— Ты чё ж думашь тибе щастя привалило? За силой упряталаси? Жизня у тибя припеваюча подёт типереча?
Зорька опешила и в сочетании с испугом, превратилась в жалкий и забитый комочек. Ведь именно так она и думала, а как по-другому.
— Твой мужик… — она замолчала и нахмурилась, даже озлобилась на лицо и смотря, казалось, прямо в Зорькины глаза, своими ужасными бельмами, продолжила, как бы сама с собой, — а твой мужик — зверь нивидан, деточка. Кода ты иму онастопиздешь, он тибе ни бросит, на помойку ни выкинит. Он тибе прибьёть. Лютой смертушкой прибьёть. Видут эт зверя по жизни силы страшны, мине ни ведомы, им лишь знаимой тропиной да убиват он каждого, кто иму мишатси, вридит иль чья-т смертушка иму просто понадобитси. Пиристашь иво занимати как игрушка, он тибе прибьёть, обизатино прибьёть, хотя б за то, чё знашь о нём тако, чё знать нидолжно. Слабость иво, чиловечью суть. Даж коли с ним подёшь да помогати бушь, прибьёть он тибе, кода твоя смертушка выгодой для ниво станить. Эт зверь без святости в башке. Тама сидит кто-т из того миру, как пить дати из того, проклятущива. А я т дура о тибе все сикреты иму выболтала… Ты уж прости мине девонька. Бижати тибе надоти Зорьенька. Бижати.
Тут вдруг она взбодрилась и даже улыбнулась и издевательским голосом продолжила:
— Тольк ни типереча.
Зорька к этому времени уже набычилась, стараясь соотнести свои мечты на будущее, с чуть ли не с пророческими на слух и мрачными сказаниями вековухи. С одной стороны, она категорически отказывалась в это верить, а с другой… Ей вдруг захотелось плакать, а эта ведьма со своим издевательским тоном добивала.
— Те пора думать начинати, деточка. Сколь твой мужик чужих жизней то забрал и сколь жизней скалечил? — тут она перешла с издевательского тона на пугающе шипящий, — Ты хоть представляшь сибе сколь в нашем мире у тибе типереча врагов, ибо ты для всех, с этим зверем за одно, как цело.
Зорьку аж покоробило от её слов. Странно, но ей мысли об этом даже не приходили. По началу она была пленницей, девкой подневольной, а потом, как счастье на голову рухнуло, так весь мир стал в цветочках, да в радугах. А ведь если вдуматься, то Хавка то права. И откровенных врагов, смерти её желающих должно уж расплодиться вокруг, как комаров у воды, да и завистниц должно быть не меньше, замучишься отмахиваться, но в смерть от Ардни она отказывалась верить однозначно, запихивая любые поползновения разума по этому поводу по дальше. Тем временем, пока Зорька всё это обдумывала, Хавка уже деловым тоном говорила на другую тему:
— Куманитси бум на пару. Тольк ты да я. Чужих баб нам ненать. Судьба, чиртовкина сунула нас с тобой в одну лодку, девонька, а вкруг нас вода бурлит, кипятком ссытца, а мы ж без вёсил да шеста. Либ оби утоним, либ оби выплывим.
— Либо друг друга сожрём, — буркнула Зорька, абсолютно машинально, не думая, так как разум был её охвачен сгустившимися тёмными мыслями о доле своей незавидной.
Хавка рассмеялась каркая, тем самым отрывая Зорьку от раздумий и заставляя обратить на себя внимание.
— Не-е. Я видь ишо по осени знала, чё по висне у тибе гостить бу.
Зорька вопросительно взглянула на неё. Хавка, обхватив свои тощие коленки обеими руками и смотря куда-то прямо перед собой, вдруг словно закадычная подруга начала делиться сокровенным, приглушая голос и придавая загадочности своим словам:
— Почитай под самый конец осени, на Дедовой сидмици, имела я нисчастье на лисном родничке с самой Водной Девой[39] повстречкаться.
— Зачем? — так же машинально спросила Зорька.
— А она мине спрашивала, чё ли? Пошла пред снегом прибратиси, да водички набрати, а тама эт в лыве жопой сидить. Мине дожидатси.
— Урок? — зачем-то спросила Зорька, не понимая, как вовлеклась в подружеский диалог.
— Да, не. Бири выши. Сама матёра ивиласи, Чирта, чёб ей кверху жопой утопитиси.
— Но…, - замялась Зорька, округляя глаза, прекрасно зная, что после встречи с Чертой люди не живут.
— Чирта, как есть Чирта, — уверила её вековуха, — вот она т мине глазёнки то и забилила. Я-т по началу то думала, кода живой осталаси, чё эт она как за плату глазки то мои прибрала, ну чёб я ни смогла в иё омуты то заглинути и жити остатьси, а типереча понила зачем. Из-за тибе она мине слепой то сделала.
— Врёшь ты всё, — рубанула Зорька, обидевшись, что вековуха вину на неё перекладывает.
— Из-за тибе, из-за тибе, Зорь, чёб я те нинароком навредить то ни смогла, дажи коли б захотела.
— Как это?
— Как эт, как эт. Хуяк эт. Вот придставь сибе. Лук у мине в руках добрый да убойный, руки сильны, да умелы, а две стрилы, — и она указала обоими указательными пальцами на свои глаза, — оби пириломаны. Вот и я типереча така. Всё знам, всё умем, а сделать ничё ни могу.
И она скорчила смешную рожу, надувая щеки и разводя ручки в стороны. Зорька улыбнулась, но промолчала, потому что поняла.
— Вот и спрашиват она мине тода, — продолжила вековуха свою сказку, — ты чё эт Хавка матёра, виковух полудохла, никак уж помирати собраласи? А я т видь тода и впрямь к Дедам собраласи, а как иё увидила, так даж обрадковалась. Чиртка видь черту под жизню подводит быстро. Удёшь ни мучась. А она ни то посмияласи, ни просто в воду пёрнула, побулькав тама, да и речит мине. Рано мол те ведьма, помирашку из сибе корчить то. Тело своё — мишок с говном, ты к началу лета в реку кинишь, ни пириживай, а вота кровушка твоя, нам ишо, ой как послужит. Ни поверишь, Зорьк, я всю зиму мозги ломала, как эт могит быть, чё эт беззуба зелинь имела ввиду. Как они с мине кровю то сосати будуть и чё с нею делати стануть? Ни одна ж нежить то нормально говорить ни могёт. Всё у них через жопу огородом, по пизде на вёслах. Толь как тибе увидала, начала догадыватси, а типереча уж точно поняла. В тибе, девонька, я буду дальше то жити.
Зорька аж подпрыгнула на заднице от услышанного. На что Хавка только заливисто закаркала.
— Дур, ты Зорьк, — но тут же прекратив смеяться на полном серьёзе продолжила, — пока дур. Я тибе пиридам всё чё знам, а кровя то у наса с тобой и так одна. Я тибе дам свой опыть, а ты иво в свою башку посешь. А чё тако опыть? Эт и есть жизнь. Поняла?
Понятно то оно было понятно, но Зорька от услышанного находилась в каком-то шоке. В ней бурлила неприязнь ко всему этому. Сущность Зорьки отчаянно сопротивлялась этим переменам в своём сознании. Не хотела она ничего менять в своей безоблачной жизни, не надо ей это. Она злобно огрызнулась, сама, не ожидая, что перейдёт на жаргон матёрой бабы:
— А нах мне эт?
— А тибе, чё кто-т спрашивал, чё ли? Али Дева Рична тибе выбор оставила?
Зорька больно закусила губу от обиды. Хавка опять была права. Святая Троица! Эта ведьма постоянна права. Не зря на Семик по ней Речная Дева слёзы лила, ой не зря.
— Поверь, Зоренька, на тибе охоту открыли все, кому ни лень, а кому лень и так прибьють. Ты рано или поздно в силки попадёшь, аль стрелу глазом словишь, аль хозяин на суп пустит.
И опять будто плетью по мозгам хлестнули слова Хавки. Она сразу вспомнила свой первый день пребывания в логове и как её теперешний муженёк хотел сварить из неё суп. Как она всё так чётко угадывает? Или знает? Ведьма! Тем временем вековуха продолжала планомерно Зорьку добивать:
— Отпрыгаласи зайкой то, пора под подолом зубки отращивати, коль жить хошь дале, да девку своюу нянчить.
Зорька на объявление ей пола будущего ребёнка отреагировала вяло. Она уже была забита до такой степени, что все последующие забивания её как бы и не касались. Она лишь изобразила жалкое подобие немого вопроса на своём лице.
— Да, — махнула она на неё рукой, мол что с тебя взять, — девка у тибе будить. И эт ишо один каминюка в твой огород от мужа. Им же сыновей подавай, а ты и тута промахнуласи.
Так паршиво на душе у Зорьки, пожалуй, никогда не было. В один миг все её радужные мечты рухнули и развеялись, как лёгкий дымок. Она всю ночь проворочалась, так и не уснув. Лишь по утро сдавшись под грузом неопровержимых доказательств правоты этой старой уродины, у неё как будто глаза раскрылись, спала розовая пелена и она посмотрела на всё совершенно по-другому. На всё и на всех.
Сороки куманиться начали, как по заказу, на следующее же утро. Хабарка прибежала к подруге запыхавшись и объявила. Ардни, обгладывавший какую-то птицу, услышав новость Хабарки лишь злобно сплюнул, бросил на стол не до конца обглоданный кусок, оделся и ушёл куда-то, а баба начала сама, как сорока трещать, обрисовывая в красках, как туча этих чёрно-белых бестий на правом краю за лесом собралась и уж начали свой бешеный карагод. Конечно, Хабарка видеть этого не могла, она туда не бегала, но рассказывала она всё это так, как будто сама среди них летала. Подруги ещё по трещали, по щебетали ни о чём. Наконец обнялись и попрощались.
— Ой, Зорька, чё т я боюсь за тебя, — покачивая головой, выдала Хабарка.
