потекло по смуглым пальцам.
— И кто же сей счастливец? — озадаченно протянул поэт.
Князь нахмурился.
— Я прямо не спрашивал. Но по обмолвкам ясно, кому фрейлины приносят дань своей невинности.
— Каков! — возмутился Пушкин. Потом замотал кудлатой головой, не соглашаясь с собственным суждением. — Не может быть. Он совсем другой.
— Такой, именно такой, — поддразнил приятеля Вяземский. — Берёт как с крестьянок. Право первой ночи. Мы все для него крепостные.
Пушкин не мог связать одно с другим и внутренне продолжал не соглашаться, хотя наружно и поддержал Вяземского.
— Но хуже всего, — князь Пётр снял очки и протёр их носовым платком, — что она его всё ещё любит. Вернее, — он поколебался, стоит ли говорить, — любит именно его, а все остальные…
Вяземский с досадой, не чокаясь, осушил бокал. Потом выдохнул в рукав, как будто пил водку. Сверчок смотрел на друга с искренним состраданием.
— Не говори, — попытался успокоить он. — Сравнение будет в твою пользу…
— Вот только утешать меня не надо! — рассердился князь. — Не тот повод. И не вздумай проболтаться княгине Вере.
Сверчка удивил его страх.
— Твоя супруга и сама не промах. Станет ли тебя стыдить мелочами? А зря ты женился.
Пётр Андреевич кивнул.
— Зря не зря, а дело прошлое. Вера — истинный друг. Да и хорошо иметь под боком законную блядь. Ты-то, гляжу, к Олениным зачастил. Хочешь всех и себя в первую голову уверить, будто влюблён?
— Я и сам пока не знаю, — Пушкин вернулся в кровать. — Какие глаза! Простые, как у ребёнка, вся душа видна до донышка.
— Кстати, тоже фрейлина, — заметил, ожидая предсказуемой реакции. — Гляди, когда окажется, что в бутоне уже побывал червячок, имей довольно ума не блажить об этом на каждом перекрёстке.
Кровь бросилась Сверчку в лицо.
— Нет. Не может статься. Твоя Россети глазами во все стороны сечёт. Мудрено ли, что ты не нашёл мёда в улье? А Аннет робкая, я сию породу знаю. Если уж тебе нужна вакханка, поедем к Закревской. Графиня принимает ночь-заполночь. А чистых не тронь!
Обида друга насмешила Вяземского.
— А что как я приударю за Аннет?
Пушкин задохнулся от возмущения.
— Не посмеешь!
— Почём тебе знать?
Они бы продолжали перебраниваться, если бы дверь в комнату наотмашь не распахнулась и внутрь размашистым шагом не вступила гренадер-баба в чёрном шёлковом бурнусе, капюшон которого она даже не считала нужным накинуть на голову.
— Сударыня, в Италии есть дерево, которое местные жители дразнят бесстыдницей, — сообщил Вяземский.
— Это платан, — не смущаясь, отозвалась графиня Закревская. Она сухо кивнула бывшему любовнику и повернулась к постели Сверчка. — Болеть? — гнев и обида слышались в её голосе. — Или пить? — чёрные глаза обратились на бутылку шампанского. — Сударь, я вас забираю к себе. Иначе увёрткам не будет конца. Мне сказали, вы играете сутки напролёт. Дурно.
— А ваш муж, мадам? — насмешливо осведомился Пётр Андреевич. — Неужели он потерпит любовника под своей крышей?
Аграфена Фёдоровна величественно повернулась к нему.
— А кто его будет спрашивать? К тому же вы удивитесь, князь, но Александр Сергеевич мне не любовник. Друг, советник, даже сводник, может быть, но никак не любовник.
С этими словами великанша сгребла Пушкина в охапку и, не слушая возражений, понесла к двери.
— Ты всегда хотел, чтобы женщины таскали тебя на руках! — нёсся вслед голос Вяземского.
* * *
Анна Алексеевна Оленина очень хотела бы походить на графиню Закревскую, если бы не боялась всеобщего осуждения. Ей бы понравилось, если бы о ней сказали: «дама с прошлым». Но она была барышней, причём барышней на выданье. А барышням прошлое не полагается. Иначе настоящее никогда не превратится в будущее.
Недавно её познакомили с Пушкиным. Но он менее всего мог заинтересовать девицу, хотя и оказывал ей знаки внимания. Сначала рассеянные. Потом по мере посещения дома родителей всё более и более заметные. Это раздражало и дразнило одновременно. Потому что не могло привести ни к чему серьёзному. Но любопытство заставляло Аннет тратить время на то, что никогда не принесло бы плодов, — на разговоры с поэтом.
Они встретились на балу, который давала мадам Хитрово. Елизавета Михайловна держала сочинителя под руку и подводила ко всем гостям, точно угощая невиданным лакомством. Сверчку это не нравилось. Он то кусал ногти, то бормотал дерзости: «Вот вам Пушкин, он весь сахарный, а зад у него яблочный, его разрежут и всем дадут по кусочку».
Расслышав, Аннет рассмеялась. Он посмотрел на неё недружелюбно и уставился в пол.
«Вот неприятный человек, — подумала фрейлина. — Хотя, говорят, гений. И государь его отличает. Потому-то все из кожи вон лезут, чтобы услужить ему. Не его, Пушкина, а монаршего внимания ради. Как у нас всё пошло!»
Насилу расцепив руки с Елизаветой Михайловной, Сверчок забился в угол и стал наблюдать за танцующими, отпуская язвительные замечания. Если бы Аннет слышала, что он назвал её горбатой, писклявой и неопрятной, ни за что бы не подошла.
Оробевшую девушку поманила мать.
— Ступай, отличи нашего поэта, пригласи его в контрданс.
Анне Алексеевне захотелось забраться под стол, но она повиновалась. Небрежность, с которой Пушкин спросил, где её место, лишний раз доказывала его равнодушное пресыщение общими ласками.
«Чем мы, несчастные, платим за своё рождение в женской доле? — думала Аннет. — Вечным презрением своих господ и хозяев. Что несносно. И унизительно».
Тут Пушкин должен был сделать фигуру в танце и пошёл в её сторону.
— Ваши ножки достойны китайской принцессы, — сказал он, с удовольствием наблюдая, как барышня скользит туфельками по паркету. — Мало кому из петербургских красавиц были бы впору ваши башмачки. Да вы Золушка!
Аннет смутилась.
— Скоро ли вам замуж? — без малейшего стеснения расспрашивал поэт. — За кого изволите? А когда выйдите, станете ему изменять?
Мадемуазель Оленина покраснела до корней волос.
— Что за вопрос? Нет, конечно. Ведь я поклянусь перед Богом.
— А он вам станет, — безжалостно заявил Сверчок. — И не потому, что вы чем-то плохи. Напротив, вы прекрасны. Но сие священное право мужчин. И я ещё не видел ни одного, кто бы им не воспользовался.
«Какое самодовольство!» — с гневом подумала Аннет.
— Даже те, кто выходит замуж по страсти, не могут знать своей судьбы, — возразила она вслух. — Обязанности жены требуют более самоотречения и снисходительности, чем самой пылкой любви. Муж будет часто забывать о своих клятвах, часто увлекаться другими. Но жена преступит ли законы долга? Может ли пренебречь мужем? Никогда.
Сверчок с некоторым удивлением посмотрел в лицо партнёрши.
— Вы редкое создание, — проговорил он. — Но
