— А смерть?
— Что им смерть? Они живут, как травы, и высыхают, как травы, рассыпая вокруг себя семя и перегнивая в землю. Они — часть растительного мира, и он не отвергает их. Можно и так жить, Павел.
— Но можно?.. — возразил Павел. — Ведь можно иначе?
Голос помедлил, усмехнулся. Возня, шаги в темноте, бряцанье золота клада и железа цепи отдалились — бессмертные уходили, закончив свои дела.
— Можно просто стать равным богам.
— Кто ты, господин мой? — тихо спросил Павел.
— Я — Иисус, которого ты гонишь.
— Бог один, Иисус, — прошептал Павел. — Нет многих богов, Бог один.
— Да. Все мы едины в нем. Мы — часть тела Его. Он — это мы и весь мир.
— Зачем ты пришел, Иисус?
— Тело Господа моего болит, оно изъязвлено злобой и гордыней людской. Я пришел вернуть людям любовь.
А он, Савл, всегда хотел быть холодным клинком справедливости, но свирепствовал вместе с другими.
— Как мне убить в себе злобу? — с тоской спросил Павел.
— Понять, чего ты боишься.
— «Лилась дымящаяся кровь, истекали горячим потом дерущиеся тела, потрескивали рвущиеся одежды, по сваленным по полу свиткам побежало пламя…», — зачем все это? Я боялся смуты, грозящей иудеям многими бедами. Что было делать с неразумными, дразнящими римлян?
— Прийти к ним с миром и добрым словом, Павел?
А как злобно крикнула блудница у языческого храма в Киликии: «Пустозвон!» Что ее разозлило, чего боялась она? Того, что стареют ее прелести, падают в цене и скоро некому будет приласкать ее? Он же, Савл, боялся уступить искушению, осквернить тело, одновременно боялся неловкости своей, своей неудачи, и насмешки этой страшной женщины. Злобно оттолкнул ее.
— Я боялся насмешки.
— Что такое насмешка, Павел? Минутное дуновение воздуха, звук изо рта — не более.
Павлу стало легко, он рассмеялся. Тысячи кувшинов ответили ему гулким эхом, снова пугая его.
— Как же победить страх, Господи?
— Если зол, остановись, оглянись, найди свой страх и посмотри ему в лицо. Посмотри: ты испугался костей, но ведь они не могут причинить тебе вреда. Ты испугался меня и гонишь, но посмотри — я ведь люблю тебя, Павел! Страх на поверку или слишком мал, или побеждаем любовью, которая сильнее страха и сильнее злобы.
— Я не знаю, что такое любовь.
— Возлюби ближнего, как самого себя.
— Я не люблю себя. Я не знаю, что такое любовь.
Ласковая рука погладила Павла по голове, взъерошила жесткие волосы.
— Бедный засохший первенец, бедный мальчик, застрявший головой в кувшине! Твой кувшин разбит, иди. Ты узнаешь, что такое любовь.
Павел поверил, что Иисус любит его. Заплакал благодарно, встал с земли и пошел в темноте, пока живой травяной воздух и тепло заходящего солнца не показали ему, что он уже на воле.
Но глаза его не видели ни трав, ни заката. Павел ослеп.
Не видя дороги, Павел дошел до своих спутников. Сел на камень. Сидел, слушал, улыбаясь.
Иудеи взволнованно обсуждали нашествие чужеземцев. После тех на утоптанной поляне остался кислый запах зверинца, сложенные горкой под камнем рыбьи остовы да несколько перьев, запененных пылью.
Заметили, наконец, пришедшего Павла. Весь в грязи, в ссадинах; земля в волосах, в бороде, одежда порвана. Сидит на камне, улыбается, слушает.
Бессмертные уходили, закончив свои дела.
— Спасибо тебе, Иешуа-бен-Пандера, — сказал гигант с львиной головой.
Впрочем, сейчас в его лице почти не осталось сходства со зверем. Он завязал на затылке белокурые волосы и надел черную повязку на один глаз.
— Спасибо, — повторил он. — Мы хорошо провели время на твоей земле.
— Ты нашел, что искал? — спросил Иисус.
— Да. Теперь допишу свою поэму. Не хватало нескольких строк, и я нашел их.
— Ты придумал название?
— «Эдда», — ответил белокурый поэт.
— А зачем ты закрыл глаз, Один? — улыбнулся Иисус.
— Мне понравился образ, — пояснил поэт. — Я тоже буду говорить всем, что отдал глаз за науку и мудрость.
— За возможность видеть незримое, — поправил Стефан.
— Пусть будет так, — согласился Один. — Прощайте. Пойдем, Хель! Смерть застучала цепью.
— Спасибо тебе, Иешуа-бен-Пандера, — сказал черный гигант с кувшином в руках. — Мы тоже уходим. И мы забираем чашу.
Павел улыбался, слушал, неподвижно глядя на заходящее солнце.
Его спутники встревожились.
— Савл, Савл, — тихонько позвали его.
Он не откликнулся.
— Савл! — Его позвали снова.
Молчит, улыбается, не слышит.
Тронули за руку.
— Вы меня зовете? — спросил Павел.
— Тебя.
— Зовите меня Павел.
Спутники не стали спорить.
— Что с тобой, господин? — озаботился Димас.
— Ангелы говорят со мной.
Евреи заволновались, зашептались. С праздничными лицами расселись возле Павла. Посидели, помолчали.
Молчал и Павел.
— Кто именно говорит с тобой? — не выдержал один из евреев, самый болтливый.
— Христос.
— Это который?
— Иисус — назарянин, распятый три года назад в Иерусалиме.
Евреи удивленно зашумели, зашелестели: «Иисус?.. Иисус… Тише, с ним говорит Христос!».
— А ты не падал, господин мой? — участливо спросил Димас и бережно смахнул пыль с края одежды своего хозяина.
Но, уже смахивая, понял, что поторопился. Евреи посмотрели на него неодобрительно, и он, вздохнув, отошел.
— Ты слышишь Его сейчас? — спросили спутники Павла.
— Нет.
— Он ушел?
— Не знаю.
«Тише, тише! — зашептали евреи. — Вы мешаете ему слушать. Слушай, Павел!».
Павел сидел на камне, улыбался, слушал.
Просидел так всю недолгую ночь. Евреи вздремнули по очереди и утром отвели Павла в Дамаск.
Павел доверчиво шел, держа за руку раба Димаса, грека. То и дело подносил другую, свободную, руку к глазам и счастливо смеялся, оттого что не видит ее. Он помнил, что рука у него очень некрасивая: худая, жилистая, поросшая сверху неровным волосом, пальцы тонкие, шишковатые и морщинистые на сгибах. Павел шевелил пальцами — они легко слушались его — и счастливо смеялся.
Как мудр Господь, радовался Павел, что увел раба своего от безобразия плоти! Глаза были его, Павла, привязью, не пускавшей на волю. Он видел небо, пески, холмы — и они закрывали от него Вселенную. Он видел города, храмы, книги — они закрывали от него Создателя. Он видел лица — бородавки, морщины, язвы — они закрывали от него людей. Он видел слюнявые пасти и не видел Слова. Он видел кривые с толстыми коленями ноги, тщедушное тело с мертвыми оазисами пыльных волос, пористую прыщавую кожу, маленький коричневый пенис в буром серпике обрезанной плоти — он не видел себя, Павла. Павла, которого любит Господь.
Димас вел его мимо пахучего стойбища рыбаков, и Павел был легкой, бестелесной рыбой, сквозь пустые глазницы повешенной на солнце. Солнце грело сквозь него, ветер не задерживался в нем, пролетал, лаская вывернутое пустое чрево.
Димас подвел его к городским воротам. Павел слышал, как кричали под стенами дерущиеся птицы и кричали на стенах сердитые люди — римляне строили крепость. Павел был камнем, надежно вставленным между прочих, таких же. Спокойным тяжелым камнем, теперь на столетия для него — только ветер. То холодный, утренний — с реки; то свирепый, горячий — из пустыни. Высота, ветер и крики птиц — на века.
Господь песчинкой гнал его по дороге, пчелой по цветам, поднимал к облакам дымом от кипящей похлебки. Не было глаз, закрывающих мир, а было слово Иисуса, открывшее мир: «Я люблю тебя, Павел».
Дамаск подхватил Павла разноязычным щебетанием, запахом многих тел и нагретой пыли. Придавил к земле, сбил с шага. Павел напряженно вслушивался, различая знакомые наречия; вслушивался, ожидая услышать галилейский акцент Иисуса.
Первые три дня слепой Павел провел в доме некоего Иуды, в переулке, который называется Прямой. Три дня он не ел и не пил. Ему очень нравилось, что плотское уничтожено для него…
«А в Дамаске был один ученик по имени Анания; и Господь в видении сказал ему:
— Анания!
И тот сказал:
— Вот я, Господь.
А Господь ему:
— Встань и пойди в переулок, который называется Прямой, и разыщи в доме Иуды тарсянина по имени Савл; который сейчас молится и увидел в видении, как человек по имени Анания вошел и возложил на него руки, чтобы он прозрел.
Но Анания ответил:
— Господь, я слышал от многих об этом человеке, сколько злого он сделал Твоим святым в Иерусалиме; и здесь он имеет власть от главных священников связать всех, кто призывает Твое имя.
Но Господь сказал ему:
— Иди, ибо этот человек у Меня избранный сосуд, чтобы понести Мое имя перед язычниками, и царями, и сыновьями Израиля. Ибо я покажу ему, сколько он должен претерпеть за мое имя.
