выпущены конфеты и папиросы «Дядя Костя» с его портретом.
Стены этого дома видели не только радость и успех выдающегося комедианта, работавшего на износ — были сезоны, когда Варламов выезжал на спектакли ежевечерне. Но и главное горе артиста, не помешавшее, впрочем, его карьере. Еще в молодости Константин заболел слоновой болезнью и практически не мог передвигаться. Играл он преимущественно сидя, но и со своей скамьи владел вниманием публики — фирменными «кренделями» артиста были реплики в зал, беседа со зрителем, импровизация. Каждое появление на сцене тучного громогласного дяди Кости имело фурор: «Мы живем в такое ужасное время, когда смех необходим, как воздух… Захватывающий успех имеет только смешное, потому что в этом ощущается потребность. Жажда смеха так велика, что смеха ищут, смеются даже тому, что не смешно» [91].
Авторитет актера, как корифея старой сцены и хранителя традиций русского театра, был столь высок, что, казалось, роли подстраиваются под него, а не он под роли. Новатор Всеволод Мейерхольд, предложивший Варламову одну из самых значимых в его карьере ролей — Сганареля в «Дон Жуане», — был в ярости, когда мэтр отказался учить текст, ходить на репетиции и подчиняться указаниям режиссера. Актер требовал не только неположенную по сюжету скамью, но и суфлеров, прямо во время действия подносящих ему фолианты с текстом, а также полную свободу импровизации. Риск себя оправдал — стихийность Варламова ломала «четвертую стену» между публикой и артистами, чего добивался и экспериментатор Мейерхольд, и актер старой школы Варламов.
Этот дом являлся для артиста словно продолжением сцены. Его жизнь и работа были неразделимы, и, возвращаясь из театра сюда, на Фонтанку, Константин продолжал спектакль. Бесконечные обеды, приемы, капустники и здесь обставлялись с «кренделями». Любимым слугой эксцентричного актера был карлик Максим Ионович, злой и спесивый стяжатель. В этих стенах он встречал гостей облаченный в крошечный фрак и с важным видом покрикивал тонким голосом на остальную прислугу. После ухода Максима, наворовавшего достаточно добра, чтобы уйти из лакеев, огромный Варламов снова нанял на его место лилипута. Извечными гостями дяди Кости были старушки, бывшие актрисы. Он называл их «мои подружки», и в переполненной молодежью квартире за столом их ждали почетные места.
«После спектакля за ужином всегда был у него народ, но большие приемы… устраивались Варламовым еще два раза в год: в рождественский сочельник и под Новый год. Они носили оригинальный характер, какой-то отпечаток дедовского уклада русской жизни.
Под Рождество сначала служилась всенощная и молебен с водосвятием. Для этой цели из столовой, самой большой комнаты его квартиры, выносились столы и только в правом углу, под развешенными образами, оставался ломберный столик, покрытый белой скатертью. На столе расставлялись иконы в золоченых ризах, перед ними серебряная миска для освященной воды, небольшие серебряные подсвечники для восковых свечей. Священник с дьяконом облачались в светлые ризы, направо от стола располагался небольшой хор певчих в нарядных синих с красными рукавами камзолах. <…> Сам хозяин стоял обыкновенно в дверях кабинета, позади всех, и усердно молился, часто становясь на колени.
<…>
В столовой в это время возня. Прислуга расставляет большой стол во всю комнату, а по сторонам так называемые «музыкантские», почему-то излюбленные многими. <… > Сервировался чай с пирогами, тортами, печеньями, вареньями, конфетами, ставились бутылки с десертным вином.
Когда все было готово, начиналась вторая часть торжества сочельника. Все чинно сидели за столом, где главным гостем был батюшка — священник из ближайшего прихода, в шелковой лиловой рясе, с большим крестом на груди. Чаепитие носило официальный характер. Было торжественно, натянуто, и говорили на самые банальные темы. К общему удовольствию, чаепитие было непродолжительно. Священник вовремя поднимался, благословлял хозяина и, с всевозможными пожеланиями встретить и провести хорошо рождественские праздники, удалялся в сопровождении своего причта.
Но вот стрелка часов уже близка к двенадцати, звонки в передней все чаще и чаще — святки начались. Съезд в разгаре. То и дело появляются ряженые в пестрых костюмах. Они врываются шумно, с бубнами, трещотками, гармониками.
В квартире — полное оживление. Большинство заинтриговано — кто скрывается под масками. На этот счет догадки, споры, некоторые, чересчур любопытные, пытаются с иных сорвать маску, те не дают… Визг, хохот… Кто-то садится за рояль. Начинаются танцы. Хозяин доволен, ходит среди присутствующих в приподнятом, взволнованном настроении, то и дело раздается его характерный, раскатистый смех, варламовский смех — органичный, весь от души, такой непосредственный, заразительный…
А стол, на славу сервированный, уже накрыт, весь уставлен разнообразными закусками, графинами и бутылками вина.
Хозяин занимает в конце стола председательское место. Все рассаживаются «кому с кем любо» и приступают к ужину.
Хлебосольный хозяин зорко следит за тем, чтоб все угощались как следует. То и дело обращается то к одному, то к другому, предлагая положить на тарелку особо рекомендованные им блюда или выпить того или иного вина. За столом весело, шумно, оживленно.
К концу ужина, уже под утро, настроение у всех, под влиянием выпитого вина, еще более приподнятое. Все встают из-за стола, начинаются танцы. Хозяин не выдерживает и… пускается с ней в пляс. <…>
Под Новый год почти та же картина, только без всенощной и молебна. Приходили прямо к встрече. Но самая встреча Нового года происходила очень торжественно, своеобразно, совсем по-варламовски, со свойственной ему ветхозаветностью. Во всем чувствовалось священнодействие. Наступление Нового года ожидалось в столовой. С нетерпением следили за движением стрелки больших английских часов с музыкой, стоявших тут же у стены. Сверяли свои часы, ругали старый год и уповали на новый… Чем ближе стрелка к двенадцати — тем чаще раздавались звонки в передней.
Прибывают все новые и новые посетители. За несколько минут до перелома нового и старого года столовая уже полна. Кто-то пишет свои пожелания на Новый год, а чтоб это пожелание исполнилось, полагается во время боя часов успеть проглотить написанное… Но вот на подносах разносится шампанское, разбираются бокалы…
Скоро Новый год…
Все сосредоточенны, как будто совершается что-то важное в жизни… Наконец желанный миг настает: бьет двенадцать. Прежде
