Галина представила себе отца: статного лейб-гвардейца Измайловского полка, куда лишь быть отобранным считалось великой честью.
— Это вам не заштатный павлоградский пехотинец какой-нибудь. И не казачишка в мешковатых штанах. Тем более не жандарм из Могилев-Подольска! — говаривал Андрей Иванович Кузьменко, с гордостью показывая старую фотокарточку, где он был во весь рост, или опрокидывая в рот очередной стаканчик горилки.
— Нэ пый! — сердилась мама.
— Что же от меня осталось, милая, если даже из жандармов поперли? Ты бы еще запретила мне кушать!
Семья переехала в родной Песчаный Брод, где по обычаю предков занималась сельским хозяйством. Галина к тому времени закончила шесть классов женской гимназии в Могилев-Подольске. Какой ни мелкий городишко, а чистые, богатенькие мальчики бегали вокруг, вытанцовывали. Чем же занять себя в этом глухом Броде через речушку Черный Ташлык? Скука же смертная, рехнуться можно: ни надежды, ни счастья, ни веры. Жажда любви сводила с ума, и Галя решила уйти… в монахини, всей душой отдаться Богу.
— Та шо цэ ты надумала, доця? — изумилась мать. — Ты ж ще ничого на свити нэ бачыла!
Отец тоже категорически возражал:
— Послушница! Ты меня послухай. Монастырь хуже любой каторги!
Жандармский унтер-офицер доподлинно знал, что туда запирали некогда тяжких уголовников либо безнадежных политических и сумасшедших. А его сопливая дочь добровольно рвется под тот замок. Веру, видите ли, возлюбила. Где она в этом паскудном мире? Одни вериги. Не-ет, что-то тут нечистое!
Галя, однако, не отступала. Не зря у нее отцовский нос. Ох, не зря.
— Ну иди, иди, дуреха! Но запомни: туда легче попасть, чем вырваться. Монахи с виду овечки. Запоры у них похлеще тюремных! — заключил Андрей Иванович и лично повез дочку в Красногорскую женскую обитель, что на Полтавщине. Там их встретили не без сомнений. Уж больно молоденькая и смазливенькая девочка, так и стреляет стрекозиными глазками.
— Ты крепко подумала? — спросила мать-игуменья, строго разглядывая редких посетителей. — У нас ведь ни балов, ни кавалеров не встретишь.
— Я хочу отдаться вере, — как-то двусмысленно ответила новенькая, не замечая этого.
— Наш путь не для слабых духом, — предупредила игуменья. — Слышала, кто такая монахиня?
— Нет еще.
— Скромность украшает тебя. Буквально: одинокая. Мы же непогребенные мертвецы, чины ангельские на земле. Коль страшишься — есть время вникнуть и отказаться. Неволить не станем.
— Я твердо решила! — заявила Галина, не глядя на отца, и странно было слышать это от шестнадцатилетней девочки.
— Ну что же. Тогда пошли…
Ей дали новое имя — Анфиса. Оно понравилось, и вообще в монастыре было чудесно: тихо, уютно, лампадки горят, сестры поют, все такие вежливые. Поистине, как в раю! Молоденькую послушницу пока щадили, не поручали грязных работ, хотя и не баловали. Игуменья даже позволяла иногда выйти за пределы обители, полюбоваться Божьим миром. А на луговине перед праздниками маняще раскидывалась ярмарка с цветастыми платками, бусами, медом, алой морковью и цыганским звонким табором. Здесь однажды и встретил Анфису молодой барон Корф и был потрясен: «Такая жемчужина — и в черной оправе!»
После двух свиданий они надумали пожениться. «Будем любить друг друга до гроба!» — заверял Юрий. Но что же предпринять? Ясное дело — бежать!
Когда в монастыре обнаружили пропажу послушницы, возник переполох. А влюбленные были уже в имении Корфов, где их ждало, однако, страшное разочарование. Спесивые родители жениха не захотели даже слышать о крестьянской девушке, тем паче — беглянке из православного монастыря. Она впервые почувствовала с горечью и возмущением, что значит быть бедной и незнатной. «Ах так, — думала, — я же вам, поганым баронам, докажу!» Что нужно для этого сделать, она не имела представления, но обиду затаила.
Анфису насильно вернули и еще более разбередили рану. Теперь уж обитель показалась ей постылой клеткой.
— Я не хочу здесь! Отпустите меня! — вопила и плакала послушница.
Вроде бы после такого удара в самое сердце наступило время одуматься, поставить свечку Божьей матери, принести покаяние. Многие и попадали за эти глухие стены, стремясь укрыться от подлого, жестокого мира. Галина была не из них. В ней проснулся протест, он еще только-только проклюнулся. Она даже и не подозревала, насколько он может быть темен и неудержим.
О ее насильном заточении стало известно в округе, и, поупорствовав, игуменья отпустила глупую и вздорную девчонку домой. А потом была женская семинария и Гуляй-Поле…
Феня Гаенко, верная подруга, ждала Галину на улице. Их вместе пригласили на свадьбу. Они ласково обнялись и пошли через мост к Коростелевым. Не к тем, где жил Прокофий, расстрелянный на скотомогильнике, а к другим — бочанским. Они женили Макара на Забавиной Ивге. Ожидалось много всяких гостей, и девушкам было интересно.
— Хлопцев там — куры не клюют! — лепетала по дороге Феня. Беленькая и тоненькая, она никогда не падала духом. Эту легкость ее характера и при том умение хранить тайну Галина очень ценила. Они преподавали в одной школе и давно сдружились.
В просторном коростелевском дворе снег был тщательно подметен, стояли разодетые хлопцы, курили, задорно поглядывая на девчат и за ворота. Скоро должны привезти невесту, нужно встречать, а если удастся, то и своровать туфельку, получить веселый выкуп. Время было, конечно, не свадебное, не довоенная теплая осень. Сейчас всё дрогнуло, переворотилось, но только не любовь и обычаи.
Галина с Феней зашли в хату, разделись. Пока там вяло пиликал баянист и столы ломились от нетронутой еды, самогона. Кто-то громко спросил:
— А кого ждэм? Чого сваты нэ йидуть?
— Та Батько ж Махно обищав буты. Макар у його в отряди. От вси й ждуть.
Галина как услышала это — и обомлела. Вот влипла, дурочка! Можно же было догадаться. Махно любит свадьбы. «И Фэня нэ пидказала. Що ж робыть?»— в панике, бестолково соображала Галина, боясь встречи с Нестором. Однажды подраненное сердце вещало, что это к добру не приведет. Избегай его. И это же сердце сладко замирало. Что теперь? Уйти? Остаться?
Тем временем появилась невеста. Все в хате и во дворе засуетились. Погромче заиграл баян, но его заглушил невесть откуда взявшийся духовой оркестр, и Галине было уже не до сомнений.
Вскоре подкатил с охраной и Батько. Его посадили на почетное место — под иконы. Галина с Феней примостились поодаль. Начались тосты, закричали: «Горько!» Жених с невестой неумело целовались, и в этом шуме-гаме Галина почувствовала на себе взгляд Нестора. Вскинула ресницы — точно! Из красного угла он смотрел на нее, а не на молодоженов, как все. Смотрел неотрывно. Тяжело. Девушка вздрогнула, еще подумала: «Откуда у него, малыша, такой гипноз?» Поднялась из-за стола и пошла из душной хаты на улицу.
За сугробом гремела цепью собака. «Бедная, и покормить, наверно, забыли?»— пожалела ее девушка, приближаясь. Вскинув лапы на снег, пес насторожился и зарычал. Она остановилась, но лохмач почему-то рванул цепь и залаял, давясь ошейником. «Что с ним?» — удивилась Галина и увидела Махно, который направлялся к собаке.
— Остановиться, Нэсторэ Ивановычу! Вин вас розирвэ! — просила с порога хозяйка. Махно что-то сказал. Пес умолк и завилял хвостом. Батько приблизился к нему, нагнулся, расстегнул ошейник, взял собаку поперек и понес в хату.
Галина в изумлении посторонилась. Нестор ожег ее каким-то белым, хищным взглядом, и, не зная зачем, девушка пошла следом. В хате, завидев собаку, все расступились не без страха. Пес был посажен под стол, и свадьба продолжалась. Но веселье как-то сникло. Примолк оркестр, оторопел баянист. Гости, хозяева терялись в догадках: для чего Батько притащил сюда эту собаку? Галина тоже не могла ни есть, ни пить. Она, единственная, смекнула: «Это он мне доказывает. Эх, Юра Корф, слюнявый соловушко». А Феня рядом хохотала и закусывала как ни в чем не бывало.
— Отпустить його, будь ласка, — сжалилась хозяйка. Пес взвизгнул (видимо, Нестор ударил его ногой) и выметнулся на улицу.
Заиграл оркестр. Вскоре хата уже ходуном ходила от жаркой пляски. А Галина незаметно пробралась к выходу и поспешила домой. Одна. Вослед ей неслось залихватское:
Эх, яблочко,
Та куда ж котишься?
Попадет до Махна —
Не воротишься!
Я, гетман всея Украины, в течение 7 месяцев все свои силы клал для того, чтобы вывести страну из того тяжелого положения, в котором она находится. Бог не дал мне сил справитьсяс этой задачей. Ныне в силу сложившихся условий, руководствуясь исключительно благами Украины, от власти отказываюсь.
Павло Скоропадский. 14 декабря 1918 г.Рыбачьи байды потеряли к зиме свои черные истрепанные паруса и теперь покоились кверху днищами. «Вот так и я», — глядя на них, думал Виктор Билаш, здоровяк лет двадцати пяти. Он надолго застрял здесь, у Мариуполя, в белой мазанке старого рыбака Федора и уже места себе не находил. Редкие снежинки с шорохом падали на доски лодок, холодили руки, цеплялись за брови. День был угрюмый, и куда бы Виктор ни посмотрел: на примолкшее без чаек Азовское море, в солончаковую степь — всюду ему чудилась стена родной хаты в Ново-Спасовке и дед около нее, и отец. Они так же снились, чаще всего под утро, иногда сами или с детьми на руках, и прощально махали, звали к себе. Но не днем. На свету они обычно молчали. Да нет же, зовут! Виктор стал оглядываться в замешательстве. К нему шел старик-рыбак.
