— Отдельные страницы слабо проявились, надо, чтобы ты проверил.
— Это у меня молоко скисло. Ужасно досадовал.
— Как ты вырос, Володя! — с невольным уважением сказала Анна Ильинична.
— Это просто у меня лысина увеличилась, — отшутился Владимир Ильич.
— Нет, я о программе и объяснении к ней. Замечательный документ!
Переписывая с Надей проявленные горячим утюгом строчки объяснения программы партии, Анна Ильинична по-иному увидела брата. Это был уже не тот юноша в Кокушкине, который со страстью накинулся на марксистскую литературу, и не тот, который, работая в Самаре, в нелегальных кружках, разбирался сам и помогал другим разобраться в русском народничестве и овладеть марксизмом. Перед ней предстал убежденный марксист, руководитель, видевший далеко вперед.
— Я представляю, как полиция с ног сбилась: руководство «Союза борьбы» арестовано, а листовки от его имени издаются, рабочие обучаются, как вести борьбу, организовывать стачки.
— Вот-вот, это и нужно было показать — что организация существует, действует. И знаешь, Анюта, кого мы должны благодарить за все это? Мамочку!
Мария Александровна не на шутку рассердилась:
— Ну что ты говоришь, Володя, при чем тут я?
— А молоко?
— Да, но молоко тебе носили и Анюта, и Маня, и Надежда Константиновна.
— Мамочка, а ты не помнишь, что секрету молочных чернил обучила нас ты?
— Но это была простая детская игра, — пожала плечами мать.
— Весьма полезная игра, — серьезно сказал сын.
…Когда Владимира Ильича втолкнули в одиночную камеру и за ним загремел засов, мысль стала напряженно работать над тем, как наладить связь с волей, чтобы рабочие знали, что «Союз борьбы» живет и действует. Надо было заполнить время напряженной работой, сделать все, что было задумано на воле: разработать программу революционной социал-демократической партии, написать давно задуманную книгу о развитии капитализма в России, чтобы завершить идейный разгром народничества. Надо, наконец, переписываться с товарищами, оставшимися на воле. Но как это сделать? Эзоповским языком листовку не напишешь. Надежные шифры разработать не успели. Владимир Ильич шагал по камере и мучительно думал. Думал о товарищах, думал о родных и, как бы разматывая клубок жизни, незаметно переселился в детство и вдруг вспомнил «волшебную лампу Аладдина» на ломберном столе, и мамины руки над зеленым абажуром, и коричневые строки: «У лукоморья дуб зеленый…» Его охватило счастливое волнение. Молоко! Да, это было настоящее открытие. Написал домашним, чтобы принесли сырое молоко и мягкий черный хлеб. И мама, та самая мама, которая научила этому волшебному письму, вдруг запротивилась: «Сырое молоко и черный хлеб. Ни за что. Опять обострится гастрит». Списался с Надеждой Константиновной, чтобы она взяла у его матери «волшебную лампу Аладдина». И Надежда Константиновна, умевшая, как никто, понимать Владимира Ильича, попросила Марию Александровну вспомнить все, что связано с «лампой Аладдина». Мать вспомнила. Теперь секретом расшифровки тайнописи овладели товарищи на воле. Завязалась переписка и внутри тюрьмы. Больше ста писем написал Владимир Ильич тайнописью; два печатных листа программы социал-демократической партии и объяснительной записки к ней. Основные положения и выводы новой книги были написаны молоком, и первомайская листовка, и брошюра о стачках.
Когда Надежда Константиновна была арестована и тоже очутилась в камере на Шпалерной, Владимир Ильич написал ей тайнописью самое сокровенное. И все это молоком. И всему этому научила мама.
— Да здравствует молоко! — поднял Владимир Ильич стакан и залпом осушил его.
Мать наконец решилась спросить о главном:
— А когда тебе ехать в ссылку, Володя?
Владимир Ильич вздохнул:
— Сегодня вечером.
— Но это невозможно! — воскликнули Мария Александровна и Анна Ильинична.
— Да, я тоже считаю, что это невозможно. Мне позарез надо встретиться с товарищами, разработать план действий, выяснить, как жили и работали без нас молодые, что-то похоже, что они решили идти по легкой дорожке, хотят свернуть движение на экономическую борьбу. Надо вырвать разрешение пробыть в Питере три дня, за три дня я все успею.
— Ну что же, — сказала мать, — для этого не нужно волшебной лампы Аладдина. Я напишу прошение и сейчас же поеду в департамент полиции. Уверена, что мне не откажут. Аня, достань визитное платье. Володя, дай чернила, только не молочные.
Мария Александровна раздвинула тарелки на столе и, обмакнув перо в чернильницу, лукаво взглянула на сына:
— Не диктуйте и не мешайте, я знаю, что надо писать.
Директору департамента полиции, — вывела она тонким почерком. — Сын мой Владимир Ульянов, приговоренный к ссылке, выпущен только сейчас из заключения и явился ко мне с известием, что его обязали выехать из Петербурга сегодня же вечером. Но вследствие того, что мне невозможно собрать его в несколько часов (меня не предупредили о дне высылки его), у него нет даже теплого белья на дорогу…
Сын и дочь стояли за спиной матери и следили за бегающим пером. Анна Ильинична, прочитав последнюю строку, рассмеялась:
— Ты посмотри, Володя, сколько мама припасла тебе белья, и папину шубу, и валенки.
— Полиции это знать не обязательно, — резонно возразила Мария Александровна и продолжала писать:
…и деньги, необходимые нам на дальнюю дорогу, я могу получить только завтра в банке…
— Мамочка, — прервал ее Владимир Ильич, — почему ты пишешь «нам», надо писать «ему».
— Погоди, я потом объясню.
…к тому же мне необходимо быть с ним завтра у врача, я имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство разрешить сыну остаться в Петербурге до вечера 17-го. Я умоляю Ваше превосходительство не отказать мне в этой просьбе.
Мария Ульянова.
Мария Александровна осторожно приложила розовый лист промокательной бумаги и аккуратно провела по нему ладонью.
— В добрый час! — сказала она. — А теперь я объясню, почему я написала, что деньги нужны на дорогу «нам». Я еду с тобой в Сибирь и уже получила разрешение.
Владимир Ильич протестующе поднял руку.
— Да, Володюшка, это дело решенное. И поедем мы не по этапу. Говорят, это мучительная процедура — тащиться от одной пересыльной тюрьмы до другой, поедем за свой счет. В департаменте полиции приняли во внимание, что я стара, чтобы таскаться по этапам, и мы едем вместе.
Владимир Ильич смотрел на мать с чувством обожания и какой-то неосознанной вины.
— Мамочка, — сказал он решительно, — ты не можешь ехать со мной в ссылку, ты нужна здесь, а я должен следовать по этапу вместе с товарищами, я не имею права на привилегированное положение.
— Это дело решенное, — повторила мать тоном, каким говорила в детстве и который означал, что никакие разговоры по этому вопросу недопустимы. — Ты не можешь быть там один.
— А я и не буду один! Я надеюсь быть там с Надеждой Константиновной. Думаю, что ее дело тоже скоро закончится и она приедет ко мне как невеста… как жена, — произнес он тихо и нежно.
Мать почувствовала, что ее оставляют силы, что-то больно задело за сердце. Ведь она ждала и радовалась мысли, что у Володи будет жена, семья, догадывалась о любви сына к Надюше, и все же… Радость за счастье сына и горечь его потери, потери для себя. Извечная трагедия матери. Как сложно устроено материнское сердце… Но, как всегда, Мария Александровна сумела укрыть где-то в недоступном уголке души эгоистическое чувство, взглянув в глаза сыну, сказала:
— Твое счастье, Володя, — это мое счастье.
Владимир Ильич острым взглядом подметил душевное смятение матери и, когда она спросила его, может ли он выполнить ее просьбу и ехать не по этапу, понял, что это нужно ей, нужно для ее душевного покоя, что он не может огорчить ее, и твердо ответил:
— Хорошо, я поеду за свой счет.
Мать с благодарностью провела рукой по щеке сына, тоже поняла, что он поступился своими принципами ради нее.
— Надюша — прелестная девушка, умница и товарищ отличный, — ликовала Анна Ильинична. — Маняша будет в восторге, она всегда предсказывала, что вы поженитесь.
— Да, да, Надюша будет отличной подругой, лучшей жены и желать нельзя, — искренне сказала Мария Александровна и, спохватившись, заторопилась — присутственные часы в департаменте подходили к концу.
Владимир Ильич вызвался проводить ее.
К департаменту подъехали за несколько минут до конца приема.
Мария Александровна легко взбежала на второй этаж и подала дежурному офицеру визитную карточку.
— «Вдова действительного статского советника Мария Ульянова», — прочитал офицер и, откозыряв, проскользнул за дубовую дверь. — Пожалуйста, не задерживайте его превосходительство, — предупредил офицер, распахнув дверь в кабинет.
