— Вздор, чушь египетская! — вскрикнул Савл, покраснев после очередной особенно сочной истории. Но его, мальчишку прыщавого, никто не слушал: каждый, отсмеявшись, спешил рассказать о своем и старался запомнить то, что рассказывали другие.
— Вот еще, — начал очередной рассказчик. — Один колдун мог превращаться в кого угодно. А жена у него была лакомка, каких поискать. И очень ей нравилось, когда он начинал львом. Ну, понимаете, шкура там какая-то особенная на ощупь, запах… Гриву ей нравилось трепать. Но главное в этом деле был язык! Якобы язык у льва… — Вдруг за деревьями раздался львиный рык, все вздрогнули, но сразу же рассмеялись — совпадению и своему испугу.
— Богомерзость, — бормотал Савл, против воли жадно желая услышать продолжение.
— А кончал-то он кем? — спросил наименее сдержанный из слушателей.
— Погоди! — одернули его.
Рассказчик, утерев выступившие от смеха слезы, снова раскрыл рот, но вдруг закричал и повалился лицом на плащ, закрывая голову руками. Все как лежали, так и замерли в ужасе — к ним вышел огромный человек с львиной головой.
За ним — черный голый раб, еще огромнее, чем хозяин. Он бережно поставил на камни большой кувшин.
— Что орешь? — пробормотал негр на хорошем греческом. — Карлика разбудишь. — И он осторожно заглянул в глубину кувшина. Удовлетворенно кивнул: — Спит.
Тут подошли еще люди, странные чужеземцы, явно варвары по обличию. Один с косматой бородой, с пышным завязанным хвостом волос на макушке, свирепый, краснолицый, в одежде из шкур и кожи, обвешанный оружием. Другой, наоборот, бритый, но с полоской воинственно торчащих волос на голове, с иссеченной шрамами рожей, одетый в легкие доспехи, грубый плащ, в руке обоюдоострый топор. За ними еще — дикие, страшные, заполнили поляну, явно не стесняясь прибывших ранее. Захлопотали по-хозяйски. Воздух наполнился резкой незнакомой речью, запахом зверинца, дыма, копченой рыбы, ячменной браги. Бряцало оружие, поодаль громко, непристойно рассмеялась женщина.
— Заткнись, Хель! — крикнул, отвернувшись, негр. — Карлик спит.
Страшная баба высунулась из-за плеча волосатого варвара, нарезавшего на камне хлеб. Половина лица — сплошное фиолетовое пятно, ото лба до подбородка, вторая половина — красоты неописуемой, яркой, свирепой. Круглые плечи, красивые руки, высокая грудь под шерстяным платьем, но в бесстыдные разрезы ниже пояса видно, что с ногами что-то не в порядке — чуть ли не голые, изъеденные непонятной болезнью кости белеют среди юбок. Вокруг горла у бабы блестел металлический ошейник, цепь от которого прикрепили к дереву. Что не мешало ей хохотать и браниться с безумной яростью. Негр попытался урезонить неистовую тварь, заговорив на ее языке, но тщетно. Тогда один из воинов просто ударил ее прямо в рот, с такой силой, что уродина отлетела к дереву, ударилась о ствол, сползла по нему, злобно визжа и громыхая цепью.
Львиноголовый посмотрел на нее спокойно, она сразу замолчала, затихла, зарывшись в свое тряпье, закрыв лицо рыжими космами.
Богомерзость! Савл во все глаза смотрел на это адово скопище.
Впрочем, все выглядело довольно мирно. Львиноголовый — его лицо действительно очень напоминало звериную морду — прилег на плащ, отпил из кисло пахнущей плетеной бутыли. Негр, пожалуй, все-таки не раб, приладил свой кувшин между камнями, улегся рядом, положив щеку на теплый валун. Остальные расположились группками кто где, зачавкали, забулькали, не воздав даже хвалу Господу за дары его.
Евреи, собрав припасы, сгрудились настороженной кучкой возле своих ослов.
— Ешьте, не стесняйтесь, — милостиво предложил человек с головой, похожей на львиную. — Вы нам не мешаете. — С евреями он заговорил по-арамейски.
Те неприязненно промолчали.
— Они брезгуют. Разве ты не знаешь их обычаев? — насмешливо спросил один из пришельцев. Он подошел и сел рядом с львиноголовым.
Этот, новый, сильно отличался от своих товарищей: по лицу и по одежде видно, что местный, иудей, только ноги босы. Улыбнулся, достал из сумки большую сушеную рыбину и неторопливо, со вкусом, принялся ее разделывать.
В этой дикой ватаге был еще один иудей. Но в виде непотребном совершенно: одежда порвана, весь в крови, в ссадинах, один глаз выбит и жутким месивом размазан по виску. Впрочем, этот вид и самому раненому был явно противен: он, став на колени перед ручьем, принялся смывать с себя грязь.
Чудны дела твои, Господи!
— Кто вы? — не удержался от вопроса Савл. И попытался говорить чуть любезнее: — Куда путь держите?
— Мы ищем клады, — вежливо ответил человек с львиной головой.
Вот как — гробокопатели! Разорители древних гробниц, которых множество в здешних пустынях. Ничейные люди и без Бога в сердце, и без царя в голове. Слепцы, гоняющиеся за призрачным блеском золота.
— Что же ты отодвинулся, рабби? — весело спросил иудей, разделывающий рыбу.
Савл промолчал. Иудей, сдув с пальцев рыбью чешую, похлопал Савла по плечу. — Ты — рабби, и я — рабби. Мы поймем друг друга. Будь доверчивее к миру, не жди от него зла, и мир ответит тебе добром. — У этого человека был нестерпимый галилейский акцент, и Савл не удержался от грубости:
— Уж не думаешь ли ты меня поучать? — Еще чего не хватало! Его, уважаемого агента синедриона, будет учить галилейский нищий, подрабатывающий проводником у язычников да еще не гнушающийся делить с ними трапезу!
— Что плохого в поисках кладов? — недоуменно спросил львиноголовый. Он стряхнул налетевший в белую гриву рыбий мусор, отхлебнул из своей бутыли и передал бутыль проводнику. Этот чужеземец один из всей ватаги был совсем без оружия, но очень уж велик ростом и почему-то казался опасным.
Савл, испугавшись, ответил:
— Клады не приносят счастья. Их закапывают под злое колдовство. Только хозяин, сильный чародей или блаженный недоумок могут безбоязненно притронуться к кладу. Потому что для мудреца и для дурачка сокровища просто побрякушки, без ценности и пользы. Над остальными клады имеют страшную власть.
— Наше ремесло трудное, — согласился гривастый. — Но не хуже прочих. Причем тут счастье, колдовство? Мы зарабатываем деньги — вот и все. Какое же ремесло у тебя, сердитый?
— Я делаю палатки, — ответил Савл. Это было правдой, а о своей богоугодной миссии он предпочел промолчать. Делать палатки, печь хлеб, обучать мудрости — работа, полезная людям. А поиски кладов — пустая погоня за золотым тельцом. Суета ради обогащения — не ремесло.
— Дорого берешь за палатки? — спросил, подойдя к ним, раненый, который отмылся в ручье и выглядел уже не так дико. Одноглазый удивительно походил на Стефана, казненного назорея, и это было очень неприятно Савлу. Он буркнул:
— Обычную плату.
— Это хорошо, — сказал похожий на Стефана. — Хорошо, когда знаешь, сколько, чем и за что платишь. А я вот недавно отдал глаз и получил возможность видеть незримое.
«Безумец», — подумал Савл.
— Глаз за науку — это недорого. — Белогривый что-то подсчитал в уме.
Все они безумцы. Два этих странных еврея, этот спящий негр со своим карликом в кувшине, этот урод со звериной башкой, не говоря уж о прочих их слишком много. Савл решил не злить чужаков, рассмеялся через силу:
— Все мы гоняемся за кладами! Вы ищите их в песках, мы, евреи, роемся в древних черепках наших священных писаний.
— Вот и молодец! — обрадовался похожий на Стефана. — Выпей с нами!
«Сыну богоизбранного народа пить с язычниками?!» — подумал Савл.
— Что есть богоизбранность? — отхлебнув из бутыли, изрек галилеянин. Бог избирает и дает многие дары. Ты, одаренный вдесятеро, лучше ли прочих? Нет, ты вдесятеро отвечаешь перед Господом своим. Пастуху, пасущему десять овец, больше хлопот и меньше праздности, чем пасущему одну овцу. Ему вдесятеро отвечать перед господином. Тебе, богоизбранному, предстоит много трудов, выпей с нами! Достаньте чашу.
— Ту самую? — уточнил одноглазый.
— Да.
Не выпить — страшно, выпить — противно. Савлу протянули тяжелую чашу, налив туда темный варварский напиток. Со змеиным шипением поднялась из чаши белая пена, выползла на песок.
— Пей, — подбодрил галилеянин. — Хорошо пойдет в жаркий-то день. Разломил руками блестящий слиток рыбьей икры, половинку протянул Савлу.
Тот хлебнул — горько, не вино. Откусил — икра противная, едко соленая, липнет к зубам. Скорее отпил еще, чтобы прополоскать рот. Горько.
— Так вкушаем мы горечь познания после соли наших печалей, — произнес сумасшедший одноглазый еврей.
— Пить познание горько, — подтвердил проводник, — но от него становится легко душе и приятно телу. Пей, пей до конца.
Вот и все. Савл содрогнулся — пустая чаша была вымазана чем-то черным, запекшимся потеками по стенкам и намертво налипшим на дно.
Диковинная тяжелая гладкая чаша — два полушария, сросшихся макушками. Пенное варварское пойло. Горькое, темное — куда ему до сладких виноградных соков, до светлой солнечной крови горы Кармель! Никакого удовольствия от такого угощения, Боже упаси выпить его вторично.
