Пришла Нехама и принесла обед мужу и батрачкам. Издали услышав перебранку Танхума с солдатками, она хотела заступиться за них. Но женщина со вздернутым носиком встретила ее с ядовитой усмешкой:
– Вот кто нас научит картошку убирать.
– Да, да, пусть она покажет, эта барыня-сударыня, – перебила ее другая.
– Нежная царевна из голодной деревни, – подхватила третья.
Все рассмеялись.
– Что это вы? – стараясь перекричать всех, всплеснула руками жена Михеля Махлина. – Разве вы не видите, как у нее живот вздуло? Не иначе как на восьмом месяце.
– Что ты, на восьмом, – злорадно фыркнула женщина со вздернутым носиком. – Видать, на сносях уже.
– Не иначе как двойню родит.
– А может, и тройню! – послышались другие голоса. Укоры и насмешки женщин уязвили Нехаму. «Бессовестные! – хотелось крикнуть ей в ответ. – Что я вам такое сделала, что вы меня с грязью смешали? Ведь я хотела за вас заступиться!» Но от обиды она не могла вымолвить ни слова. Лицо ее, уши и шея побагровели. Она затряслась как в лихорадке и напустилась на Танхума:
– Что же ты молчишь? Не слышишь, что ли?
Все это время Танхум стоял в стороне, делая вид, будто злые языки его не касались. Ему не хотелось вмешиваться в женские дрязги.
– А что мне говорить? – отозвался Танхум. – Чужие языки на цепь не прикуешь. Не обращай внимания, и все.
Нехама швырнула еду и ушла.
Танхум отдал женщинам обед, а сам отправился на другой конец поля, где работало несколько молодых солдаток. Им он тоже разрешил пообедать и, расхаживая среди них, как петух среди кур, стал заигрывать: улыбался, подмигивал, посвистывал, щелкал кнутом в воздухе, подбрасывая камешек то одной рукой, то другой, острил.
Женщины громко смеялись и отвечали ему шутками.
Танхум пошел на хитрость: он по очереди посылал женщин к выкопанным кустам, – надо, мол, проверить, не остались ли в них клубни. Женщины послушно уходили, наклонялись и искали картофелины, а он подскакивал к каждой из них, хватал за руку, за талию, тискал. В ответ на их возмущение он смеялся.
– Ничего, милая, это тебе не повредит… Не зевай… Ведь мужа давно не видела… Какая разница… вообрази, что это он…
– Отстаньте… Расскажу Нехаме… Уберите руки, – отталкивали его батрачки.
Танхум надеялся, что, может, кто-нибудь из женщин обойдется с ним поласковее, однако были и такие, которые, обругав его, отпускали ему и пощечины. Но и это его не смущало.
Особенно упорно он приставал к Фрейде. Чем больше она отталкивала Танхума, тем сильнее влекло его к ней.
Вот и сейчас взгляд его был устремлен на кукурузное поле, где работала Фрейда.
«Сегодня, – решил он, – я как-нибудь ее уломаю. Трудно только начало, потом она станет податливее».
Желтовато-белые кукурузные стебли, отягченные початками, клонились друг к другу. Танхум прислушался к их шороху, остановился и огляделся по сторонам. Стебли со всех сторон хлестали его по лицу. Он прошел еще несколько шагов, остановился и вдруг заметил, что рядом зашевелилась, зашуршала кукуруза.
«Наверно, это она. Здесь ее делянка», – подумал он.
Танхум шагнул вперед и увидел Фрейду. Лучи солнца, пробившись сквозь густые стебли кукурузы, слепили глаза женщине. Она шла, согнувшись, ломала початки и бросала их в корзину.
Танхум, словно кот, стал тихо подкрадываться к ней. Однако Фрейда вдруг насторожилась, почувствовав присутствие человека, и выпрямилась. Оправила на себе голубую ситцевую блузку, плотно облегавшую ее стройную фигуру, подняла глаза и увидела Танхума. Пожирая женщину жадным взглядом, ухмыляясь и морщиня поросшие щетиной, запыленные щеки, Танхум подошел к ней.
– Садись, посидим немного, – сказал он Фрейде, взяв ее за руку.
Она вырвала руку, схватила корзину и в сердцах стала срывать кукурузные початки.
– Что тебе надо? Чего пристаешь? Убирайся! Не мешай работать!
Танхум двинулся за ней.
С картофельного поля доносились отрывистые приглушенные голоса. Танхум огляделся, прислушался и вдруг, стремительно кинувшись к Фрейде, схватил ее в свои объятия.
– Я… Я к тебе пришел… – бормотал он.
– Отпусти! Перестань… Кричать буду…
У нее перехватило дыхание, в глазах потемнело, кровь хлынула к лицу, ударила в голову. Стиснув зубы, вырвалась она из цепких рук Танхума, до крови исцарапала ему лицо и руки, но он ее не отпускал.
Обессилев, женщина вздрогнула и беспомощно опустила руки.
Кукурузные стебли закачались, зашуршали листьями, будто кто-то прошел рядом.
6
Домой Фрейда пришла к вечеру. Уже темнело. Она никому не могла смотреть в глаза. Ее жег позор. Чтобы никто не видел ее заплаканных глаз, синяков и царапин на лице – следов поединка с Танхумом, – она избегала встреч с соседями.
Заслышав ее шаги, к ней навстречу выбежал встревоженный свекор.
– Почему так поздно? Я уж не знал, что и подумать… Что с тобой?
– Ничего, – еле слышно ответила она.
– Ты что-то скрываешь от меня? С Рахмиэлом недоброе стряслось?… – встревожился старик.
– Нет, нет! Господь с вами, я просто задержалась… Хозяин потребовал лишнюю можару кукурузы собрать и нагрузить… вот я и задержалась.
Фрейда тихо подошла к постели сынишки. Он спокойно спал, женщина стала стелить свою постель.
– Почему ты не ужинаешь? Что с тобой? Скажи! – тревожился Бер. – Не приведи господь, не заболела ли ты? Голодная небось. Иди поешь.
– Я очень устала и ничего не хочу. Хочу только скорее лечь.
Как Фрейда ни старалась скрыть от свекра свое душевное смятение, он чувствовал, что она чем-то сильно расстроена. Ночью он подходил к ее постели, слушал, не стонет ли она. Она притворялась спящей.
Рано утром Фрейда попыталась встать и пойти на работу, но не смогла. Все тело болело, и голова раскалывалась. Страшные мысли одолевали ее. Было бы кому поведать о своей боли и обиде, о своем позоре, может, легче стало бы. Но кому, кому жаловаться? Лучше уж молчать. Все равно ее рану никто не излечит, никто пятно позора не смоет. До вечера, уткнувшись в подушку, она лежала, предаваясь отчаянию.
Свекру, который не отходил от нее, она сказала, что у нее невыносимо болит голова, но просила никому не говорить об этом, даже родственникам.
Фрейде казалось, что старик обо всем догадывается, и от этого было еще тяжелее. Душевные страдания сливались с тревогой за мужа, от которого давно не было вестей.
На следующий день она вышла на работу, а когда вернулась домой, нашла письмо от Рахмиэла. Он писал, что был тяжело ранен в ногу, находится в госпитале, что удалили несколько осколков из бедра. Теперь ему легче, он поправляется…
Эта весточка ее очень обрадовала, приободрила. Она тут же ответила ему. Но как трудно, ох, как трудно было скрыть от мужа все то, что она пережила, что камнем лежало у нее на сердце…
Прошла неделя, другая, а ответа не было. Это очень встревожило ее и Бера. Старик справлял пост, молился, просил бога смилостивиться над ними, утешить их добрыми новостями.
Прошло еще какое-то время, но вестей от Рахмиэла все не было. Фрейда совсем пала духом.
Как-то Файвеле, сынишка, играл с ребятишками на улице, недалеко от своего дома. Вдруг он увидел солдата, который, прихрамывая, шел мимо палисадников.
– Ой, кажется, папа мой! – крикнул он и со всех ног пустился домой с криком: – Папа, папа идет!…
Из дома выбежала Фрейда и, увидев во дворе Рахмиэла, упала в обморок.
Сбежались Соседи, родственники, привели ее в чувство.
Бера в это время не было дома, а когда он пришел и увидел сына, остолбенел. Придя в себя, старик обнял Рахмиэла и начал журить женщин, плакавших от радости.
– Перестаньте слезы лить… Радоваться надо, а не плакать.
– Вы ведь и сами плачете, реб Бер, – сказала Гинда, жена Гдальи, вытирая платком слезы.
– Еще чего выдумала… Разве я женщина? – улыбнулся старик.
Взбудораженный встречей с родными и близкими, Рахмиэл забыл о гостинце для сынишки – о пряниках, купленных на последние гроши.
– Ну, и вырос же ты, орленок… Узнал своего отца.
– Он каждый день вспоминал тебя, ждал… – сказала Фрейда.
Войдя в дом, она налила миску воды, позвала Рахмиэла умыться, а сама быстро начала накрывать на стол. Рахмиэл был голоден, но еда не шла ему на ум. Только теперь, сидя у стола, он заметил, как похудела жена.
– Ох, и намоталась она, бедная, без тебя, – сказал Бер, видя, с каким сожалением Рахмиэл смотрит на Фрейду. – Да и я хлебнул немало горя. Но ей было труднее. Она надорвала свое здоровье у Танхума. Хоть и болела, но не сдавалась и работала из последних сил.
– Что с тобой, дорогая? – спросил Рахмиэл, ласково глядя на жену.
– Ничего. Раз ты со мной, я скоро поправлюсь…
– Но что все-таки случилось?
– Ничего. Не хочу вспоминать… Пережито немало… – Фрейда заплакала.
Бер и Рахмиэл пытались утешить ее, но женщина продолжала плакать.
Она несколько раз поднимала голову, но, как только встречалась глазами с мужем, сердце ее сжималось от боли и слезы заволакивали глаза.
