всего направляются к хозяину, поздравляют: «С Новым годом, с новым счастьем!» Константин Александрович со всеми троекратно лобызается. После чего, чокаясь и поздравляя друг друга, все направляются к столу. На этот раз рассаживаются не «кому с кем любо», а каждый имеет свое определенное место и должен разыскать свою именную записочку, положенную перед его кувертом. Хозяин, как всегда, садится на свое место в конце стола. Ему приносятся все его драгоценности — бенефисные его подношения.
Унизав все свои пальцы драгоценными перстнями и украсив грудь бриллиантовыми, рубиновыми, изумрудными, жемчужными булавками, а на столе разложив перед собой золотые и серебряные табакерки и все, что нельзя надеть на себя (это для того, чтобы и в новом году жилось богато и счастливо!), Константин Александрович в таком виде, по-детски довольный, сияющий, садится за стол.
Как только все занимают свои места, Константин Александрович обращается к присутствующим:
— А ну-ка, детки, посмотрите, что у вас под салфеткой!..
А под салфеткой у каждого сюрприз. Никто не забыт. Все получили по новогоднему подарку — пустячки по большей части, конечно. Но не в этом дело: трогательно внимание.
Большинство новогодних сюрпризов Варламова, разумеется, безделушки, и, надо признаться, не очень-то хорошего вкуса, но чувствовалось, что все выбиралось с любовью и с учетом каждого из присутствующих. Иногда эти безделушки носили и игривый характер. Молодожены, например, находили у себя под салфеткой маленькую фарфоровую куклу в распашонке и маленькую медную ванночку. «Вот, мол, — это ваше будущее дите».
На мою же долю досталось небольшое золотое колечко с камнем рябинового цвета под названием «гиацинт». Как оказывается, этот камень моего месяца, то есть месяца моего рождения (январь), и якобы он приносит счастье на сцене. А чтобы не быть голословным, Константин Александрович не забыл приложить табличку, где перечислены все камни, а против наименования каждого указано, какому месяцу он соответствует и какое значение в жизни имеет» [92].
В этом доме на Фонтанке заслуженный артист Императорских театров Константин Варламов прожил более двадцати лет. Он встретил здесь самые яркие годы своей карьеры, и именно этот адрес он раздавал направо и налево, приглашая едва знакомых людей на свои оригинальные обеды и праздненства. В пятьдесят семь лет «царь русского смеха» переехал на Загородный проспект, где через десять лет умер.
«В так называемом интеллигентном обществе эстетической ценности смеха совсем не понимают. Не понимают того, что это не только самое трудное, но и самое сложное искусство» [93] … Талант Варламова опроверг это замечание. Сыграв большинство своих ролей в «низких жанрах» он, тем не менее, смог стать легендой во всех социальных и культурных слоях общества — и в среде неискушенных зрителей, и в среде поклонников экспериментатора Мейерхольда.
Литература
Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX — начала XX века / под общ. ред. Б. М. Кирикова. — СПб.: Пилигрим, 1996.
Весь Петербург на 1894 год: адресная и справочная книга / сост. под ред. Н. И. Игнатова. — СПб.: издание А. С. Суворина, 1894.
Кугель А. Р. Театральные портреты / вступит, ст и примеч. М. О. Янковского. — Л.: Искусство, 1967.
Старк Э. Царь русского смеха К. А. Варламов. — П., 1916.
Фаткир И. Про К. А. Варламова, его маску и про его исполнение роли Сганареля в спектакле В. Э. Мейерхольда «Дон Жуан» // «Петербургский театральный журнал». - № 11. - 1996.
Юрьев Ю. М. Записки: в 2 т. / редакция и вступит, ст. Е. М. Кузнецова, подгот. текста Л. И. Гительмана, примеч. Л. И. Гительмана и А. А. Штейнман. — Л.; М.: Искусство, 1963.
Доходный дом Александро-Невской лавры
(1903 г., архитекторы Л. П. Шишко, А. А. Венсан) Невский пр., 153
«У купца 1-й гильдии Ружникова пропала из дому пятнадцатилетняя дочь-гимназистка вместе с подростком-горничной. Обе девушки ушли из дома в половине восьмого вечера 16-го января, и с тех пор самые усиленные поиски родителей ни к чему не привели.
Барышня Ружникова в последнее время читала запоем романы Майн-Рида и другие книги, посвященные описаниям путешествий» [94].
Именно в эти окна в 1909 году с тоской глядела, наблюдая за жизнью города, купеческая дочь Лёля, запертая матерью дома в разгар эпидемии холеры.
… Вдаль по земле, таинственной и строгой, Лучатся тысячи тропинок и дорог. О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой! Все видеть, все понять, все знать, все пережить, Все формы, все цвета вобрать в себя глазами. Пройти по всей земле горящими ступнями, Все воспринять и снова воплотить [95]. —
писал шесть лет назад живший в то время в этом же доме двадцатишестилетний художник и поэт Максимилиан Волошин, словно читая будущие мысли своей заскучавшей соседки.
Несмотря на мольбы тяготившейся затворничеством девушки, родители, желая уберечь дочь от заразы, уносившей десятки горожан в день, не отпускали ее в гимназию, предпочитая приглашать учительницу на дом.
Сговорившись со своей юной горничной Верой, барышня замыслила побег и однажды вечером, в половине восьмого, из этих самых дверей выпорхнула прямо в январскую стужу и исчезла в неизвестном направлении.
Безутешные родители в тот же вечер организовали самые усиленные поиски. «Вы
