нашу землю, и ныне Псков и Смоленск будут под ударом. Пока не отодвинут нас от моря Свейского, так и будут давить и бить. Шведам осталось лишь Нарву взять, Орешек и, почитай, Новгород у них в руках окажется. Ежели Псков не выстоит, северные земли мы потеряем навсегда. Велика ненависть к нам, а мы слабы, и никто не поступится, пока до Москвы не дойдут и всех нас не изничтожут, отберут все наши города и богатства земли нашей…
— Так что же делать? Москву добровольно отдать? — выкрикнул раздраженно со своего места Богдан Вельский. Матерый боярин пропустил мимо ушей сказанное государевым любимцем. Пристально глядя на Иоанна, он продолжил:
— Соберем, государь, всю оставшуюся силу и будем биться. Укреплять надобно Псков и Новгород…
— А Нарва? — выглянув через рядом сидящих Дмитрий Годунов.
— Нарве, боюсь, не выстоять, — ответил Трубецкой и с сожалением покачал головой.
Иоанн склонил голову, помолчал некоторое время, затем молвил устало:
— Воевать надобно. И я бы воевал и сам возглавил рать. Но где взять эти силы?
Он поднял голову и добавил уже громче:
— Потому велю отправить к Стефану самых богатых языком послов вновь! Пущай молвят от моего имени, что готов я отдать ему всю Ливонию, мной завоеванную. С ними и Дерпт, и Феллинн, и Пернау…
Скорбно опустив голову, Иван Мстиславский тяжело опустился на скамью. Когда-то, в начале войны, он брал эти города и видел, как умирали тогда русские воины, с именем государя на устах отправляясь в бой. Все было напрасно…
— Но Нарву, — молвил государь и тут же осекся, словно у него перехватило дыхание. Царевич, обернувшись к нему, с тревогой поглядел на отца. Переведя дух, Иоанн проговорил: — Нарву отдавать не велю. Чем угодно для мира поступлюсь, но этот выход к морю… Не отдам!
Он поглядел тяжело на Мстиславского и добавил:
— Твоих сыновей, князь, ставлю во главе пяти полков, что стоят путях к Москве. Велю им держать войско в кулаке и без приказа не вступать в бой…
На том и окончилось собрание. Привычно решение государево — держать основное войско подле столицы, дабы можно было в любой момент противостоять и ляхам, и шведам, и татарам, любой ценой добиваясь столь необходимого мира.
ГЛАВА 2
Петр Никитич Шереметев с толпой вооруженных слуг, словно хозяин, въезжал в имение своего дяди — Федора Васильевича. Дворовые, зная Петра в лицо, не посмели его остановить.
Гордо задрав опушенный первой светлой порослью подбородок, Петр осмотрел двор, усмехнулся чему-то, придирчиво поглядел на смущавшихся девок. Спрыгнул с седла и, уперев руку в бок, медленно стал шагать к терему, вытягивая вперед ноги в щегольских красных сапогах. По пути, приобняв одну из приглянувшихся ему девиц, он шепнул ей на ухо:
— Скажи мне, есть ли здесь у вас приказчик?
— Я здесь, — ответил за девицу вышедший из толпы дворовых седовласый жилистый старик. Мягко отстранив девицу, Петр, улыбаясь, словно довольный лис, поманил его рукой.
— Ты-то мне и нужен. Пойдем…
Уже год Федор Васильевич Шереметев находился в польском плену. И, как надеялся Петр, он сдохнет там от лишений и голода. Еще несколько лет назад Федор Васильевич не чурался раздавать племяннику тяжелые затрещины (навсегда запомнил Петр, как в шутку хотел стащить саблю дяди, и тот так больно настучал по голове, что и на следующий день в глазах все кружилось и двоилось). Все эти годы Петр пытался понять, за что его презирает родной дядя, чем провинился перед ним несчастный ребенок-сирота?
А теперь Петр решил, что вправе распорядиться имуществом Федора Васильевича, как ему захочется. Во-первых, он желал отомстить за годы унижений своему дяде, а во-вторых Негр пока был единственным взрослым мужчиной в семье Шереметевых. А ведь Негр действительно считал себя взрослым! Как-никак семнадцать лет исполнилось! Уж успел мыльником на последней свадьбе государя отслужить! И сколь еще впереди!
Негру было недосуг копаться в бумагах, где описывалось имущество Федора Васильевича — для этого он привез своих приказчиков. Вооруженные ратники, что пришли вместе с Петром, выгребали из кладовых сундуки с тканями, посудой, оружием, тащили иконы. Закинув ноги в своих великолепных червленых сапогах на обеденный стол, Петр думал о том, что все складывается для него как нельзя удачно.
Он по-прежнему жил в имении покойного отчима своего, Ивана Шереметева Меньшого, хотя и мечтал уже съехать оттуда в свой терем (от покойного отца ничего не осталось, имение отобрано было государем как у изменника). С Еленой, родной дочерью Ивана Меньшого, он лишь с годами нашел общий язык, радел он за нее, как за родную сестру, и Федю, младшего брата Елены, любил всем сердцем. Сыновью любовь питал он и к их матери, Домне Михайловне. Правда, в последние годы она совсем ослабла от болезни, не оправившись до сих пор от гибели мужа…
Все изменил случай, и Петр считал, что перед ним вскоре будут открыты все двери. В прошлом году боярин Никита Романович Захарьин выдал свою дочь Анну замуж за князя Ивана Троекурова, родного племянника Домны Михайловны. На правах родича он, со своим старшим сыном Федором, зачастил в гости к Домне Михайловне. Петр поначалу не знал, о чем они говорят за закрытыми дверями, не знала и Клена, все пытавшаяся подслушать…
Но Федор, сын боярина Никина Захарьина, сам вскоре вышел к Петру, обнял его за плечо, спросил про службу для приличия, отпустил какую-то непристойную шутку, а потом, похлопав Петра по груди, сказал главное:
— Хотим мы царевича Ивана женить на Елене. Ты как брат подсоби уж!
— Да я… — оторопел Петр, открыв рот, но Федор, смеясь, отмахнулся:
— Тебе ничего для этого делать ненадобно, кроме как подготовить сестру к смотру невест! Ну и шепни ей, мол, скоро царевич Иван мимо имения проследует, пущай во двор выйдет… Матери не говори! Не дозволит! Ну… ты понял, да? Подсоби!
И, взглянув светло-светло в очи Петру, вновь похлопал его по плечу…
— Я боюсь спросить… Дозволено ли кем-то свыше, дабы вы забирали все это имущество с собой? — прервал его радостные мысли приказчик Федора Васильевича Шереметева.
