Крестоносец - Бен Кейн

Он протянул мне мой плащ. Хоть что-то приятное, подумал я. Мы оба заблаговременно сняли плащи и тщательно проверили, нет ли на верхней одежде пятен крови. Я накинул его на плечи.

Расправившись с угощением, пес просительно посмотрел на меня.

Я думал про жену Генри: оставшись без мужа, она скоро начнет голодать. Я положил на стол тихо звякнувший кошель. При осторожных тратах хватит на три года с лишним. Монеты не вернут ей мужа, сказал я себе, но это лучше, чем ничего.

Осознание этого нисколько не облегчило груза вины.

Лондон

Ричард посмотрел поверх кипы пергаментов на столе. Обладатель могучего телосложения, он был плохо приспособлен к тому, чтобы сидеть на стуле, но все равно выглядел по-королевски, облаченный в малиновую тунику, штаны тонкой работы и кожаные сапоги. Он нахмурился:

— Божьи ноги, Руфус! Скверно выглядишь! Ты заболел?

Я замялся. По правде, после смерти Генри меня заедало чувство вины. Исполнив в Саутгемптоне королевское поручение — передав важные послания Ричарда капитанам стоявших там судов, — мы с Рисом вернулись ко двору. Теперь все устремили взгляды на меня: король, Уильям Маршал, его доверенный советник, юстициар Уильям Лоншан, мой враг Фиц-Алдельм и несколько писцов. Таращились даже пажи, застывшие на месте с кувшинами вина.

— Я вполне здоров, сир, спасибо. Погода не самая благоприятная для путешествий, так что я немного простыл.

И я кашлянул — достаточно убедительно, как мне показалось.

Удовлетворившись таким ответом, Ричард спросил:

— Письма передал?

— Да, сир. И доставил ответы капитанов.

Я вручил скатанные в свиток пергаменты пажу, а тот бегом отнес их королю.

— В таком случае ляг лучше в кровать. Я не могу допустить, чтобы один из лучших моих рыцарей разболелся.

Письмоводитель Ричарда взломал первую печать и уже разворачивал свиток, готовясь зачитать его королю.

Со времени коронации в сентябре Ричард полностью сосредоточился на сборе средств и подготовке к давно задуманному походу в Святую землю. Родилась шутка, что все в его королевстве пошло на продажу: власть, чины, графства и шерифства, замки, города и маноры. Ни дня не проходило без того, чтобы дворец не осаждали лорды и епископы, стремившиеся сохранить свои титулы или земли и разжиться новыми.

Радуясь, что король переключил свое внимание на другие дела, я пробормотал слова благодарности и удалился.

Фиц-Алдельм, ранее посланный к новому шотландскому королю Вильгельму и только что вернувшийся, обжег меня полным злобы взглядом. Ненависть всколыхнулась во мне, но не так, как прежде. Следом нахлынула вина. «Убийца, — думал я. — Я — убийца». Я был проклят вдвойне, потому что, если бы понадобилось убить Генри снова, я бы сделал это. Теперь Фиц-Алдельм лишился оснований обвинять меня в гибели брата.

Ричард крикнул мне вслед, чтобы я отдыхал столько, сколько понадобится.

«Мне нужен священник, а не лекарь», — подумал я. Но грех мой был так тяжек, что я не решался исповедаться. То была моя личная вина, заслуженная кара за содеянное. Так или иначе, мне придется нести ее молча.

Что до Риса, то его наш поступок не тяготил, но он видел, в каком я настроении. Он проводил меня в таверну на окраине города и начал ставить передо мной один кувшин вина за другим. О Саутгемптоне не упоминалось. Вместо этого мы говорили про Утремер, Святую землю, и про победы, ждущие нас там. Еще мы пели — исполняли похабные песенки под треньканье менестреля на гитерне [3]. Мое настроение несколько улучшилось. Поддерживаемый твердой рукой Риса, я пошел, шатаясь, обратно во дворец. Не помню, как он уложил меня в постель, но как-то уложил: на следующее утро я проснулся с трещащей головой в своей кровати. Чтобы не показываться королю — ведь тот велел поправляться, а мне стало только хуже, — я остался под одеялом и жалел себя. В итоге терпение Риса иссякло. Поставив рядом с кроватью горшок и кувшин с водой, он бросил меня наедине с моими страданиями. Мне не хватило сил и духу позвать его назад, не говоря уж о том, чтобы сделать ему внушение.

Я провалился в сон, где меня без конца терзали последние слова Генри: «Они для меня — все. Не причиняйте им вреда, умоляю!» Снова и снова я видел, как Рис крепко держит его, а мой кинжал рассекает ему горло. Вздрогнув, я пробудился. В желудке ощущалась тяжесть, я потянулся за горшком и изверг выпитую незадолго перед тем воду. Лицо мое покрывала холодная испарина, с губы стекала слюна. Так я и лежал, свисая с кровати, слишком разбитый, чтобы пошевелиться.

Даже звук шагов на входе в комнату не заставил меня поднять голову. Это Рис, мелькнула неясная мысль, а быть может, жандарм Ришар де Дрюн, еще один мой приятель и товарищ по оружию. Сейчас начнет меня подначивать, как поступил бы и Филип, если бы вошел. Оруженосец Ричарда — некогда в этом звании состоял и я, — Филип был самым близким из моих друзей, с которым я делился почти всем. Я подумал, не рассказать ли про Саутгемптон, но, представив его ужас и отвращение, решил, что не стоит. Убийство Генри останется мрачной тайной, моей и Риса.

— Снова выпил лишнего, да?

Раздался тихий смех.

Удивленный — Беатриса нечасто заглядывала одна в мою комнату, ибо показаться здесь без компаньонки значило поставить под удар свою репутацию, — я вскинул голову:

— Госпожа. — Я утер губы и попытался улыбнуться. — Всего один кубок сверх меры, быть может.

Обладательница каштановых волос, пышной фигуры и очаровательной улыбки, Беатриса была служанкой одной из придворных дам Алиеноры. Я начал ухаживать за ней двумя годами раньше. Вопреки долгим разлукам, так как она неотлучно состояла при своей госпоже, а я — при короле, наша страсть каждый раз вспыхивала заново в миг встречи. Во время тайных свиданий в конюшнях или съемных комнатах над тавернами мы занимались всем, только не возлежали друг с другом как мужчина и женщина. Эту последнюю преграду Беатриса отказывалась переступить.

— Вот когда мы поженимся, Руфус… — взяла в привычку говорить она.

Она старалась встретиться со мной взглядом, и я, да простит меня Господь, нашептывал ей на ушко, что вот мы станем мужем и женой и тогда…

— Руфус?

Погрузившись в свои мысли, я не слышал ни слова.

— Госпожа?

— Руфус! — Она притопнула ножкой. Обычно я находил это ее телодвижение привлекательным, но сейчас оно казалось капризом. — Ты не