Среди личных бумаг Федоса оказывается письмо, полученное им вскоре после смерти Петра. Пожелавший остаться неизвестным автор предупреждал Федоса, что граф Андрей Матвеев распускает о нем неблаговидные слухи. Ссылаясь на свидетельство собственной жены, говорит, будто Федос на похоронах Петра смеялся над Екатериной, «когда она, государыня, в крайней своей горести, любезного своего государя мужа ручку целовала и слезами оплакивала». Сомневаться в правдоподобности слов Матвеева нет оснований. Но Екатерине важно другое: не было ли сказано Федосом еще что-то, не объяснял ли он причины своих издевок И вот одного за другим расспрашивают – не допрашивают! – всех, кто присутствовал при упомянутом разговоре. Расспрашивает, приезжая к каждому домой, начальник Тайной канцелярии и тут же берет подписку о неразглашении. Да еще остается автор письма, неизвестный и тем более опасный. Он мог знать гораздо больше, чем писал, мог делиться тем, что знал, с другими. А вот эти другие, как их искать? Под замком оказывается дом некой вдовы Шустовой, между Арбатом и Никитской, спешно выехавшей со всеми чадами и домочадцами в Нижний Новгород. Уволен и исчез поверенный в делах имеретинской царевны Дарьи Арчиловны, и царевна отказывается дать сведения о нем. И сколько их еще таких, скрытых и скрывшихся свидетелей!
Федоса нужно убрать, но его нельзя казнить. Это равносильно публичному признанию, как много он знает: слишком свежа в памяти его близость с Петром. Другое дело – его секретарь. Людей простого сословия казнили и куда за меньшие вины.
Федоса можно обвинять, но опасно даже для виду допросить. Да и о чем? Вдруг в озлоблении или с расчетом он захочет сказать то, что ему в действительности известно?
Даже со ссылкой приходится принимать меры предосторожности – чтобы все выглядело благопристойно, без спешки, а уж там, вдали от столицы и тысяч настороженных глаз, вступит в действие другая инструкция, которая должна привести к нужному исходу – к смерти. В ожидании нее остается добиться, чтобы ни одно слово Федоса не было – не могло быть услышано. Отсюда «неисходная тюрьма», заложенное до щели окно подземелья, опечатанная дверь.
Зато после смерти тело Федоса стоило привезти в Петербург – похоронить ли с некоторыми почестями, показать ли, что смерть наступила без насилия – отсюда спешный осмотр в пути, не произошло ли подмены, обмана.
Теперь трудно сказать с уверенностью, что изменило первое решение. Может быть, его приняла сама Екатерина, без советчиков, решивших от него отказаться. Зачем поднимать старую историю, напоминать о судьбе Федоса. А вид истерзанного голодом и лишениями тела мог сказать о худшем виде насилия, чем прямое убийство. И вот приходит второе решение – похоронить. Все равно где, все равно как, лишь бы скорее. Цена лжи о последней воле Петра стала ценой жизни Федоса и теперь была выплачена сполна.
Лондон
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
– Сколько перемен, милорд, сколько перемен, и все в один год! Кончина нашего досточтимого короля Георга I, приход к власти счастливо царствующего сына и наследника Георга II. В России смерть Екатерины I, вступление на престол Петра II и – что не менее важно – крах князя Меншикова, единственного реального русского правителя последних лет. Во Франции…
– Оставим пока Францию и для начала разберемся с Россией. Приход к власти Петра II предусматривался нашей дипломатией?
– Мы имели сведения о нем из самого верного источника – от русского министра в Дании Алексея Бестужева-Рюмина. Бестужеву были известны старания Меншикова, но и его собственная семья принимала самое деятельное участие в подобном решении вопроса о престолонаследии: отец, брат, сестра.
– Прошу простить мою недостаточную осведомленность, но разве Бестужевы поддерживали Меншикова?
– Никогда. Подобные старания – простое совпадение интересов при совершенно различных целях. Меншикову был важен только брак собственной дочери с будущим императором, Бестужевым – возможность отстранить Меншикова от власти: как-никак палач отца императора, самый деятельный участник казни царевича Алексея. Меншиков как вариант второй очереди оговаривал дочерей Екатерины, Бестужевы имели в виду племянницу императора.
– Герцогиню Курляндскую?
– О нет. Это бы резко сократило число их союзников. Герцогиня Анна не пользуется популярностью в России, зато ее сестры очень любимы и умеют поддерживать любовь к себе.
– Однако в результате Бестужевы помогли выиграть Меншикову
– Но не пришли к примирению с ним, а провал затем Бестужева-сеньора с Морицем Саксонским и вовсе ослабил их позиции.
– Меншиков сумел воспрепятствовать избранию саксонца, но никогда не простит Бестужеву возникших затруднений.
– У Морица не было, насколько я понимаю, серьезных сторонников в Курляндии? Дворянство по-прежнему предпочитает правление своих советников.
– Вы не придаете значения женскому сердцу, милорд?
– Как нельзя больше. Для каждого дипломата это великая сила.
– В таком случае у саксонца были серьезные шансы.
– Неужели герцогиня Анна?
– Саксонец изобразил пылкую страсть, а она в своей жизни знала только Бестужева-сеньора.
– Не завидую обер-гофмейстеру
– О да. Ему своей потери герцогиня не простит никогда. Надо полагать, дни Бестужева-сеньора в качестве фаворита сочтены.
– Вам известен преемник?
– Пока нет. Все будет зависеть от отношения России к Курляндии и перспектив розыгрыша курляндской короны.
– А также русского престола.
– Не приходится спорить, но на сегодняшний день курс акций герцогини Курляндской на российской императорской бирже невелик.
Митава
Дворец герцогини Курляндской
Герцогиня Курляндская Анна Иоанновна, мамка Василиса, Бирон
– Кто там, мамка, кому до меня дело? Вон рань какая – проснуться толком не успела.
– Да этот, государыня, дворянчик из здешних, что тебе куропаток к столу носит. Он и вчерась к тебе добивался, да Петр Михайлыч наотрез отказал. Давно еще не велел на глаза являться.
– Бирон, что ли? Что ему запонадобилось? Дичь пусть на кухню отдаст, скажи, благодарствую. К герцогине да с битой дичью – додумался, господи прости!
– Нет у него дичи никакой, матушка, а очень просится. Почитай, часов с шести утра-то у дверей сидит.
– Ишь настырный какой! Ну зови, что ли, пусть свое дело изложит, пока Ганс куафюру делать будет.
– Ваше герцогское высочество, униженно молю простить мне мою настойчивость. Она не имела бы извинений, если бы не мое искреннейшее, всеподданнейшее желание доставить вашему высочеству развлечение.
– Какое еще развлечение? За дичь благодарствую.
– О нет, ваше высочество, никакая самая редкостная дичь не придала бы мне смелости обеспокоить вас. Мне не раз выпадало счастие видеть, сколь метко вы стреляете. По сравнению с точностью вашего глаза и твердостью руки я всего лишь посредственный охотник Это истинное наслаждение для каждого, кто разбирается в стрельбе, видеть ваши попадания. Они поистине превосходны!
– А ты что ж, где рядом охотишься?
– Как бы я посмел держать ружье неподалеку от такой царственной охотницы, истинной Дианы наших убогих мест. Мне довелось слышать, как выгодно отличаются от наших лесов превосходные леса Измайловского зверинца.
– Кто ж тебе рассказывал?
– Слухом земля полнится, ваше высочество. А ваша родина многим представляется истинным чудом на земле.
– Чудом, говоришь… Как тебя звать-то, кавалер?
– Эрнест Иоганн Бирон к вашим услугам, пресветлая государыня.
– Мне она самой подчас чудом кажется, Бирон.
– О, я понимаю, как должны вы тосковать по своей прекрасной родине, герцогиня, тем более в окружении столь мало образованных и неспособных к светскому обиходу дворян. Их толки о сельском хозяйстве, доходах и расходах, высчитывание каждого гроша, обсуждение городских сплетен ничем не могут привлечь вашего просвещенного внимания. Как не хватает вам прекрасных театров, музыки, роскошных балов, на которых вы бы были истинной королевой. Простите мне мою неуместную болтливость, но я так много думал о вас, так представлял себе вас в иной обстановке, среди иных людей, что невольно излил перед вами свои мечты. Я еще раз прошу прощения, герцогиня. Если вы не будете иметь ничего против и уделите вашему покорному слуге еще несколько минут, я изложу то дело, которому обязан несказанным счастьем видеть вас.
– Что ж за дело, говори.
– Благодарю, благодарю вас, герцогиня, за неизреченную милость вашу. Скорее всего, вам неизвестно, что по поручению покойной императрицы Екатерины мне довелось отбирать в Бреслау верховых лошадей.
– Слыхала, обер-гофмейстер сказывал.
