— А ну-ка, Иван Иванович, попляши!
Горничная щелкнула пальцами, и собачонка, радостно махая обрубком хвоста, тотчас встала на задние лапки и завертелась вокруг собственной оси, словно выпрашивая сласти. На шее у нее болтался кружевной бант с серебряным бубенчиком, как у козленка.
— Вы называете ее Иван Иванович? — Удивился Орлов.
— Правда, похож? — Марфа конфузливо захихикала. — Это шутка ее высочества.
Изящный шарло, потешно приплясывавший, ради кусочка сахара, действительно чем-то напоминал фаворита Елизаветы с его вечными кружевами, пудрой и бутоньерками.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась великая княгиня с тазом мыльной воды в руках.
— Прошу прощения, но мы просто вынуждены устроить этому неряхе ванну, — весело сказала она. — Марфа, ловите его. Грязные лапы в приличном обществе нетерпимы.
Горничная немедленно заградила псу путь к отступлению, и шаро, поняв, что добром дело не кончится, заметался по комнате. Его схватили и, подавив слабое сопротивление, принялись макать лапами в таз. Пузыри веером разлетались в разные стороны. Иван Иванович заливался жалобным лаем, но обе дамы были непреклонны, и щетки в их руках мелькали с завидным проворством.
При виде этого зрелища Алексей хохотал бы до упаду, если б не шов на щеке, причинявший немалую боль.
— Ну как? — Спросила Екатерина, стряхивая мыльную пену с рук. — Развлекли мы вас?
— Отменно. — Орлов смахнул слезы с глаз. — Вам надо выступать в лазаретах перед ранеными. Все со смеху передохнут!
На мгновение Алехан даже забыл, что перед ним великая княгиня, такой веселой и простой она казалась.
Екатерина сощурила глаза, внимательно глядя на него.
— Ваше лицо мне кого-то напоминает. Как вас зовут? Ведь вы до сих пор не представились.
— Орлов. Алексей Григорьев сын, — он попытался приподняться на локтях. Ему показалось неприличным представляться лежа.
— Орло-ов? — Задумчиво протянула она. «Ах вот откуда этот нос и губы. Но глаза… Совсем другие. Тоже хорошие, но другие. Какие-то греческие глаза». Като любила придумывать всему точные определения, и теперь зеленовато-карие очи раненого в купе с его круглым еще мальчишеским лицом и полуобнаженным торсом прекрасной лепки навеяли на нее античные ассоциации. — Орлов.
— Мой брат часто стоял в карауле во внутренних покоях, — подсказал ей Алексей.
— Ах, да, — с легким неудовольствием откликнулась цесаревна. — Только теперь его что-то не видно.
Алехана удивили раздражение и даже обида, сквозившие в ее тоне. «Неужто она знала Григория?»
— Как он поживает? — Голос великой княгини стал обжигающе ледяным. «Везет мне на Орловых! — С досадой думала она. — Никогда бы не поверила, что тот первый струсит. После того, как он провел меня по городу чуть не на глазах у полиции! Однако… Стоило мне приоткрыть ему свои карты, и его как ветром сдуло». — Так как его здоровье?
Алексей не поверил своим ушам. Она издевается?
— Как здоровье? — Переспросил он. — Да не пишет он про здоровье. Все, слава Богу, не ранен пока. Мы каждый день молимся, чтоб живым вернулся.
Руки Екатерины, мявшие мокрое полотенце, застыли.
— Откуда вернулся?
— Вестимо, из Пруссии. — Алехан не отрываясь смотрел на нее. Что-то в поведении цесаревны было необычным. Уж больно близко к сердцу она принимала судьбу Гришана.
— Из Пруссии? — переспросила Като. — Из армии, вы хотите сказать?
— Точно так, ваше высочество.
— И… и давно? — Екатерине показалось, что она не справляется с голосом.
— Полгода как.
— Полгода, — повторила она. — Лихо.
В голове у Екатерины пронесся вихрь мыслей. Быстро же они обернулись! Хорошо за ней следят! А она-то, дура, развесила уши… Но кто мог донести? Не Брюс же. Нет, подруге Като верила. Сам собой всплыл в памяти недавний разговор со Стасем. «Оставим пока это», — сказала себе великая княгиня.
«Ну Гришка, ну кабель! — Поразился Алехан. — И здесь поспел. Да есть ли такое место на земле, где о нем бабы не знают?»
— Я рада, что смогла помочь кому-то из вашей семьи, — продолжала Екатерина. — Уверьте своих родных в моей всегдашней доброжелательности.
— И мы от всей души… — машинально отозвался Орлов, — рады служить вам.
Голова у него шла кругом.
* * *
Вновь Алехан проснулся только после обеда. Есть ему не хотелось, но навязчивая Марфа залила в него здоровенную кружку куриного бульона. Потом пришел доктор Крузе и придирчиво осмотрел больного.
— Если вы не будете хорошо питаться, молодой человек, вы никогда не подниметесь с этой кровати, — сказал он.
— Мне бы домой, — попытался перебить его Алексей.
— Лежите, юноша, — сильные, но осторожные руки Крузе уронили пациента обратно в подушки. — Пока великая княгиня предоставляет вам кров и защиту, с вами ничего не случится.
— А с ней? — Орлов испытующе посмотрел на немца. — Разве мое пребывание здесь законно?
— Вы проницательны, — кивнул Крузе. — Великий князь не тот человек, который оказывает покровительство неизвестно откуда попавшим в его дом раненым.
— Неизвестно откуда? — Алехан приподнялся на локтях. — Да меня его же немчура и порезала.
Крузе крякнул.
— Простите, доктор. — Орлов понял, что сморозил бестактность. — Я не о вас…
— Пустое, — отмахнулся врач. — Мое искреннее мнение: вы в праве обижаться на немцев при дворе. Хотя мне лично это и неприятно. Так вы говорите, что на вас напали голштинцы великого князя?
— Шванвич, — проговорил Алексей, не без труда ворочая языком.
— Шванвич? — На пороге вновь появилась великая княгиня. — Мне всегда не нравился этот человек. Кажется, он способен на подлость.
«Например, бросить врага с разрубленной челюстью». — Подумал Алехан.
— Доктор, позаботьтесь о нем. — Като тревожно сдвинула брови. — Я иду в Большой Дворец, императрица велела нам с великим князем присутствовать при ее выходе. Ничего доброго я, конечно, не жду. Опять будет выговор. Не важно. Главное, приглядите за юношей. Сдается мне, он готов выпрыгнуть из кровати, как только мы отвернемся.
Цесаревна выплыла из комнаты.
— Какова! — В голосе Крузе звучало насмешливое восхищение.
— Она читала мне, — тихо сказа Алехан. — Она такая добрая и… и сильная.
— И несчастная, — с прежним лукавством усмехнулся врач. Разве не достойный предмет для поклонения? Берегитесь, молодой человек. — Крузе погрозил Алехану пальцем. — Многие обожгли крылья на этом огне. Я и сам, что греха таить… — немец махнул рукой. — Вокруг нет ни одного человека, который бы слегка или очень сильно не был влюблен в великую княгиню. Ее высочество — редкостная женщина. Но, — немец выдержал паузу, — она не только женщина. А об этом мы часто забываем. — Он вздохнул. — Иногда мне кажется, что она рождена носить корону. А иногда… что ей очень не хватает тихого бюргерского дома где-нибудь в Голландии, мужа — торговца сукном — выводка детей, порошков от желудка, малины на зиму, жареных колбасок по вечерам… Что это я разболтался? — Врач смутился своей откровенности. — Извините, молодой человек. Сейчас поменяю вам бинты и можете спать.
«Колбасок по вечерам! — Передразнил про себя Алексей. — Мужика ей путевого не хватает. А там и колбаски будут, и горчичники, и дети, и кошки с собаками, и дом полная чаша». — Он закрыл глаза.
* * *
Когда Алексей вновь пришел в себя, опять было утро. И опять в чистой комнате за ширмами из китайского шелка царил сероватый свет. Неужели он валяется здесь уже третьи сутки? Орлов в ужасе воззрился на часы. Они, как и вчера показывали 7. Может, это тот же день? Сознание покинуло его всего на минуту?
Однако было что-то, изменившееся настолько сильно, что Алехан ясно сознавал: этот день совсем другой.
Звуки.
Изменились звуки.
Изменились до ужаса. До тошноты. До собачьего лая.
Лай раздавался отовсюду. Истошный. Захлебывающийся. Визгливый. Временами переходивший в скулеж.
Алехан с силой прижал руки ко лбу. «Я схожу с ума! Сволочь Шванвич повредил мне голову, — на мгновение им овладела паника. — Я могу сойти с ума. — В ужасе думал он. — Наша бабка сумасшедшая… У тетки припадки… На Гришана находит…»
Мысли в голове у Орлова понеслись диким галопом. До сих пор ему казалось, что сам он настолько здравый непрошибаемый человек, что ничего подобного Гришкиным закидонам с ним просто не может случиться. Откуда же взялся этот заливистый лай? И топот десятков собачьих лап?
Сначала ему снилась охота. Хорошая псовая охота в отцовской деревне под Москвой. Рыжие и белые борзые с черными подпалинами, любимая папенькина свора — Позвезд, Пегая, Звона, Тереха и Крут — они мчались за зайцами по осеннему лугу, вдоль березняка, потом по желтому осиннику через ручей, в поле, в поле, снова в березняк. И вдруг под ногами у собак замелькал паркет. Их когти застучали по дереву. А псари, верхом догонявшие свору, наседали на собак и беспощадно хлестали арапниками по взмокшим пятнистым спинам.
