Серафим на скамеечке сидел у двери в келью митрополита. Вдалеке гулко затопали сапоги, которых монахи никогда не носили, и Серафим вскочил.
Из-за угла вывернули игумен, царь Иоанн и Малюта Скуратов.
Они подходили молча, с неподвижными лицами.
Серафим поспешно вытащил кольцо с ключом и принялся отпирать дверь кельи. Шаги идущих звучали как стук часов, отмеряющих последние мгновения жизни.
Серафим отскочил в сторону. Малюта открыл перед государем дверь. Игумен, ничего не говоря, крестился.
— А ты иди. Не жди меня, — сказал государь игумену, наклонил голову и вошёл в келью.
Игумен, сутулясь, пошагал прочь от кельи.
Малюта закрыл за государем дверь и поманил к себе Серафима.
Перепуганный Серафим приблизился. Григорий Лукьяныч вынул из руки Серафима кольцо с ключом и положил себе в карман. А потом вдруг пальцем потянул вниз щеку Серафима. Серафим, обомлев, преданно таращился на Малюту.
— Ты же косоглазый был, — негромко напомнил Малюта.
Серафим зашевелил губами, не зная, что ответить.
— Он? — Малюта кивнул на дверь в келью.
— Он, — обретя голос, подтвердил Серафим.
Малюта повернулся к двери, пригнулся и стал глядеть в прорезанное окошечко.
Келью освещала лучина. Филипп сидел на топчане, тяжело опустив руки на колени.
Иоанн прошёлся по келье, будто примеривался, каково здесь жить. От движения длинной царской шубы огонёк лучины заметался.
— По Москве басня ползёт, Феденька, что на тебя благодать снизошла, — небрежно сказал Иоанн.
Он снял с бедного киота икону Богородицы и повертел в руках, рассматривая: вправду обновилась или просто помыли и подкрасили?
— Ты будто бы святой тут стал…
Иоанн вернул икону на киот.
Филипп спокойно молчал. Что он мог ответить на эти слова?
— Молчишь, обиделся, — усмехнулся Иоанн, глядя в окошко. — Что ж, понятно… Я у тебя митру отнял, на хлеб с водой посадил…
Иоанн резко повернулся на Филиппа.
— Да это ненадолго, — заверил он. — Мне, Федя, тайна Откровения открылась. И понял я, что Жигимонт — сатана, а Новгород — его Зверь. Значит, близок Конец Света.
Иоанн опустился перед Филиппом на колени, как воин, уходящий на битву, перед священником.
— Ты благослови меня на подвиг мой, — сурово попросил Иоанн.
Но Филипп сидел понуро, как уставший путник. Он пожал плечами без всякого интереса к Иоанну.
— Не могу, государь, — просто ответил он.
Иоанн осторожно взял руку Филиппа в свои руки.
— Помнишь, Федя, как ты со мной читал молитву Михаилу, главе воинства православного? — Иоанн нежно гладил кисть Филиппа. — Молитву, которую я же и сложил?
— Помню, Ваня, — кивнул Филипп.
— «О чюдный архистратиже страшный Михайле архаггеле…» — начал читать Иоанн, глядя на Филиппа.
Филипп не поднимал глаз на государя.
Иоанн, словно в забытьи ласки, соединил два пальца Филиппа в двуперстие.
— «Егда услышиши глас меня, раба Божия Иоанне, призывающего тя на помощь, Михайле…»
Иоанн коснулся своего лба двуперстием Филиппа.
— «Услыши и ускори на помощь мою и отжени от меня все нечистыя духи…»
Двуперстием Филиппа Иоанн коснулся своей груди.
— Читал же ты… Просил… — шептал Иоанн. — Попроси и сейчас…
Рукой митрополита Иоанн задел своё правое плечо.
— Неужто трудно своё слово повторить, Федя?
Филипп отнял руку, чтобы Иоанн не завершил креста.
— Нет тебе моего благословения, государь, — негромко и твёрдо сказал Филипп.
Иоанн присел, как собака, опираясь ладонями о колени. Он с восторгом снизу вверх смотрел на Филиппа.
— Ай спасибо, Феденька!.. — жарко зашептал он. — Ай лучше нет мне подарка!.. Прав ты, дружок мой!
Иоанн пылко поцеловал Филиппу бессильно опущенные руки.
— Ты ведь мои, мои бармы надел, а своих тебе не положено! — ликующе объяснил Иоанн. — Не тебе и благословлять меня!
Филипп приготовился к смерти и держал в себе эту готовность, словно чашу, наполненную до края. Он не хотел спорить с Иоанном, чтобы не расплескать чашу.
— Он, — Иоанн указал пальцем в потолок, — это я, а не ты!
Филипп молчал.
— В моей державе только я святой!
Филипп молчал.
— Ай поклон тебе за признанье! — глумился Иоанн. — Ноги бы тебе омыл, Феденька!
— Уходи, Ваня, — попросил Филипп. — Пусть исполнится воля Божья.
Иоанн вскочил и вылетел из кельи.
Иоанн в одиночку торопливо вышел из Святых врат монастыря, остановился на мосту, повернулся к надвратной иконе, трижды благочестиво перекрестился и трижды поклонился.
Москву уже затопило сумраком. Стены и башни монастыря синели, словно ледяные. Кое-где в маленьких окошках горел красный свет. В бирюзовой гуще небосвода висела единственная туча с позолоченным брюхом и бледными космами закраин.
— Ну и всё! — с облегчением прошептал Иоанн. — И слава Богу. Конец — делу венец.
Иоанн пошагал к своему возку, возле Которого его ждали конные опричники. Перед возком Иоанн затопал ногами, обколачивая снег.
— Басманов! Лёшка! — деловито позвал Иоанн. — Сопровождай меня домой. А прочие пусть Лукьяныча ждут.
Иоанн полез в возок.
Алексей Басманов потянул из ножен заиндевевшую саблю.
Малюта вошёл в келью Филиппа, стащил шапку и плотно прикрыл за собой дверь.
— Прости, владыка, — виновато сказала Малюта, — государю служу.
— Оба мы служим, — спокойно ответил Филипп.
Оба они понимали, зачем нужна эта встреча.
Но у Малюты появилось ещё и особое дело.
Оглядываясь на дверь — не услышал бы кто, — Малюта заговорил тихо и быстро:
— Хочешь, тебе волю на ладони принесу?.. Ты же, того, благодать снискал… Караульщику косой глаз поправил… А… А Гаврилушку моего?.. Ножка у него сохнет…
Малюта смотрел на Филиппа умоляюще и мял в руках шапку.
— В монастырь тебе надо, Григорий Лукьяныч, — сказал Филипп. — Насовсем. И Господь дитя помилует.
— Не могу я… — с мукой ответил Малюта. — Государю служу.
— Тогда у него чуда и проси, — твёрдо ответил Филипп.
Малюта долго молчал, глядя на Филиппа. И Филипп молчал, не глядя на Малюту. В полумраке кельи золотилась икона Богородицы.
— Так, значит, выходит… — тяжело подвёл итог Малюта. — Но и ты у меня чуда не вымолишь.
Малюта обеими руками плотно нахлобучил шапку.
— А не у тебя мне о нём и молить, зверина, — медленно сказал митрополит Филипп.
Серафим молился так истово, как никогда в жизни. Он знал, что за дверью Григорий Лукьяныч убивает митрополита. Но это только Григорию Лукьянычу кажется, что убивает. Душа бессмертна, её не убить. Никто не пересилит Господней воли. Ни Григорий Лукьяныч, ни государь Иоанн Василич. А там, за дверью, был посланец Господа.
Серафим никогда не чаял, что в жизни своей он сподобится вот так запросто говорить, касаться, приносить воды и хлеба тому, кого на землю направил сам Господь. Сейчас посланец уходил, настал предел его пребывания. Но зато Серафим отныне твёрдо знал, что Бог — не бабушкины сказки, не матушкины страхи, не поповская корысть.
Железная дверь кельи открылась, и вышел Малюта.
— Чего зажмурился, дурак? — спросил он у Серафима, плотнее запахивая полушубок и подтягивая пояс. — Умер твой узник. Угаром вы его заморили, не иначе.
Серафим беззвучно повторял слова молитвы, шевеля губами.
— Так? — грозно спросил Малюта, требуя подтверждения.
— Так, государь! — крикнул Серафим.
— Вытащи мертвяка и брось его в ров без погребения, — распорядился Малюта, уже не глядя на перепуганного стражника. — Я у ворот стоять буду, подожду, посмотрю.
Малюта отвернулся и пошёл прочь от кельи.
Серафим поднял ко лбу два пальца, чтобы перекреститься.
Руку Серафима вдруг перехватила рука Малюты. Григорий Лукьяныч мгновенно очутился лицом к лицу с Серафимом.
— Я сказал — вынеси и выброси, — внятно, тихо и страшно повторил Малюта. — Понял?
Серафим в ужасе мелко закивал.
Малюта отпустил его руку и опять пошёл прочь. Серафим глядел в спину Григорию Лукьянычу, пока тот не свернул за угол.
Серафим бросился в келью Филиппа.
Филипп, мёртвый, лежал на полу, разметавшись. Казалось, что он упал сюда с огромной высоты — и разбился. Растрёпанные волосы Филиппа были совершенно белыми. На лице застыло страдание, а неподвижные глаза остались открыты.
Серафим рухнул возле Филиппа на колени, осторожно опустил митрополиту веки, поднял и поцеловал безвольные руки митрополита, прижал эти руки к своему лицу и заплакал.
Успокоившись, Серафим встал, ухватил Филиппа под мышки и с трудом, почти волоком, потянул тело из кельи.
