Как-то раз мы решили днем высадиться на берег, чтобы как следует отдохнуть. Моргана рассказала мне о первом мужчине и женщине, которые жили в саду, полном чудесных фруктов, и им было дозволено есть все, кроме яблок. Что-то похожее было с нами.
— И они ни разу не попробовали запретный плод?
— Еву искушал змей, а она искушала Адама совершить этот грех, — ответила Моргана, краснея, — за это их выгнали из сада, и им пришлось в поте лица зарабатывать свой хлеб.
— Они были молоды и любили друг друга, как мы?
— Не сомневаюсь.
— Что ж, это глупый запрет, и они правильно сделали, что нарушили его.
— Священники говорят, что с тех пор в каждом из них живет зло.
— Это хорошо.
— По правде говоря, я ни о чем не жалею, и повторю это своему исповеднику в смертный час.
— Как же могут священники упрекать их, раз они сами потомки тех молодых любовников?
— Наверное, они придумали, что возразить тебе, но это не моего ума дело. Было бы очень обидно, если бы ни ты, ни я, да и другие люди не родились. Хотя тогда мы оставались бы в Раю.
— А мы, язычники?
— Этого я не знаю.
— А ангелы занимаются любовью?
— Сказано, что они не женятся и не выходят замуж. Так что, наверное, нет. Но они осенены благодатью.
— Что-то не могу себе представить. Как это?
— Твоему языческому уму не понять. И довольно говорить на эту тему. Грех это.
— На Авалоне разрешено заниматься любовью?
— О, да. Каждый храбрый воин, попадающий туда, получает прекрасную королеву.
— На Авалоне-то, видать веселее, чем в вашем Раю! Я согласен туда отправиться, а ты будешь моей королевой.
— Я действительно хочу туда с тобой, но я христианская принцесса, помолвленная с христианским принцем. Я не жалею, что согрешила. Бог, думаю, простит меня. Но он никогда не простит, если я нарушу клятву принадлежать Аэле, произнесенную в присутствии епископа в зале моего отца.
— А если Аэла освободит тебя от нее?
— Ты думаешь, он не захочет меня? Тогда я буду обесчещена, и неважно, что произойдет потом.
— Даже если придется стать женой викинга, отправиться в дальние страны и жить охотой и рыбалкой?
— Да. До тех пор, пока мы не найдем Авалон.
— А если ты потеряешь девственность во время путешествия, Аэла отвергнет тебя?
— Наверное, нет, если это произойдет без моего согласия. Он справедливый принц.
Ее лицо залилось краской, и она в слезах убежала.
Ни Моргана, ни я не могли кривить душой. И не могли дать разгореться свету нашей любви. То, что мы дарили друг другу, шло от чистого сердца. Я не пытался заставить ее нарушить клятву, которую она считала священной, хоть и казалась мне глупой. Поэтому, несмотря на наши наслаждения, мы испытывали мучительную боль.
Мы не повстречали ни одного корабля-дракона с тех пор, как миновали Ско, и несли вахту все менее прилежно.
Но моя душа помнила улыбку Хастингса, и однажды ночью мне приснился сон. Хотя в нем чаще мелькала Меера, и это был только сон, я проснулся в страхе.
Лежа с открытыми глазами и припоминая все, что я знал о ней, я обнаружил, что мои обрывочные сведения похожи на обломки выброшенного на берег корабля. Их невозможно собрать вместе, но когда-то они составляли единое целое. Все были как-то связаны — Рагнар, Эгберт, его враг Аэла, который был сыном Энит, пленницы Рагнара, невеста Аэлы — Моргана, ее похититель Хастингс и я, бывший раб Рагнара. Хоть мы и ускользнули от Хастингса, я решил не считать, что погоня завершена.
И мы вновь вспомнили об осторожности. Мы внимательно прислушивались и вглядывались вдаль. Мы прятались даже от фризских кораблей, чтобы они не выдали нас.
Подойдя к устью Эльбы, мы сделали остановку у мыса, чтобы не наткнуться на корабли Рагнара. Гамбург, цель его похода, был в сотне миль выше по широкой реке. И, само собой разумеется, все купцы в округе и священники в каждом монастыре прятали ценности.
Я не очень опасался викингов, главное — не подходить к ним вплотную. Какое искателям сокровищ дело до маленькой лодки? Вряд ли кому из них покажется подозрительным, что она похожа на одну из лодок, стоящую у их родной далекой пристани. И все же, когда нашему взору открылось устье, свободное от кораблей, я вздохнул с облегчением. И мы рискнули сразу пересечь его. Мы были уже на полпути, когда из-за противоположного мыса выскользнула тень. Я несколько мгновений разглядывал ее в надежде, что это фризский корабль. Но тут он слегка изменил курс, и стали видны гордо поднятая голова и хвост дракона.
Я растерянно посмотрел на Китти, а она на меня.
— Наверное, у корабля поломка, и его оставили здесь, — предположил я.
— Нет, это корабль самого Рагнара, «Большой Змей», — ответила она.
— Не может быть.
— Разве твое зрение острее?
— Нет. Но что тогда Рагнар делает здесь один, без флота? — спросил я, разворачиваясь по ветру.
— Ждет тебя.
— Но как он узнал… — начал было я и осекся.
У Мееры были способы отправить ему сообщение. И вот теперь из-за моей глупости придется вновь устраивать гонку.
Рагнар, очевидно, считал, что его терпение пора вознаградить, и, похоже, был прав. Если бы мы двигались дальше в том же направлении, у нас бы не было шансов — о состязании на веслах нечего было и думать. Приходилось довериться ветру, который понес нас в открытое море.
Еще несколько секунд назад я надеялся, что Рагнара на эту стоянку занесло какое-то дело, а не желание поймать беглецов, о которых он узнал от фризов, доставлявших ему продовольствие. Но теперь вода тускло засветилась красным, как будто в ней отразилось яркое пламя костра: развернутое крыло дракона было устрашающе красивым, и оно гудело, натянутое ветром, словно пламя. Корабль тоже шел под ветром.
Теперь нам предстояла гонка — огромная крылатая змея и маленький белый ястреб. Я выкинул из головы все посторонние мысли и включился в игру. Кто думает о награде или наказании, когда игра идет ни на жизнь, а на смерть, а вокруг синеет небо, и играет море, и послушная лодка разрезает эту красоту?! Прекрасное море неслось, и мы бежали вместе с ним. Мы были легче, чем наши противники, а море кидало нас с волны на волну.
Змея не могла вытащить свое брюхо из воды, когда мы резали пену.
Я прикоснулся к канатам, держащим парус, — они гудели и подрагивали от напряжения. Мы притянули ридерсы ниже, так, чтобы парус ловил ветер всей своей шириной, а мачта согнулась, будто сосна под ураганом.
Я думал о других славных гонках, что мне доводилось видеть, и ни одна из них не могла сравниться с той, когда Стрела Одина подбила озерного нырка, еще в бытность мою рабом. Теперь душа Стрелы Одина присоединилась к моей — я вдохнул ее в тот миг, когда соколица испустила дух, — и теперь две души указывали мне путь. И Рагнару никогда не поймать их, неважно, потопит он «Игрушку Одина» или нет. Они улетят от него, смеясь. Они всегда сумеют обвести его вокруг пальца, и он тщетно будет ловить их.
В это время девушка прижалась ко мне, и ее глаза глядели на меня, а не нашего преследователя. Это была не забава, а война.
— Прилив спадает, — сказал я Китти, стараясь перекричать плеск волн и гул натянутого паруса. — Лодкой становится трудно управлять. Как думаешь, ветер ослабеет?
— Нет, он усилится, — ответила она, вглядевшись в небо, — смотри, он уже крепчает.
— Он может слишком усилится, — сказал я, с тревогой глядя на мачту.
— Тогда придется укоротить парус или облегчить лодку. Китти и я часто думали об этом, но обсуждали только раз.
— Трудный выбор, — сказал я.
— Наоборот. Если мы опережали Рагнара на две мили, то теперь — на две с половиной. Когда лапландская девушка убегает от своего жениха на весеннем празднике, она не должна дать догнать себя, если хочет посмеяться над ним. Но ведь может быть и наоборот, если она случайно упадет.
— Лучше бы нам не падать, — ответил я. — Незавидный жених этот Рагнар.
— Надо бы сбросить десяток стоунов, чтобы дела пошли веселее. Я вешу семь, а Куола — девять, так что все не так плохо.
— Сомневаюсь, что этого будет достаточно. Сам я вешу двенадцать, а ты сможешь довести лодку до Хамбера.
— Куола не прыгнет за борт без меня. Он слишком молод и испугается. Тебе придется убить его, прежде чем выбросить за борт, и ты будешь плыть вместе с трупом. Это был бы большой позор.
— Ладно, давай подождем. Все-таки разрыв увеличивается. Когда мы впервые увидели «Большого Змея», щиты воинов был спрятаны внутрь. Теперь же они висели на бортах, сияя своей раскраской на солнце.
Наверняка у дракона, убитого Сигурдом, была не такая блестящая чешуя. Корабль и впрямь был похож на дракона из легенд. Мы были с подветренной стороны от преследователей, и крик сотни глоток накрыл нас, как лавина: «Один! Один»!
— Один! Один! — крикнул я в ответ, желая, чтобы огромный лебедь подхватил мой вопль своим клювом и обрушил с высоты на голову Рагнара.
