обществе же его считают героем и примером для подражания. Новый министр финансов Неккер уверяет короля, что средства на войну можно получить путем займов без увеличения налогов, и гарантирует успех. Франция укрепляет свой флот. Смертная казнь для матросов-дезертиров отменена, офицерам строго запрещено дурно обращаться с нижними чинами. Одного помощника капитана на два дня заковали в железа за то, что он ударил юнгу; теперь он некоторое время прослужит простым матросом, несмотря на высокопоставленных заступников. Семьям погибших и раненных в бою будут выплачивать вспомоществование; экипажи корсаров получат право на треть от стоимости призов.
Завтра Банкрофт продолжит свою работу в Американской комиссии: будет переводить дипломатическую переписку, снимать копии с документов, договариваться о заходе американских судов во французские порты для ремонта, найма экипажа и закупки провианта. Франклин и Дин доверяют ему, не подозревая о еженедельных прогулках в парке. Да у них и нет большого выбора: Кармайкла отправили в Пруссию.
Эдвард не раз спрашивал себя: хорошо ли он поступает? Хорошо. Совести не в чем его упрекнуть. В первую же встречу с Сайласом Дином, явившись по его вызову в Париж, Банкрофт дал понять, что согласен помогать по старой дружбе — служить переводчиком, снабжать газетами и прочими сведениями, — но не верит в его дело. Какая независимость, зачем? Что будут делать американские колонисты, когда окажутся предоставлены сами себе? Кому они нужны со своими табачными плантациями без английских кораблей? У них нет торгового флота, промышленности и мануфактур; нет инженеров, агрономов, учёных; все мало-мальски образованные люди в Америке учились в Англии, все качественные товары: сукно, посуду, кареты, сёдла, наряды, — они заказывают там же. И при этом английская беднота может только позавидовать американским фермерам, живущим в просторных домах отнюдь не впроголодь, пока на плантациях трудятся рабы. Добиться независимости от Англии — значит обречь колонистов на нищету. Он, Эдвард Банкрофт, не станет этому способствовать. И когда в прошлом декабре к нему пришёл этот фанатик, Джеймс Эткен, он сразу указал ему на дверь…
Нет, он никого не предавал. Эткена схватили не по его указке. Да, Банкрофт посетил его в тюрьме в начале февраля, чтобы выведать у него имена сообщников, но Эткен сказал, что не знает, кто устроил пожары в Бристоле: сам он действовал только в Портсмуте, потому что в Плимуте была очень сильная охрана… В камере Эткен был скован по рукам и ногам, передвигаться мог только мелкими шажками. Его тело до сих пор болтается в петле, пока не истлеет окончательно…
Тех, кто сейчас отчаянно сопротивляется английским войскам, ждёт та же участь, и они это знают.
* * *
Майор Хьюджер, открывший дверь своего дома французам, проводил их до Чарлстона. Но возле самого порта "Виктория" села на песчаную банку. Лафайета предупредили, что выход из бухты сторожат два английских фрегата, его судно непременно захватят; он приказал капитану высадить команду на берег, а судно сжечь. Капитан не спешил исполнять приказ и на сей раз оказался прав: поднявшийся ветер отогнал англичан, а "Викторию" сняло с мели, и она благополучно укрылась на рейде. Почистить днище, просмолить, обновить такелаж — и можно будет взять на борт какой-нибудь груз, чтобы не возвращаться порожняком. Возвращаться? Но судно нужно Лафайету здесь! Капитан показал ему договор, заключённый с представителем несовершеннолетнего владельца: возвращение во Францию было обязательным условием. В Америке, где его не могли арестовать, Лебурсье чувствовал себя гораздо увереннее и вёл себя даже нагло. Лафайету пришлось покориться.
"Чарлстон — один из самых милых, удачно выстроенных и приятно населённых городов, какие я только видел, — сообщал Жильбер в новом письме Адриенне. Ему хотелось рассказывать ей обо всём. — Американки очень хорошенькие, простые и очаровательно опрятные. Чистота царит здесь повсюду, даже больше, чем в Англии. Но покорило меня здесь то, что все граждане — братья. В Америке нет ни бедных, ни даже тех, кого называют батраками. Все граждане честно нажили своё добро и все обладают теми же правами, что и знатнейший помещик в этом краю. Постоялые дворы сильно отличаются от европейских; хозяин с хозяйкой садятся с тобою за стол и вместе обедают; перед отъездом платишь, не торгуясь. Если нет желания отправляться на постоялый двор, есть сельские усадьбы, где достаточно быть хорошим американцем, чтобы тебя приняли с тем же радушием, с каким в Европе относятся к друзьям".
Всё складывалось неимоверно удачно: Лафайет смог отправить письма во Францию, разделив их между несколькими кораблями — какое-нибудь да дойдёт, купил лошадей и несколько небольших экипажей для своего отряда, чтобы, разбившись на группы, порознь добраться до Филадельфии. От уныния не осталось и следа, он чувствовал неимоверное воодушевление и всё видел в радужном свете.
Майор Хьюджер представил его губернатору Джону Ратледжу (президенту Южной Каролины) и генералу Уильяму Мултри, который год назад оборонял с ополченцами недостроенный форт из пальмовых бревен на острове Салливан, когда к Чарлстону подошли девять английских кораблей, чтобы высадить десант. "Лобстеры" обстреливали форт из пушек, но разрушить его так и не смогли: английские ядра зарывались в песок или тонули в болоте, а колонисты в ответ стреляли редко, да метко, экономя порох и ядра. Приказу отступить, отданному генералом Чарлзом Ли, Мултри не подчинился, и уйти пришлось англичанам, а над фортом гордо развевался Флаг Свободы — тёмно-синий с белым полумесяцем, в который вписали священное слово. Флаг сбили во время боя, но сержант Уильям Джаспер привязал его к баннику и поднял снова. Лоялисты струсили и не отважились ударить конфедератам в спину, чтобы поддержать англичан. Да! Лафайет не ошибся в своих ожиданиях! Эти отважные люди станут его боевыми товарищами! Перед отъездом из Чарлстона он передал в дар ополченцам Южной Каролины семнадцать тысяч ливров.
Дорога с рытвинами и колеями от фургонов то тонула в грязи, смешанной с навозом, то рассыпалась пылью, в которой колёса увязали по ступицу. Кареты очень быстро сломались; пришлось их бросить и ехать верхом, обгоняя огромные стада коров, свиней и овец. Жара стояла неимоверная, вокруг людей и лошадей роями вилась мошка, лицо и руки покрывались волдырями от укусов, а до Филадельфии предстояло проделать долгий путь в девятьсот миль. Лафайет понял, что значит "дикие земли". Песчаные дюны и поросшие соснами холмы сменялись заболоченными равнинами и рощицами на топкой почве, то и дело приходилось искать брод через реку или огибать озерцо, а от жилья до жилья порой ехали целый день. На постоялых дворах предлагали только кров и самую простую пищу. По бескрайним рисовым полям и табачным
