающаяся в героях. Когда нормальное поведение требует героизма — это ужасно. Совесть моя требовала хотя бы пассивного сопротивления злу, но и это было очень опасно. И когда отец заставил меня дать слово, я, к моему стыду, испытал облегчение.
Прибежище
В тяжёлые годы Грузия оказывала поддержку Пастернаку и Шкловскому. Здесь на русском языке нелегально выходили книги Солженицына и статьи Сахарова.
Попытки выкурить
На дачу к Ростроповичу, где нашёл приют Солженицын, прибыл офицер милиции. Ростропович сказал: «Если вы можете из дома лауреата Ленинской премии выселить лауреата Нобелевской премии — действуйте». Милиционер ретировался.
Тогда к делу подключился министр культуры СССР, кандидат в члены Политбюро Демичев. Он пригласил Ростроповича к себе. Входя в просторный министерский кабинет, Ростропович, опережая хозяина, заговорил: «Пётр Нилович, я благодарен за приглашение и с интересом с вами побеседую, но если вы собираетесь говорить со мной о том, что у меня на даче живёт писатель Солженицын, то разговора не получится. Он мой друг и будет жить в моём доме столько, сколько ему понадобится».
«Говорят, Хемингуэй в детстве тоже был евреем»
Официозные службы распространяли слух, что настоящая фамилия Солженицына — Солженицер, а Сахарова — Цукерман. Лучшего средства компрометации власти не знали. Возникла частушка:
Арон Давыдыч Цукерман
Нацелился в премьеры.
Как говорят, держи карман…
Арон Давыдыч Цукерман,
Скажи, какой ты веры?
В интеллигентской среде человек никогда не оценивался с точки зрения его национальности и вероисповедания. Между прочим, академик Мигдал когда-то рассказывал, что Сахаров из русских дворян и что по этой причине у него были трудности с поступлением в вуз.
Беспрецедентный вопрос
Президент Академии наук Александров сказал на заседании президиума:
— Сегодня нам предстоит решить беспрецедентный вопрос о выводе Сахарова из членов академии.
— Почему беспрецедентный? — не согласился академик Капица. — В своё время Гитлер лишил звания академика Эйнштейна.
— Переходим к следующему вопросу, — объявил Александров.
Утверждают, что это легенда, а на самом деле состоялось голосование, и академики проголосовали против исключения Сахарова.
Под аплодисменты
В зал суда пускали по специальным приглашениям, слушалось дело о попытке угона за рубеж самолёта. Суд вынес смертный приговор. Зал аплодировал.
* * *
Эх, подружки, ё-моё,
Пропою страдания.
Было раньше бытие,
А потом сознание,
А теперь пошло битьё,
А потом признание.
* * *
— Не знаете ли вы адрес Иванова?
— Это тот, который жил напротив тюрьмы и любил рассказывать анекдоты? Теперь он живёт напротив своего дома.
Народовольцы и народознавцы
Генерал КГБ сказал диссиденту: «Вы всё печётесь о народе, а вот мы отправим вас в лагерь, и вы узнаете, какая это сволочь!»
Поэт-интуит
В начале 50-х годов Глеб Семёнов прочитал Леониду Столовичу эпиграмму на отца и сына Воеводиных:
Чувствуешь ли, родина,
Нестерпимый зуд,
Когда два Воеводина
По тебе ползут?
Потом появилась ещё одна эпиграмма:
Взирая на своё творенье исподлобья,
Сказал Господь, стирая хладный пот:
«Ну, если он мой образ и подобье,
То я последний идиот».
В 60-х годах адресат этой эпиграммы Евгений Воеводин стал общественным обвинителем на процессе Иосифа Бродского.
Поэт-арестант
Исходя из личного опыта, Иосиф Бродский дал оригинальное определение: тюрьма — это недостаток пространства, компенсируемый избытком времени.
* * *
— Итак, у вас есть дача…
— Разве это плохо?
— …машина…
— Разве это плохо?
— … норковая шуба у жены.
— Разве это плохо?
— А ваша зарплата всего сто рублей.
— Разве это хорошо?
«НЕ ПЛОТЬ, А ДУХ РАСТЛИЛСЯ В НАШИ ДНИ»
И я испортился с тех пор, Как времени коснулась порча.
Борис Пастернак
Смена
После смещения Хрущёва началась ликвидация разгула махровой демократии. Но на своём очередном пленуме кинематографисты ещё по инерции бунтовали против председателя Госкино Романова. Чего только о нём не говорили: и невежда, и зажимщик, и дуболом… Наконец вышел старейший кинорежиссёр Герасимов и сказал: «Всё, что здесь прозвучало в адрес товарища Романова, — абсолютная правда. И я мог бы ещё многое прибавить. Но снимать Романова нельзя». Зал взревел и затопал ногами. «Снимать Романова нельзя, — твёрдо повторил Герасимов. — Я в кинематографе сорок лет, и я хорошо знаю, что каждый последующий руководитель хуже предыдущего».
Романова всё же сняли. Его преемник действительно оказался хуже, хотя бы тем, что проводил политику партии умнее.
Как стать академиком
Вольтер очень хотел стать академиком. Он был уже в зените славы, его знал весь мир, лучшие люди Европы ходатайствовали за него. Но академия была непробиваема. Но Вольтеру устроили аудиенцию у любовницы короля.
