Бояре были ошарашены неслыханным поступком — царь сам сбрасывал с себя шапку, отбрасывал посох.
— Нет, нет, — закричали испуганно несколько бояр едва ли не хором, всерьез испугавшись остаться без царя да еще в такое время, когда под стенами Кремля разбушевалась чернь.
— Василий Иванович, возьми шапку, — надрывался Колычев. — На кого ты нас бросаешь? Ты царь, возьми посох!
И тут Шуйский понял, что наступил момент, когда он может требовать:
— Я возьму только в том случае, если вы мне представите зачинщиков. Немедленно.
— Сегодня же, сегодня они будут пред тобой.
Шуйский взял шапку, одел на голову, принял от услужливого Колычева царский посох.
— Ну глядите, ежели что… мне недолго, — пригрозил напоследок, усаживаясь вновь на царское седалище.
Посовещавшись, бояре отрядили Колычева искать зачинщиков на площади, хотя Шуйский недвусмысленно намекал, что они тут находятся во дворце.
Царь поднялся и направился из палаты к себе, по пути кивнув дьяку Луговскому: «Ступай за мной».
Придя в царский кабинет, Шуйский сел за стол, вынул бумажку.
— Вот, Томило, подметное письмо от имени Дмитрия, написано человеком весьма грамотным. Ты видаешь многие Почерка, сидя в канцелярии, взгляни, не напоминает ли оно чью-то руку?
Дьяк Луговской взял записку, перечитал несколько раз.
— Вроде знакомо…
— Ну-ну, — подбодрил царь.
— Боюсь ошибиться, государь, грех на душу взять.
— А ты не боись, Томило, я твой грех на себя приму. Ну?
— Не могу твердо утверждать, но очень уж похоже на…
— Ну чего тянешь вола за хвост, — начал сердиться Шуйский.
— Только похожа государь, но его ли, боюсь утверждать.
— Чье?! Черт тебя подери, — хлопнул царь ладонью по столу.
— Митрополита Филарета.
— Ага-а, — вскочил Шуйский и забегал по кабинету. — Я так и знал, я так и знал.
— Но, государь, только похожа, а его рука или нет, боюсь утверждать.
— Ничего, ничего, Томила, не боись. Казнить я его не стану. Садись к бумаге, пиши указ.
Вечером Крюк Колычев привел «виновников», которых раздобыл, выйдя из Кремля, и с Лобного места объявив, что «государь хочет выслушать народ, чего ему надобно? Давайте четверых из вашей среды». Пошумев, чернь выделила четырех, они и оказались виновниками смуты. Царь не велел их казнить, а лишь отдать Басалаю «под добрую плеть», а потом выслать куда подале.
А на следующий день вышел указ: «Отъезжать не мешкая митрополиту Филарету в Ростов и возглавить тамошнюю епархию, которая без догляду хиреть починает. И провожать следует высокого иерарха князю Скопину-Шуйскому». С честью провожать.
Часть вторая
Тушинский вор
Задушивший когда-то по приказу Дмитрия жену Бориса Годунова, а далее аккуратно вместе с Басмановым доставлявший на ложе самозванцу женщин и девиц, дворянин Михаил Молчанов счел за благо бежать из Москвы. Он видел убийство Басманова и содрогнулся от мысли, что и его ждёт такой конец, и потому не встал на защиту царя, а, напротив, смещался с толпой заговорщиков и вместе с ними носился по дворцу, вопя проклятия по адресу еретика и расстриги.
Князь Шаховской, воспользовавшись суматохой, пробрался в царский кабинет и украл государственную печать, еще плохо представляя, для чего она может ему понадобиться: «С поганой овцы хоть шерсти клок». Он был захвачен заговорщиками на месте преступления, уличен и едва не убит, не заступись за него Молчанов, предложивший засадить князя в подвал до суда.
Шуйский, став царем, сжалился над Шаховским и отправил его воеводой в Путивль, даже не догадываясь, что «пускает щуку в реку».
— Поезжай, Григорий Петрович, заслужи прощение.
— Заслужу, Василий Иванович, — пообещал Шаховской, с трудом скрывая неприязнь к Шуйскому: «Сам трон похитил, а меня ни за што. Нут-ко погоди».
Оно и впрямь обидно. Все ведь равно служили самозванцу, а уж Шуйский, стыд головушки, прям под ноги слался, едва задницу не лизал расстриге. И вот, пожалуйста, он царь, а Шаховской, в сущности, в ссылку, в какой-то задрипанный Путивль. Как не осерчать?
Молчанов, помня свои «заслуги» перед самозванцем, решил от греха исчезнуть из Кремля. Но и в Москве оставаться было небезопасно, особенно после того как он увидел, во что был превращен вчерашний царь и клеврет его Басманов. Лица не узнать, все изуродовано да еще прикрыто маской, не зря в толпе говорок: «Не он это. Он спасся». Тут Молчанову и ударило в голову: «А что, если…»
Михаил пробрался к Мнишеку, сидевшему под арестом: «Несу сидельцам прокорм», и в корзине были хлеб и овощи. Посвятив пленника в свои планы, попросил у него письмо к королю Сигизмунду.
Королю Мнишек ничего веселого сообщить не мог (обещал-то Смоленск), поэтому сказал Молчанову:
— Напишу в Самбор письмо жене, передайте ей. Она из князей Головинских, придумает что-нибудь.
Мнишек же присоветовал Молчанову, кого из поляков можно взять в спутники. И в сопровождении двух польских гусар Михаил Молчанов помчался на запад.
Уже за Можайском в придорожной корчме, куда они заехали перекусить, их накрыли местные стражники:
— Кто такие? Откуда?
И Молчанов — была не была, словно в омут головой, сказал, более апеллируя к своим спутникам:
— Ну вот дожил, они уже своего государя не узнают.
— Дмитрий Иванович? — ахнул стражник, выпучив глаза.
— Да, братец, ваш несчастный царь, изгнанный боярами из Кремля.
— Да как же это? Да нам сказывали, забит, мол, государь.
— Хм, верно. Забили моего постельничего, лицо изуродовали, еще и маской прикрыли: вот, мол, царь-самозванец. Ну ничего, вернусь с армией, я с ними посчитаюсь.
Мгновенно вся корчма узнала, что здесь сам царь, живой, невредимый.
Окружили Молчанова со спутниками, глазели на него восторженно, всем ведь хочется увидеть живого царя, многие крестятся, едва сдерживая слезы:
— Слава Богу, спасся сердешный.
— А мы ведь сразу не верили, до скольки разов нас Шуйский-то омманывал: еретик, кричит, не нашей веры, ишь какой брехун.
Корчмарь, пораженный не менее других таким высоким гостем, наотрез отказался от платы за обед:
— Для меня высокая честь, ваше величество, услужить вам. Дай вам Бог здоровья и силы на этих супостатов-бояр.
В дороге гусары потешались, вспоминая случившееся в корчме:
— Это как вы догадались, пан Михаил?
— Небось когда впереди замаячит тюрьма, догадаешься. И потом, никто из них никогда не видел Дмитрия, он шел-то от Северских городов. Москвичи-то его не все знали, а тут в глуши… В общем, так, ребята, теперь играйте всерьез. Я — бежавший царь, а вы — мои слуги, глядишь, до самой Польши прокормимся. Слава Богу, Дмитрий ничего плохого народу не успел сделать.
И полетела на сорочьем хвосте весть, что едет царь Дмитрий, чудом спасшийся от бояр. Летела впереди на запад, катилась и на восток к Москве: «Дмитрий Иванович жив!»
На Торге, на улицах и в переулках радостно сообщалось:
— Жив Дмитрий Иванович. Уцелел!
— Откуда слышал?
— Кум приезжал, сам видел под Можайском. Он не соврет.
— Ах, каналья Шуйский, ах каналья, дурит нам голову.
— Изоврался царь, изоврался, а правда она завсе выплывет.
И чем больше старался Шуйский доказать, что лжецарь убит, а настоящий Дмитрий вот он — давно в гробу, тем больше ему не верили. Слишком часто врал Шуйский до этого.
Шаховской, прибыв в Путивль, собрал на площади народ и объявил, что царь Дмитрий Иванович жив, и путивльцы единодушно отказались присягать Шуйскому, объявив себя подданными царя Дмитрия. За ними последовали и остальные северские города и Комарицкая волость, вскормившая когда-то самозванца и поддержавшая его в трудную минуту.
Молчанов, прибыв в Самбор, явился к панне Мнишек и передал ей письмо мужа. Прочтя его, ясновельможная спросила:
— Что делать?
— Надо искать нового Дмитрия, — отвечал Молчанов. — Шуйский так просто никого не отпустит, ни вашего мужа, ни вашу дочь.
— Марина дочь от первой жены пана Мнишека, — заметила панна, — хотя я к ней хорошо относилась. Но где взять другого Дмитрия? Где искать?
— А я разве не подхожу? — усмехнувшись, спросил Молчанов.
— Ну что вы, пан. Вы и ростом выше, и обличьем другой.
— Такого, каким был тот, вы все равно не найдете. А я уже под именем Дмитрия проехал весь путь от Москвы до Самбора. И везде народ только радовался, что Дмитрий, то бишь я, уцелел. Чего еще надо?
— Я должна подумать, пан Молчанов.
— Я согласен, думайте.
И отправился пан Молчанов в корчму, в душе кляня ясновельможную Мнишек: «Скупердяйка! Даже к столу не пригласила, выпить не предложила».
