* * *
Анне многое пришлось пережить за минувшую зиму. Несчастья и лишения обрушились на нее разом, да так, что даже Архип не ведал, оправится она от хвори или нет…
После разгрома отряда Кмиты Архип, благодаря воеводе Бутурлину найдя дровни, повез дочь и внуков в Троицс-Болдин монастырь под Дорогобужем, переждать череду проливных дождей. Туда же стремились толпы из разоренных литовцами деревень. По дороге пришлось ему поведать дочери о смерти Белянки, и, узнав об этом, Анна, и без того ослабленная после жутких родов и плена, лишилась последних сил. Полуживую, Архип привез ее к Троице-Болдинской обители…
На подворье было не протолкнуться — гудящая, стонущая толпа валила в раскрытые ворота; люди влачили на себе какие-то узлы с пожитками, ревущих детей, полуживых стариков. Где-то уже пихались, дрались, откуда-то сыпались проклятия, слышался женский вой. Братия не справлялась, размещали людей даже в соборах и амбарах, кормили скудно.
Из последних сил Архип с семьей дотащились до амбара, где уже битком было набито людей. Отовсюду слышался шелест голосов, чей-то натужный кашель, чьи-то сдавленные рыдания, в воздухе витал тяжкий дух десятков немытых тел… Разместились в темном углу, подальше ото всех. Постелив зипун прямо на солому, Архип уложил больную Анну и сам начал выхаживать. Матвей и Василий, прижавшись друг к другу, с испугом глядели на мечущуюся в беспамятстве мать, на хлопотавшего над ней деда.
— Не бойтесь, сынки мои, — успокаивал внуков Архип и, ложась спать, охватывал их с двух сторон и прижимал к себе. Просыпаясь среди ночи, слушал дыхание спящей Анны, заглядывал в личики безмятежно спящих на его груди внуков, и даже в этом холодном зловонном амбаре ему становилось порою радостно и спокойно на душе, что сейчас они все рядом. Лишь бы Анна поправилась…
Архип глядел мрачно на больную дочь и думал о том, что остаться здесь надолго никак нельзя, иначе скоро ударят морозы и везти слабую здоровьем Анну и маленьких детей в лютые холода очень опасно. Надобно ехать в Мещовский монастырь, где он провел год после смерти Белянки…
О том Анне, с коей он даже не успел толком поговорить, еще надлежало рассказать. О том, как вез зимними дорогами гроб с телом Белянки в тот монастырь, видя в ночи горящие глаза волков, как не спал и не ел, только на ямах менял лошадей и гнал дальше, лишь бы успеть побыстрее предать тело супруги земле… Иной раз волки подходили совсем близко — он видел мелькающие среди сугробов быстрые тени хищников и все сильнее погонял коня.
— Выноси, родимый! Спасай!
Думалось тогда, что не успеть, что стая обложит со всех сторон — и смерти не миновать. Он оглядывался на колышущийся в дровнях укрытый заиндевевшей рогожей гроб и, закусывая до крови губу, молился и все яростнее стегал коня. Скорее! Скорее!
Когда ранним утром изможденный конь, уже хромая, въезжал на заснеженное подворье Мещовского монастыря, Архип едва стоял на ногах. Завидевшая его издалека братия тут же подбежала, монахи подхватили его на руки, стали распрягать коня…
Архип очнулся в келье уже вечером того же дня, когда отоспался и поел горячего густого варева. И тогда к нему зашел один из монахов. Не сразу, но Архип узнал его — именно он выхаживал десять лет назад заболевшую в дороге дочь Архипа, Людмилу, когда преодолевали они тот страшный и долгий путь из Новгорода в Орел. Этот же монах и отпевал Людмилу тогда…
Оказалось этот монах, отец Паисий, уже несколько лет был игуменом Мещовского монастыря. Он поседел, стал будто суше, и вместе с тем во взоре его и голосе появилась какая-то неведомая сила, заставлявшая беспрекословно ему подчиняться.
— Помню тебя, кузнец, — молвил Паисий, глядя своими выцветшими холодными глазами на Архипа.
— Где… она? — вопросил Архип, с усилием привстав со своего лежака.
— Ожидает, когда сможешь ее похоронить.
— Просила возле дочери…
— Ведаю. Иначе не вез бы ты ее так далеко.
Архип сокрушенно повесил голову, и когда Паисий развернулся, дабы покинуть его, он молвил монаху вслед:
— Отче, дозволь остаться…
— Тебя никто не гонит, сын мой, — остановившись, ответил игумен.
— Нет… я бы… хотел навсегда остаться…
Паисий медленно развернулся и пристально взглянул на Архипа.
— Решил оставить мирскую жизнь?
— Не ведаю, как дальше без нее, — прошептал Архип с навернувшимися на его глаза слезами. Взгляд Паисия был неумолим. Погодя, он ответил:
— Живи, сколь захочешь. Работы для послушников всегда хватает. А там и поглядишь сам, готов ли ты…
— Благодарю, отче, — ответил Архип, склонив голову.
Следующим утром он помогал монахам долбить мерзлую землю рядом с потемневшим от времени деревянным крестом — могилой Людушки. Затем молча глядел, как монахи спускают в черную яму гроб Белянки, откуда вскоре послышались глухой тяжкий стук и шуршание осыпавшейся на деревянную крышку земли. И тишина. Архип, в расстегнутом зипуне, накинутом на черную рясу, стоял подле могилы, закрыв глаза. «Добралась, любушка. Довез тебя, как ты и хотела», — подумал он.
— Ты ступай, мы сами дальше, — молвил один из монахов, взяв в руки лопату…
Архип пожертвовал обители все серебро, что осталось у него, отдал на нужды монастыря коня и дровни. Хотел сдать и саблю, но Паисий, вновь что-то словно почуяв, отверг это:
— Пока не дал ты монашеского обета, пусть будет при тебе, сыне…
Архип постепенно привыкал к новому жизненному укладу — к ежедневным службам, что начинались чуть свет, к скудному быту и скромной пище, к работам, чуждым ему и тяжким поначалу. Обычно Архип занимался уборкой, вычищая и скобля полы, либо прислуживал в трапезной, разносил братии еду и отмывал после них ложки и посуду. Он старался грамотно молиться, силясь погрузиться всеми мыслями в то, о чем просил Бога, в свободное время читал (хоть и медленно, по слогам) Священные Писания, интересовался знахарством, занимавшем его давно — начал вскоре разбираться в целебных травах, кои летом отправлялся собирать в лес…
Но самое главное — он выдерживал обет молчания. Отец Паисий сказал, что это поможет лучше понять себя…
Шло время, и Архип, силясь изгнать из себя все, что связывало его
